Алексей и Никита караулили три дня, прежде чем им удалось увидеть выезд императрицы. Карета шестерней промчалась мимо во весь дух. Ходоки упали на колени. Алексей размахивал челобитной. Важный кучер, без сомнения имевший придворный чин, даже не взглянул на них. У него был приказ: на улицах для челобитчиков не останавливаться.
– Нет, Никитка, – сказал литейщик, поднимаясь с колен, – так у нас проку не будет.
– Попробуем еще раз, дядя Алексей?
Попробовали еще и еще раз, но все так же безуспешно.
– А все-таки найду я ее, матушку-правду! – упрямо сказал Алексей Горовой.
Несколько дней Алексей, таясь в окрестностях Зимнего дома, дожидался случая завести знакомство с кем-либо из дворцовой прислуги, и ему удалось приметить истопника Лариона. Мужик ежедневно после обеда заглядывал в кабак, выпивал чару пенного и уходил, слегка пошатываясь. Дождавшись мужика в кабаке, Горовой усадил его за столик и принялся угощать. Ларион никогда не отказывался от даровой выпивки.
– Ты, друг, хороший мужик… – бормотал он после четвертого стакана. – Ты меня больше не угощай… Мне к вечеру на службу идтить… Лонись[45] так вот клюкнул с брательником, без ног остался… Ладно, брательник пошел. Я ему ливрею дал… Вытопил печки, сошло. Там у нас Андрей Кузьмич – всему печному делу заглавный. Спасибо, покрывает грешки… Нет, друг, хватит…
– Эх, милай… – полез обниматься Алексей. – Столько лет не видались, а ты и выпить со мной не хочешь.
– Как! – сколько лет! Я тебя совсем не знаю.
– Вона! – притворно удивился Горовой. – Да ить мы с тобой земляки! Ты из какой деревни?
– Мы-то? Мы из Черемшанки.
– И я из Черемшанки. Забыл, что ли, моя изба с краю, на выезде стоит. Давай, земляк, выпьем!
– Выпьем, земляк… Я теперича, земляк, большой человек… Я, земляк, во дворце печки топлю.
– Знаю, знаю, – подтвердил Горовой, незаметно выливая водку из своего стакана под стол. – У нас вся Черемшанка про тебя говорит.
– Говорят? Ну то-то… Пущай говорят, я не пре… препятствую… Я, земляк, до самой царицы доступ имею…
– Ой ли? Ить ты врешь! – Глаза Алексея горели как угли.
– Вот те бог! В кабинете-то камин. Я дрова таскаю… А царица вечером одна сидит…
– Ну, счастлив ты, земляк! Надо выпить по такому случаю.
– Выпьем, земляк! – послушно откликнулся истопник. Язык его заплетался, передавая слова царицы: – «Здравствуй, грит, Лларрион… Ккак жжввешшь…» – «Нниччегго, мматушка… Ддочь рродиллась…» Рруб пожжерртввоввалла…
Ларион захрапел, положив голову на стол. Горовой стянул с него ливрею, объяснив кабатчику, что он не может оставить в кабаке казенное добро, но, впрочем, парень будет за Ларионом присматривать. Никитке дана была мелочь – на опохмелку для Лариона, – если тот, случаем, проснется раньше времени.
Явившись к Андрею Кузьмичу, Алексей сделал глуповатую физиономию и поклонился ему в пояс.
– Ты что? – спросил тот.
– Я, значится, сударь Андрей Кузьмич, буду Ларивонов брат. Ларивон выпимши лежит… Тоись никак не могет явиться к своему делу…
Андрей Кузьмич сердито нахмурил брови.
– Фу, черт паршивый! Опять нахлестался! С чего это он?
– На радостях, барин. Потому как, значится, со мной свиделся, с брательником, тоись…
– Да вас сколько у него, братьев-то?
– Нас, барин, семеро братов. У нас семействие слава богу. Ларивон, потом, стало быть, я, Фрол, да Сидор, да Фома…
– Хватит, хватит! Вы хоть, обормоты паршивые, пореже бы в столицу ездили.
– Слухаю, барин! – Алексей низко поклонился.
Андрей Кузьмин призадумался.
– Что же у меня из-за вас, чертей, дворец нетоплен будет? Один пьян, другой болеет, третий отпросился еще с утра…
– Пошто нетоплен? А я-то? Он меня в замену послал. Иди, говорит, Фролка, явись к Андрею Кузьмину. Андрей Кузьмин, говорит, это у нас не начальник, а андел небесный. Мы, говорит, за него денно-ночно Бога молим…
Андрей Кузьмич подобрел. Внимательно окинув взором Алексея, он спросил:
– Сумеешь камины-то истопить?
– Да господи боже мой! Нешто мы не тапливали? У сенахтура в истопниках служил. – Горовой назвал фамилию того сенатора, у которого потерпел неудачу с челобитьем. – А сейчас тоже приехал наниматься.
– Ну, иди, принимайся за дело! Да смотри, чтобы все было как следует! Антон, покажи этому облому, куда дрова нести…
Алексей, без ума от радости, потихоньку ощупал прошение под ливреей.
Осторожно ступая, истопник внес в кабинет царицы вязанку дров. Войдя, он замялся у двери.
– Что ж ты? – послышался голос Елизаветы Петровны. – Неси к камину.
Императрица уютно устроилась в мягком кресле, положив ноги на каминную решетку.
Истопник подошел, неуклюже свалил дрова. Что-то неуверенное в его движениях привлекло внимание Елизаветы.
«Новый, – подумала она. – И где достали такого вахлака? Ливрея коробом сидит, сапоги крестьянские…» Спросила:
– А где Ларион?
– Болен, матушка. Я за него.
– Растапливай да иди отсюда.
Истопник бросил несколько поленьев в камин так неловко, что поднял облако золы.
– Да ты пьян! – гневно крикнула царица.
Вместо ответа мужик упал на колени.
– Матушка, выслушай! – отчаянно вскрикнул он.
– Ну, что так ревешь? – недовольно заметила Елизавета. – Коли пьян, так поди проспись.
– Нет, не пьян я! Я с великой просьбой к тебе пришел… – И Алексей дрожащими руками полез за пазуху.
– Что у тебя там, говори! Сыну на зубок или дочке приданое? Что-то не видала я тебя.
Елизавета любила оказывать мелкие благодеяния низшим придворным служителям.
– Нет, государыня! Не за себя прошу… Прошу за мир хресьянский, за народ православный.
Императрица смотрела с удивлением.
«Уж не сумасшедший ли?» – мелькнула жуткая мысль. Поискала глазами колокольчик.
Мужик, все еще стоя на коленях, достал наконец сверток бумаг и подал его царице.
– Челобитье, матушка. Девять тысяч мужицких душ тебя просят…
Елизавета, ничего не понимая, развернула сверток и повернулась к свету, чтобы рассмотреть получше. Она нетерпеливо скользила глазами по строкам:
«…а бьют челом тебе, всемилостивейшая матушка-государыня, рабишки твои, прионежские хресьяне…
…а вышеупомянутый Ахрамеев чинит обиды нам и теснит напрасно, отчего пришли мы в крайнее убожество, скудость и нищету…
…и за оное наказывают нас плетьми нещадно, куют в колодки железные да на чепь по неделе и больше сажают безвинно…
…а женишки да детишки наши от лютого глада мрут…
…а допрежь твоего высочайшего всемилостивейшего указа в работу не вступимся, хочь все гладкой смертью помрем…»
Императрица встала, выпрямилась. Гневно взглянула на Алексея. Тот отступил.
– Ты кто такой? – резко спросила Елизавета.
– Ходок от прионежскнх крестьян.
– Обманом сюда пробрался?
Алексей опустил голову.
Дрожь пробежала по спине императрицы.
«Лицом к лицу с опасным мятежником, возмутителем… (Где этот проклятый звонок?) Не подкуплен ли врагами? Выхватит из рукава нож…»
Встал в памяти виденный ночью страшный сон.
«А вдруг приверженец Иванушки, холмогорского узника?.. Ни на кого, ни на кого нельзя положиться… Все злодеи, все враги… Закричать? Нет, боюсь… Надо от него скорее отделаться, выпроводить…»
Притворно-ласково сказала:
– Хорошо, оставь челобитную и иди. Я расследую.
– Правда? Не гневайся, матушка, на грубое слово. Много нашего брата обманывали, теперь уж и верить трудно…
– Ступай, все будет сделано.
– Ладно, верю тебе. Прощай пока.
Алексей пошел к двери. Еще он открывал ее, как Елизавета кошкой прыгнула к столу.
– Ага! Вот он наконец!
Тревожный звон понесся из кабинета. Горовой все понял в одно мгновение.
– Схватят меня! – вырвалось у него. – Спасаться надо! – Выскочив за дверь, он опрометью понесся по сверкающему паркету дворцовых зал.
Императрица, стиснув зубы, неистово звонила. Крупные капли пота катились по ее лицу.
Горовой бежал. Полы ливреи путались у него между ногами. Навстречу ему, загораживая дорогу, выскочил важный сановитый лакей.
– Дурак! Невежа! Что, как лошадь, топаешь? Ты где?
Озарила молниеносная мысль.
– Матушка-государыня послала… трубочиста привести… Камин дымит…
Лакей мигом очистил дорогу.
– Чего стоишь как пень! Послали, так беги скорей!
Алексей не заставил себя просить. Вихрем он несся по залам все ближе и ближе к спасительному выходу. Его больше не задерживали. Молва об истопнике, посланном за трубочистом, неизвестно какими путями летела еще быстрее беглеца.
Горовой заставил себя неторопливо пройти мимо часовых, охранявших вход в Зимний дом, и с радостным вздохом увидел над собой пасмурное небо. Отбежав от дворца, он в подворотне скинул ливрею, свернул ее в комок и закоулками побежал в кабак.
Где-то вдали слышались тревожные свистки, крики. За ним уже гнались. Вскочив в кабак, Алексей мигнул Никите. Ларион еще спал тяжелым сном. Ему наскоро накинули ливрею на плечи.
