— По-моему, Гоша с ними вполне справляется… — осклабился продюсер. Мы с интересом наблюдали за происходящим.
Похоже, наряду с чисто техническими дисциплинами будущим кинодокументалистам преподают во ВГИКе курс прикладной бесцеремонности:
— Так, сейчас вы должны снять эту штуку, — Гоша возлагает ступню победителя на холм из валунов, наваленный трудолюбивыми иранскими руками, и хлопает ладонью по импровизированному древку — а потом снова её установить!.. Фарштейн?.. Да, да, повалить… Вот так… — Гоша изображает пантомиму: «солдат-победитель сбрасывает фашистский флаг с Рейхстага».
Ошарашенные персы вытянулись перед Гошей, уронив вдоль тела мозолистые грабли вчерашних дехкан. Ни дать ни взять — «два молодца из ларца» (если кто ещё помнит мультфильм моего детства «Вовка в тридевятом царстве»)…
Затем, они переглянулись, засучили рукава и стали дружно выкорчёвывать своё нарядное красно-бело-зелёное знамя, вскоре распростёршееся на морене подстреленным павлином.
Отрусив с брюк мокрую моренную крошку, они выпрямились и вопросительно посмотрели на Гошу.
— Валера, мы готовы?.. Мотор! — Гоша дал знак иранцам, и те стали водружать свой поверженный флаг, что было совсем не просто для людей, замученных высокогорьем, и далось им не с первой попытки: водруженный флаг, будучи отпущенным, начинал крениться и заваливаться набок.
Наконец, навалив в основании флагштока изрядную гору камней, они встали по обе стороны флага, как Армстронг с Олдриным, подбоченились и солнечно улыбнулись.
Валера с Сашей снимали это действо с двух разнесённых позиций, а непривычно молчаливый Гоша теребил молодую бородку и изучал сцену пристальным взором мастера. По лицу его бродила тень творческих сомнений и художественной неудовлетворённости.
Наконец, он принял решение:
— Валера, я думаю, вам нужно переместить камеру метров на пять правее — вон к тому камню, а Александр может продолжать снимать с прежней позиции. А вы, — Гоша обернулся к запаренным иранцам и перешёл на беглый, нарочито непринуждённый английский — вас я попрошу повторить всё это ещё раз. Если можно, ставьте флаг аккуратнее и увереннее, старайтесь его не заваливать…
По лицам иранцев пробежала лёгкая оливковая тучка, но, осознав, что над ними не издеваются, и все их мытарства продиктованы единственно нуждами искусства и интернациональной солидарности, они, не говоря ни слова, принялись расшатывать только что установленный флаг.
Тем временем, у нас появились зрители: группа румынских восходителей наслаждалась зрелищем чужого принудительного труда.
Когда иранский флаг в третий раз был водружён на морене, и вконец измученные иранцы пошатываясь выстроились у его подножия, Гоша приподнял двумя пальчиками свои тёмные очки — изящно, за дужку — удовлетворённо кивнул и отпустил «актёров» царственным жестом. Затем, он пристально изучил беспечно потешающихся над чужим горем зрителей, перевёл задумчивый взгляд на румынский флаг, скучающий на пригорке у их палатки, и, заметив красноречивую траекторию его взгляда, румынские парни притихли и потупились…
Впрочем, наученные горьким опытом иранцев, понятливые и старательные, они всё сделали с первого раза.
Гоша довольно потёр руки, как дирижёр сырого, неслаженного оркестра, издавшего, наконец, первые гармоничные звуки, и оглядел лагерь в поисках новых сюжетов.
— Что это за интересный флаг такой там внизу?..
— Где?..
— А вон там — чёрно-красный такой…
— Это Папуа Новая Гвинея… — цинично соврал я, но Гоша не был расположен к шуткам.
— Что-то мусульманское, я думаю… — предположил Валера, и мы стали горячо обсуждать национальную принадлежность загадочного флага, который, замечу задним числом, действительно более всего походил на флаг Новой Гвинеи, не зачавшей ещё своего первого альпиниста, насколько мне известно.
— Я знаю, что это за флаг — произнёс вдруг Саша, молча выслушавший наши предположения… — это западно-украинский флаг… Бандеровский…
Мы удивлённо уставились сперва на Сашу, потом на флаг… Хм…
Приблизившись к палатке, мы отрядили Лёшу на переговоры, а Сашу Коваля приставили к нему, как знатока бандеровских обычаев и менталитета, хоть я и не могу сказать, что мы безоговорочно поверили в эту его бандеровскую версию. Мне почему-то казалось, что она не более вероятна, чем моя ново-гвинейская…
Лёша приблизился к палатке и склонил голову, прислушиваясь, — вылитый Миклухо-Маклай, на первом свидании с папуасами…
— Эни боди спикс инглиш?.. — громко произнёс Лёша с внятным норильским акцентом.
— А як же! Балакаемо чуток!.. — ответили из палатки.
— Извините за беспокойство, мы тут как бы кино снимаем про Хан-Тенгри и вот заинтересовались вашим флагом… Вы ведь из Украины?..
— Из Киева мы. Киевляне…
— А почему же у вас флажок такой интересный, не желто-голубой? Мы тут флаги как раз снимаем, потому интересуемся.
— А, флаг… Бандеровский он… — Внутри раздался весёлый мужицкий гогот, в который вплетались звонкие девчачьи голоски…
— А почему же бандеровский?.. Это как-то связано с политикой, с убеждениями?..
— По приколу просто… Прикольный флажок, — нам нравиц-ца! — народ внутри веселился и ликовал…
— А вы не хотели бы поучаствовать в наших съёмках? Мы бы хотели отснять, как вы его устанавливаете. Мы сюжет такой снимаем, — про разные флаги.
Лёша выспрашивал их вежливым тоном, применяя сослагательные наклонения, и я понял, что бой проигран, ещё не начавшись… Эх, Гошу надо было к ним отправить.
— Не-е… Устали мы, мужики. Только с горы спустились.
Затем, в палатке заговорили несколько человек разом, видимо обсуждая поступившее предложение…
— Ладно, щас мы тут кой-чего закончим и вылезем, хорошо?…
— Хорошо — сказал Лёша и вернулся к нам на пригорок, а Саша остался ещё немного у палатки, побалакать на ридной мове с друзьями-бандеровцами…
Потоптавшись на пригорке минут пятнадцать и начав капитально примерзать, мы вновь отправили к киевлянам парламентёра.
— Ну что, Киев, сниматься будем?..
— Не-е… Нет сил! Звыняйтэ, хлопцы…
А чего ещё можно было ожидать от людей, так долго и умело сопротивлявшихся сталинскому бульдозеру…
Третий выход
Жизнь неприглядна и сера,И вечно требует Поступка!..Мозгов доверчивую губкуПитает всякая мура(Что из-под нашего пера…).Не внемля трезвому рассудку,Читатель примеряет шубкуИ закупает шлямбура…Его манят прожектораПрилюдной славы, ну и юбка,А также линия бедра— Любви лубочная пора!.. —Одной заносчивой голубки…Но тут появится Урубко,Он рявкнет: «Стой-ка, детвора!Хан-Тенгри — это вам не шутка:Погода — мрак без промежутка,В снегу — обвал, во льду — дыра…»Он этим, блин, дегенера…Ну, в общем, разъяснит малюткам,Что эта чертова гораЕсть — живодёрка, мясорубка,И не берётся «на ура»…Там атмосферы — на пераПолёт не хватит… И ни трубка,Ни папироска, ни махраНе курятся… Ты, детвора,Определённо до утраПротянешь два свои обрубка…
Рано утром, с первыми контурами гор в той прохладной кювете, в которой Бог проявляет свои утренние снимки, мы выстрелили наверх. Стояла тёплая, пронзительно ясная погода, и ручьи на леднике не унимались даже ночами — журчали и хлюпали, и встречали утренних первопроходцев приветливой белибердой. На этот раз мы не занимались съёмками фильма и были уже неплохо акклиматизированы, а потому восхождение приносило телу ту простую спартанскую радость, которая составляет одну из самых привлекательных сторон нашего сизифова увлечения. Тело пело и трепетало!.. Оно вело себя, как хорошо налаженный инструмент в умелых руках…
