На возрождение в новом теле на сочных пастбищах, где пасутся небесные скакуны, мне рассчитывать не приходится. Жаль, что Карлыгаш при моей жизни не сказала мне, каков у тенгрийцев ад. Хотя нетрудно догадаться. Если на суде в тенгрийском чистилище терзает такая душевная мука, то что же меня ждёт в ихней преисподней?
* * *
По ходу страшного для меня суда ангел Карлыгаш несколько раз подлетала ко мне, проводила прохладной ладошкой, как мне казалось, по моему горячему лбу, а иногда и целовала.
— Потерпи, миленький, скоро всё кончится!
Её голосок звенел колокольчиком, а голос хана Тенгри гремел, как огромная буддийская труба, раструб которой из-за её тяжести лежит на земле:
— Ты ни разу не подал нищим!
— Меня приучили презирать лузеров.
— Ты равнодушно проходил мимо мёртвых тел.
Презрение к самому себе выплеснулось у меня в отчаянный вопль протеста:
— Но я ведь никого не погубил!
— Да, ты не погубил ни одного человека, но ты ведь никого и не спас.
Трубный глас хана Тенгри заставил дрожать и вибрировать каждую часточку бесплотного пространства, вобравшего меня.
— Ты не готов к истовому покаянию и искуплению, но терзающие твою душу муки раскаяния станут неодолимой преградой для необузданных страстей, родового проклятия шайтана, совратителя беспутной матери-земли, породившей ядовитых гадов, хищных зверей и тебя.
Глава 17
Я проснулся в своей охотничьей халабуде на постилке из камыша. Раскрытая дверь мне показалась рамой картины, изображающей бездонную синь неба в ту пору, когда осень в самом разгаре. Её порождала ни с чем несравнимая кристальная прохлада ноябрьского воздуха, напоённого ароматами последних голубых цветочков какого-то молочая, который здесь ещё до холодов успеет пустить по ветру семена-парашютики, как весной их пускают одуванчики.
На мне был совершенно чистый и даже, как я заметил, совершенно новый охотничий камуфляж, под рубашкой — белоснежная майка с розовой окантовкой. Но что меня окончательно добило, так это белоснежные носочки с розовыми цветочками. Я даже пошевелил пальцами на ногах, чтобы убедиться, что это не сон. От меня пахло какими-то парфюмерными композициями на ароматической основе розового масла.
Чтобы окончательно очнуться от кошмарного наваждения, я ощупал свои руки, лицо и провёл ладонью по голове. Под пальцами пружинила щётка совсем недавно отросших волос. Ни шрамов, ни язв на чистом лице.
Приподнявшись на жёстком ложе, я увидел мой полуавтомат 16-калибра в чехле и карабин, наполовину полные патронташи, тщательно отстиранный рюкзак и новый камуфляжный бушлат с удобной «разгрузкой». Похлопал по карманам — телефон, GPS-трекер были на месте, как и часы на запястье. И тут меня как судорогой передёрнуло, я лихорадочно сунул руку за пояс — зашитого в майку секретного документа не оказалось на месте.
— Потерял что-нибудь?
На фоне картины неба с бездонной синевой осени в дверном проёме появился мой старый егерь со своим неразлучным автоматом через плечо.
— Карточку идентификации.
— Было бы о чём беспокоиться! Теперь у всех новая идентификация.
Я не стал разгадывать очередной ребус деда. Явь и сон ещё переплетались в моём затуманенном сознании, хотя я проснулся бодрым, здоровым и полным сил, как и полагается после ночного отдыха на нетронутой природе.
— Поднимайся! Пора собираться в дорогу.
Я недоверчиво скосился на деда, словно и он мог быть моей очередной галлюцинацией, и спросил:
— Откуда на мне чистая одежда?
— Карлыгаш тебя помыла и переодела.
— Не помню, — честно признался я в накатывающей на меня деменции, точнее, во временных провалах памяти.
— Некогда вспоминать, пора уходить.
Я проверил ещё раз свою охотничью амуницию и рыбацкие снасти. Всё было на месте — ключи, деньги, остальные документы, кредитные карты. Не было только сахара, галет и тушёнки, что я оставил как НЗ.
* * *
Мой отмытый и смазанный квадроцикл завёлся с ходу, словно на нём перезарядили аккумулятор. Дед медленно шёл за мной, как уж повелось между нами, на изрядном расстоянии.
— Голова не кружится? — насмешливо скосился дед на меня. — Не подташнивает?
Я всё ещё был как бы не в себе. Не мог вспомнить, что было вчера после вечерней «зорьки». Меня даже пропажа секретного документа, зашитого в сгоревшую майку, не беспокоила. А картины бегства по пустыне и свидания с белоснежными ангелами давно переплелись в какой-то кошмарный сон фаната компьютерных игр, не отличающего виртуальной реальности от сугубой действительности.
— Старый, мы что, крепко выпили с тобой вчера на прощание?
— Ни боже ж мой! — усмехнулся ехидный дедок.
— Я видел сон, будто бы я умер, а ваш Тенгри судил меня по грехам моим. Только не помню, куда я попал после смерти — в ад или рай.
Старик ухмыльнулся:
— Тенгрийцы — материалисты и прагматики. У них нет ада, вернее, все пути ада ты проходишь ещё при жизни на земле. После воскрешения душа твоя вселяется в обновлённое, но всё то же самое тело.
Я пытался хоть что-то прочитать в его выцветших синих глазах почти без ресниц, но дед был невозмутимо спокоен, словно бы мы с ним только вчера мирно прогуливались по берегу озера Кангыбас.
— Смерть, паря, у тенгрианцев только временная остановка, что-то вроде как бы поезд стоит на железнодорожном разъезде, дожидаясь зелёного света семафора. Пока душа спит, тело твоё «на ремонте» у ангелов до самого пробуждения к новой жизни.
Я остановил квадроцикл. И, наверное, глянул на деда с таким выражением, что во мне легко было бы распознать шизика.
— Так что, я умер и воскрес в обновлённом теле?
— И с обновлённой душой, — отвёл плутливые глаза старый охотник. — Выбрось дурное из головы! И чего ты к этой стародавней вере привязался? Ты жив-живёхонек и ещё долго будешь жить, дышать, пировать и воевать. Тебя ждут большие дела на многогрешной земле. Рано тебе ещё на покой.
Он подмигнул мне с такой наигранной весёлостью, которая показалась мне грубой издёвкой.
— У тебя фляга в рюкзаке. Карлыгаш тебе на дорожку моего бальзама нацедила. Отхлебни-ка три глотка, полегчает.
И действительно полегчало, но голова от этого не прояснилась, и на душе легче не стало.
* * *
Я выехал из котловины древнего, полустёртого ветрами вулканического кратера и остановил машину. Пустынный оазис у озера Кангыбас разительно переменился. Исчез пыльный налёт, который прежде притушёвывал яркие краски природы, как патина старит антикварную бронзу. Похоже, недавно выпали обильные дожди и смыли пыльный налёт с камней и редкой зелени. В далёких зарослях на деревьях уже золотилась листва. Зеркало озера стало тёмно-синим. А каменные столбы, остатки древнего горного кряжа, окрасились красно-коричневыми тонами.
И без того чарующий воздух пустыни там, где есть хоть пригоршня пресной воды у еле точащегося из-под земли источника, как бы перенасытился ароматами отцветающих растений и рыбным духом от тростника и камыша, потому что прибитая дождями пыль перестала забивать тебе нос, приглушая запахи.
Сверху почудился протяжный клик, не похожий на курлыканье журавлей. Я задрал голову и увидел в синем небе цепочку отлетающих лебедей в позолоченном солнцем белоснежном оперении.
— Это уже последние, — вздохнул старый егерь. — С выбелившимися птенцами. Пролётные. У нас на озере гнездиться не хотят. Тянет их на север, где родина.
— А вот меня уже не тянет, — пробормотал я как бы не в себе. — Слушай, старик, а если я как-то вдруг к тебе ещё раз сюда проберусь, а то и останусь навсегда. Не прогонишь?
— Прогнать-то не прогоню, только вот что…
— Что-что?
— Словами не объяснишь… Вот кусни-ка на зубок.
— Перекати-поле?
— Ага, жаза-сагыз.
Я надкусил сочную сине-зеленоватую веточку. Скулы свело от едко-солёной горечи.
— Саднит? Вот то-то же. Одно дело туризм в своё удовольствие, а другое — суровое выживание, борьба за жизнь в экстремальных условиях.
Мы помолчали, не глядя друг на друга. Что-то уже прочно связывало нас, хотя мы и держались всегда на изрядном расстоянии друг от друга, а вот что именно — я не мог тогда понять.
— Ну, прощай, отец!
Я протянул было руку, но быстро одёрнул её, когда дед шарахнулся от меня.
— Не прикасайся ко мне, сколько раз повторять! И не торопись, я тебя ещё провожу чуток вон до тех скал.
Он шёл со своим неразлучным автоматом на плече мерным шагом на изрядном расстоянии от меня, а я еле полз за ним на первой передаче. Хотя я давно перестал бояться, что дед выстрелит мне в спину.
Глава 18
За стеной скальных столбов открылась знакомая безжизненная плоскость пустыни до самого горизонта, который уже не скрывала пыльная дымка, и тут я увидел то, чего можно было ожидать, если потерять секретное удостоверение Центра. Дед сдал меня, что говорится, как стеклотару.
