вскрывать домашние двери, но это не нужно. Я тяну за ручку, и замок едва слышно скрипит. Кабинет оказывается на удивление открытым. Тихонько открываю, захожу внутрь. Достаю телефон и включаю фонарик. Плотно на всякий случай закрываю дверь, стараясь не светить в ту сторону.
– Пусть они будут тут, – шепчу, молясь всему свету.
Будь у него компромат на меня, я бы не парилась, но обижать свою мать не позволю. Будь проклят тот день, когда она устроилась к нему на работу. Тот год был тяжелый, умер отец, затем бабушка, и мы с мамой остались одни. Через полгода ее неожиданно уволили с работы. Попросили по собственному. Странно, но новую она нашла довольно быстро. И через пару месяцев жизнь столкнула меня с Антоном. Все завертелось так быстро, что я и опомниться не успела, как однажды на пороге моего дома появился дьявол во плоти. Артем Юрьевич Пархоменко. Начальник моей матери.
– Ауч, – сую палец в рот, впопыхах порезалась о край бумаги.
От неожиданности отклонилась и обо что-то ударилась. Обернулась, посветила. От моего удара маленькая белая дверца тридцати сантиметров в ширину и длину, сливавшаяся со стеной, слегка сдвинулась и выпирала. Так что мне осталось только слегка поддеть пальцем, и она открылась легко.
– Да уж, – усмехаюсь, с одной стороны удивляясь, что такой солидный мужчина хранит документы в таком проеме, а затем понимаю, что, если бы не чистая случайность, я бы пыталась угадать код сейфа.
Уговариваю себя не слишком радоваться. Мне может просто не повезти. Перебираю бумаги, спешу, постоянно смотря на дверь через щель стола. И тут мне улыбается удача. Я вижу знакомый лист, достаю пакет документов из файла и пробегаю глазами по цифрам и буквам.
– Оно, оно, – скулю и чуть ли не плачу от счастья.
И тут скрипит дверь. Я быстро юркаю глубже под стул, выключаю фонарик, задвигаю ногой скрытую дверцу. Прижимаю бумаги к груди. Слышу стук сердца, пульс участился, тело покрылось потом. Раздаются чьи-то шаги, включается свет, снова скрипит дверь. Время для меня замедляется. Каждый шаг ботинок в кабинете приближает меня к еще большей панике, но я не шевелюсь. Для надежности закрываю рот ладонью. Боюсь, что не сдержусь, и всхлипну от страха.
– Выходи, – раздается мужской голос, – я знаю, что ты здесь, Рита.
Зажмуриваю глаза, по щеке течет слеза. Это была ловушка. Девочке Рите не может так везти. Я прячу листы под пижаму, на карачках ползу из-под стола и встаю. Надеюсь, что пронесет. Опираюсь пальцами о стол и поднимаю взгляд.
– Вы? – спрашиваю, пораженно застыв.
– Знал, что-то тут нечисто, – говорит Виталий, присаживаясь в кресло у окна, – рассказывай, краса, что это за представление помолвочное было внизу?
Мужчина вальяжно закидывает ногу на ногу и ставит локоть на подлокотник. И улыбается. Что странно.
– Я просто искала… – осекаюсь, так как не придумала на этот случай никакой легенды.
Но это все равно была бы чушь. Что я могла забыть в чужом кабинете ночью, да еще и искать в полной темноте.
– Я не воровка, – резко рублено почти кричу, – просто…
– Стоп, – вскидывает ладонь, останавливая мой хаотичный поток мыслей, – давай проясним. Я тебе не враг, это первое, что тебе стоит понять.
Я смотрю на него недоверчиво, а он пытливо высматривает черты моего лица. Аж мурашки по коже. Отступаю на шаг, скрещиваю руки на животе.
– Второе. Артем уехал в город, так что вернется только к утру, – а вот это удивляет, – и только от тебя сейчас зависит, расскажу ли я о твоей ночной вылазке.
Я сглатываю и испуганно отступаю.
– Я не, я-я-я, – даже икаю от страха, возможно, сказался стресс.
– Успокойся, девочка, – усмехается он, взъерошивая свою шевелюру, – догадываюсь, о чем ты подумала, но предположения твои беспочвенны, сколько тебе там? Двадцать, двадцать пять? Не суть важно. Так вот, мне пятьдесят, и я не из тех стариков, что зарятся на молодое тело, так что расслабься.
– Что же вы тогда хотите? – все равно не могу сбросить оцепенение, новые варианты мне кажутся одна хуже другой.
– Объяснение, – дергает уголком губ, словно догадывается, – если ты скажешь мне правду обо всем, что здесь происходит, ну, и если я поверю, что ты не воровка.
Я снова возмущенно вскидываю головой, но он качает своей, и я прикрываю рот.
– Думаю, мы начнем с документов, что ты прячешь, – усмехается и кивает в сторону моего живота.
Я машинально скрещиваю руки сильнее. Молчание затягивается. Смотрю на него в тишине и не могу понять, стоит ли ему доверять. Но выбора как такового нет, и я вытаскиваю бумаги. Он протягивает руки, и я, все еще сомневаясь, протягиваю ему файл дрожащими пальцами.
– Так-так-так, и что тут у нас? – водит глазами по строчкам, по выражению лица ничего не понять.
И тут его мимика меняется. Зрачки расширяются, сам он натягивается, словно струна, стискивает изо всех сил бумагу. И поднимает взгляд на меня.
– Кем приходится тебе эта женщина?
Я не могу произнести ни слова. Безумие в его глазах пугает меня. И я не могу понять, откуда же такая реакция.
– Это моя мать, – говорю, а голос дрожит.
Наблюдаю за ним, отслеживаю реакцию. Он поднимается так резко, что я не успеваю никак отреагировать. Только вздрагиваю. Подходит ко мне и пальцами хватает за подбородок. Крутит вправо-влево.
– Похожа, – изрекает, наконец, и снова садится на свое место.
Я жду, когда он хоть что-то скажет, но он продолжает читать документы. Скрупулезно, внимательно, вглядываясь в каждую завитушку.
– Вы знали мою маму? – не выдерживаю тишины и звука ненавистного шелеста.
Страшно, но другого выбора нет. Терплю.
– Когда-то давно, – опускает листы на колени и смотрит в окно, глаза заволокло пеленой, – в прошлой жизни.
И в глазах такая тоска, что мне становится не по себе.
– Я жду твоего рассказа, – переводит взгляд на меня, – свадьба и эти документы имеют прямую связь, не так ли?
– Да, – поджимаю губы и опускаю глаза, – свадьба – это условие, при котором мою мать не посадят в тюрьму.
В ответ – тишина. Я смотрю на него, а он словно сквозь меня. Затем отмирает.
– А Роман что?
Хмурюсь, уже не удивляюсь его осведомленности.
– Отец умер, – сглатываю, боюсь расплакаться, все скопом наваливается, – так что вот так.
Дышу глубоко, прикусываю губы от волнения.
– Ясно, – встает и подходит к окну, заводит руки за спину, долго вглядывается в ночной двор, – он когда-нибудь рассказывал тебе о семье?
Сил стоять нет, так что я прислоняюсь к столу и опускаю руки.
– Никогда, – говорю тихо, что и
