Тяжело шагнув несколько раз, он оказался позади нее. Она резко обернулась, едва не бросилась к нему, но удержалась, как будто уже не понимала, зачем пришла. Книготорговец никак не приободрил ее. Огромный человек, опустив руки, ждал.
— Ева?
Тереза поспешила сообщить ему новости:
— Все еще в специализированном центре, да, и еще надолго. По-прежнему не произносит ни слова. Но очень тихая. Послушная. До удивления. И очень слабенькая. Почти ничего не ест. Подносит пищу к губам, держит во рту, ждет, пока ей скажут, что нужно проглотить. Иногда она теряет сознание, как и предвидел доктор. Страдает, наверное, когда все ее черты искажаются, а тело становится несгибаемым. Но ей уже лучше, лучше. Она подходит, когда ее зовут. Гуляет по парку. Любит разглядывать все вокруг, собирать какие-то вещи на земле. Они занимаются с нею. За ней хорошо ухаживают.
— Я знаю… Вы хотели видеть меня?
Воллар сердито откашлялся.
Тереза слегка покривилась, но в конце концов изложила цель своего визита. Объяснила, что больше не может бывать в специализированном центре каждый день и даже часто! Кстати, она только что получила работу в километрах от города, в километрах от Обители. Место более или менее постоянное, прилично оплачиваемое, но действительно очень удаленное. У нее почти не осталось денег. И тогда, в очередной раз, она — продавщица, официантка или кассирша. А в лучшем случае снова будет работать в баре, по целым дням и ночам, за кассовым аппаратом…
— Вы же понимаете, месье Воллар, не так ли? И тогда я подумала о вас. Сказала себе, что, быть может, поскольку вы один в этой местности знаете ее и так заботились о ней… Понимаете? Одно посещение время от времени. Если у вас есть свободное время, в воскресенье, например… Там, вчера, я написала письмо, подписала бумаги, указала ваше имя. Все в порядке. Вам разрешено видеть ее, иногда водить на прогулку. Понимаете?.. А мне необходимо уехать. Я приступаю завтра…
Рассерженный Воллар потирал ладони, массировал себе фаланги пальцев.
Вдруг Тереза, не задумываясь, накрыла своими маленькими ладошками кисти Воллара, сложенные в большую костистую связку, покрытую коричневыми пятнами и рыжими волосами, и впилась в нее, как в заросшую лишаем скалу. И Воллар позволил ей сделать это. С мужчинами Тереза была способна на такие смелые непроизвольные действия. Смелость легко достижимая, потому что ей было абсолютно наплевать на них! Очень рано простившись с детством, Тереза усвоила, что с мужчинами она может позволить себе делать все, что хочет. Но чего, в сущности, хотела, в точности не знала совсем.
Итак, вцепившись в эти загадочные руки, слегка запыхавшаяся молодая женщина на всякий случай напомнила адрес центра, куда поместили Еву. Объяснила, где находится удаленная зона с большими торговыми точками, где она будет теперь работать продавщицей, официанткой или кассиршей.
Воллар ощущал пальцы Терезы, нежно опущенные на его руки, но не шевелился, — так летом позволяют бабочке на краткое мгновение опуститься на плечо, на щеку. Лето наступало. И бабочка улетела.
Большая Обитель
Как все огромное, гора Обители скрывает немыслимое количество волнующих и привлекательных изгибов. Как будто загадочная душа таится в посеребренных складках скалы. Однако мирная картина природы налицо: сосны, травянистые проталины, серые утесы, известковые пики, потоки, расселины и пастбища, но очень скоро возникает подспудное ощущение, что мощная рука взрыхлила землю в этом месте, создав геологический хаос, пригодный для утаивания мыслей, сокрытия тел и удаления от мира в очевидную близость неба.
Веками в затаенной сердцевине этого центра скалы раздавался монастырский звон, то глухой, то хрустальный. Далекий гул колоколов, подобный отзвукам глубочайшего одиночества, передающимся от одного места к другому сквозь разломы и трещины. В отличие от других горных массивов, Обитель не позволяет легко обойти ее. Это своего рода лабиринт из нескольких плато, поскольку все места, которые на карте кажутся близкими, вершины, небольшие долины, уступы на самом деле полностью разделены.
Именно в Обитель приходил Воллар и бродил здесь до изнеможения. Гуляя здесь, он говорил, изматывал себя ходьбой и словами. К вечеру, когда пространство меняется вместе со временем, когда тень деревьев протягивается над лугами, заросшими зверобоем и чертополохом, когда черный пихтовый лес образует очень четкий угол с еще залитым солнцем лугом, Воллар валился в высокую траву среди камней, вдыхая запах земли и коры, и там наконец-то мог открыть книгу, любую книгу, тексты которой либо соответствовали пейзажу, либо противоречили ему в высочайшей степени.
Прошло две недели с тех пор, как Тереза приходила в Глагол Быть. Воллар не возвращался в Обитель после несчастного случая и, главное, совсем не собирался навещать малышку Еву несмотря на настойчивую просьбу ее матери. И вот одним майским утром, в воскресенье, он вдруг осознал, что едет в своем грузовичке по извилистой дороге, что ведет вверх, к той деревне, где находился специализированный центр. Он не понимал, почему выбрал это направление. Вовсе не хотел посещать ребенка. Медленно ехал по узкой дороге, пересекающей лес. Потихоньку приближался. Он лишь издали посмотрит на то место, где теперь жила девочка.
Центр, так же, как другие медицинские учреждения, возвышался над деревней, на узком горном выступе, защищенном от северного ветра широкой скалой, а также дубовыми и еловыми деревьями. Уединенное, безопасное место. С давних пор эти учреждения были санаториями. Хриплый кашель и мокрота в чистом воздухе у волшебной горы. Но теперь внизу, в долинах, кашель уже не был смертельным. Санатории утратили смысл. Теперь внизу, в долинах, чаще погибали в столкновениях. Людей калечили или убивали в дорожных авариях. Отсюда — параличи, травмы, увечья, ампутации. Книготорговцы давили девочек.
Воллар поставил грузовичок на деревенской площади, на всякий случай сунул несколько книг в сумку и пешком направился к внушительным зданиям медицинских центров. Указаний Терезы было достаточно для того, чтобы найти тот из них, где прозябала травмированная, онемевшая, но вновь обретшая способность двигаться Ева. По пути ему попалось несколько инвалидных колясок, в которых перемещались молодые пациенты с атрофированными ногами, ортопедическими аппаратами, поддерживающими шею, и худенькими руками, их подталкивали другие довольно крепкие молодые люди, болтавшие между собой.
Он помедлил, затем вошел в какой-то заросший травой парк, заканчивавшийся широкой площадкой, нависающей над ландшафтом. И там опять, на свежем воздухе, — группа помятой травмированной молодежи и несколько зрелых мужчин, оснащенных костылями, протезами. Воллар пошел дальше. Сумка, набитая книгами, ударяла его по бедру. Он повстречал человека с длинными седыми волосами, который очень медленно продвигался, опираясь на прогулочное приспособление. И снова инвалидные коляски.
И тут Воллар сразу определил, что девочка, неподвижно стоявшая у небольшой стены из серого камня лицом к грандиозной горной гряде с еще заснеженными вершинами, что протянулась с другой стороны долины, эта девочка была Евой. Он узнал ее даже со спины, как узнавал ее мать. У нее отросли волосы. Вытянув руки вдоль тела, она не шевелилась. Потерянный взгляд, обращенный очень далеко, очень высоко, к снегу, голубому небу. Подул легкий ветерок, и Ева слегка повернула голову. Каштановая прядь ее волос приподнялась от дуновения свежего воздуха.
Когда Воллар заметил этот, даже не печальный, но опустошенный, невыносимо беспомощный взгляд, он понял, что зашел слишком далеко, увидел больше того, что мог вынести: слегка испугался, что вновь увидит взгляд девочки. Но почему? Она ведь была здесь. Живая. Застывшая.
Тщетно все, что он мог еще сделать или сказать. Суета сует.
Он быстро удалился из парка центра и спустился по дороге в деревню, где яркое солнце освещало серо-розовые крыши и желтые стены, по которым тянулись вверх старые глицинии. И Воллару захотелось остаться в этом месте. Одному, в полнейшем безразличии к окружающему, на этом труднодоступном балконе среди гор. Прозвонили полдень. Колокол гудел, не переставая. Спортсмены всех возрастов в крепкой обуви складывали свои рюкзаки у каменной стены и рассаживались на террасах гостиниц. Воллар ощутил голод и жажду. В свою очередь присел за один из деревянных столиков на деревенской площади, откуда открывался вид на обширный пейзаж, и машинально положил перед собой первую попавшуюся книгу из сумки. «Я повсюду искал счастья, но нигде не нашел его, помимо того уголка, где сидел с книгой».
Поесть, попить, почитать в шуме разговоров и звяканье бокалов. Общий наркоз. Солнечная пена в пиве. Космическое безразличие и одновременно страх, хотя вроде бы «все хорошо».
