— Я планирую улететь, — ответила Узза. Я вздрогнул. Улететь? — Есть ещё планеты, которые требуют нашего вмешательства. Да и на родине я давно не была. И ты можешь полететь со мной. У тебя будет возможность увидеть другие планеты, познакомиться с нашими технологиями. Ты же учёный, тебе должно быть это интересно.
— Как это возможно? — спросил я. — Ведь моя участь пока неизвестна.
— Тебя не должно это волновать. Просто ответь: ты готов покинуть Землю?
Я огляделся. Хочу ли я вернуться сюда? И стоит ли хвататься за иллюзию прошлой жизни, когда я прекрасно знаю, что ждёт мою планету? Что я буду здесь делать один? И мысль о том, что Уззы больше здесь не будет, словно зубная боль заставляла мучиться. Я читал про Стокгольмский синдром, но это явно было иное. Отсутствие Уззы рядом казалось физической мукой, которая меня убьёт. Это пугало, но совладать с этим непонятным и неизвестным чувством я не мог. Подойдя к столу, я взял фотографию родителей. Провёл кончиками пальцев по их лицам, убирая пыль. Были бы они живы, согласился бы я на предложение Уззы? Боясь признаться самому себе в очевидной правде, я расстегнул верхнюю часть своего комбинезона и спрятал фотографию во внутренний карман. В последний раз оглядел рабочий стол и стеллаж с книгами. Подошёл к Уззе и глухо ответил:
— Я согласен.
Глава 9
Возвращались мы молча. Откинувшись на спинку сиденья, я следил за пробегающим за окном городом. Прислушался к себе, пытаясь понять, что чувствую. Но в ответ была пустота. Я действительно был готов навсегда покинуть это место. Куда угодно готов я был отправиться, лишь бы не расставаться с Уззой. И когда у меня появилась эта потребность в ней?
Возле своего бывшего университета я попросил Уззу остановиться.
— Только быстро, — сказала она, когда мы вышли из машины.
Я кивнул и быстрым шагом направился к воротам. Глаз, как и всегда, зацепился за небольшую церковь, которая в мою бытность студентом пользовалась большой популярностью у особо суеверных студентов в периоды сессии. Красивое главное здание казалось сейчас заброшенным и серым, некоторые окна были разбиты, а на угловой части в стене зияла дыра. Мы прошли вдоль здания к главному входу. Напротив него раньше располагался памятник, но сейчас постамент пустовал. Двери оказались незапертыми, и мы без проблем зашли внутрь.
— Что ты здесь ищешь? — спросила Узза.
— Ничего, — покачал я головой, — мне просто захотелось побывать здесь в последний раз.
— Это место много значит для тебя?
Я огляделся. Холл, в котором всегда было многолюдно и шумно, нагонял тоску своей непривычной тишиной. Такое ощущение у меня появлялось, когда я летом приходил в лабораторию на практику. И пустынные коридоры с выключенным светом, и запертые аудитории, из-за которых не раздавались голоса преподавателей и студентов, и главная лестница, не забитая людьми — всё это символизировало уходящую в небытие эпоху.
— Да, можно и так сказать, — наконец ответил я.
Минут двадцать я ходил по зданию, заглядывая в аудитории и лаборатории. С улыбкой оглядел старые экспериментальные установки, которые порой работали через раз, залез в архив и с удивлением обнаружил старые отчёты и журналы. Нашёл свою фамилию.
— Марк, — в голосе Уззы послышалась злость, — нам пора. Не злоупотребляй моим хорошим отношением к тебе.
— Простите, — я сложил свой отчёт в несколько раз, спрятал в карман и убрал журналы на место.
Уже на улице, заметив, как я оглядываюсь на здание, Узза произнесла:
— Ты можешь остаться. Через три или четыре года университет снова откроется. Ты бы мог преподавать.
— Боюсь, легче мне не станет. Что толку цепляться за прошлое? Я принял решение и уже не отступлюсь. Просто мне было необходимо в последний раз побывать здесь. В прошлый раз, когда я сюда приезжал, я был уверен, что это место будет неразрывно связано со мной всю последующую жизнь, и это делало меня… счастливым. Но это было около пяти лет назад, и с тех пор я не приезжал сюда. Постоянно откладывал, думал, что впереди вся жизнь, и я десятки раз ещё приеду в свой университет. Даже мечтал, что начну преподавать на кафедре, где учился. Но теперь… Я не знаю, как это правильно объяснить и поймёте ли вы меня, но теперь мне всё это не нужно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Узза странно улыбнулась и кивнула.
— Хорошо. Я тебя поняла.
На землю опустились сумерки, когда наш шлюп приземлился в лагере возле корабля. Я вдохнул морозный воздух и, прикрыв глаза, прислушался к привычным уже звукам. Обычный вечер перед выходным днём: работы уже закончились, и узникам было позволено покинуть свои бараки. Несмотря на холод, многие предпочитали коротать эти часы на улице, сбившись в небольшие группы. Мимо ходили солдаты, но в разговоры не вмешивались. Выходные нам устраивали примерно раз в две-три недели, если Иные считали, что мы заслужили отдых. Бывало, что выходные устраивались только для некоторых бараков, в то время как провинившиеся или не выполнившие норму продолжали работать.
— Вы не лишите нас выходного? — тихо спросил я.
— Не в этот раз, — покачала головой Узза. — Ступай к себе, Марк.
Я направился в сторону к баракам. Живот сводило от голода, но я не решился сообщить об этом Уззе. К ней уже подошёл Иг и Рэм, и она оказалась вовлечена в оживлённый разговор. Странное чувство злости заставило меня заскрежетать зубами. Не ревность, нет! Но видеть Уззу с кем-то другим было пыткой. Я наклонился и, зачерпнув в ладони снег, уткнулся в него лицом. Поморщился от холода и, повинуясь детской привычке, слизнул немного прилипшего снега с губ. Сделал шаг, пересекая невидимую границу между двумя частями лагеря. Я шёл медленно, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. В воздухе витал еле ощутимый аромат варёной картошки, которую давали на ужин. Я подавил желание вернуться к кораблю и, отыскав Уззу, попросить еды. Как бы не благосклонна она была ко мне наедине, как бы многое не позволяла, не стоило показывать это остальным. Едкую мысль о том, что я беспокоюсь об Уззе только потому, что она может защитить и дать нормальную жизнь, я отогнал прочь.
Возле моего барака толпились люди. Жаркий спор захватил людей, и они не сразу заметили меня.
— Говорю вам, увезли его! — хрипло уверяла собеседников девушка, имени которой я, разумеется, не помнил. — С концами.
— Да бред это! Города вымерли давно, — многодетный отец, с которым мы раньше жили в одном бараке, пока его не перевели в соседний, закашлялся, и ему тут же протянули небольшую флягу с чем-то горячим. — Небось, избили его, вот он и валяется в лазарете, а рыжая ***** бегает вокруг него. — Он сделал глоток и отдал флягу другому. — Чем, интересно, он её завлёк?
— Будто ты не слышал, что особо отличившихся ждёт возвращение в город, — пожилой мужчина, который раньше был футбольным тренером, покачал головой. — Эти слухи уже второй день ходят по лагерю. Сам Иг проговорился.
— Не стоит им всем верить, — горячо возразила девушка. — Они что угодно нам скажут, лишь бы превратить нас в безмозглых рабов и окончательно сломать нас. Надо продолжать бороться, чтобы не происходило! Не сейчас, конечно. Мы пока слабы, а некоторые из нас ещё не отошли от казни. Мы не можем начать бунт, сейчас это опасно. Но если мы усыпим их бдительность, если позволим им расслабиться, то у нас будет шанс нанести им удар.
— И что дальше? — спросил я.
Наступило молчание. Девушка прожигала меня взглядом, и неожиданно я вспомнил, что её звали Мариной. У неё было узкое и вытянутое некрасивое лицо, серые и редкие волосы до плеч, собранные в хвост. Невысокая и худая, она казалась мне даже забавной в гневе. Кроме того, я знал, что силой она не отличалась, поэтому её воинственные заявления вызвали у меня улыбку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Ты глупа, — проговорил я. Непонятно откуда взялась злость на всех этих людей. — Как и вы все. Ваши жалкие попытки противиться неизбежному лишь раздражают Иных, но не приносят никакого вреда им.
