История этого человека была проста. Москвич, отслужил срочную службу в десантных войсках, остался по контракту, окончил школу прапорщиков. Потом тяжелая травма, повреждение позвоночника и комиссия. На гражданке подвернулся старый приятель, который позвал работать к нему в приличную строительную фирму. Понахватался азов, стал бригадиром, потом прорабом. Дисциплину держал железную, план выполнял, сбоев на его участке никогда не было. Не воровал и другим не давал. Потом поступил заочно на строительный факультет.
Пришло время, и бывшего прапорщика оценили и повысили в должности до заместителя директора по строительству. Опыта было маловато, но на это есть главный инженер, а Вертянкина ценили за его командные качества и твердость характера. Начальство сквозь пальцы посматривало на то, что с работягами десантник бывал чрезмерно крут. Не все ЧП доходили до руководства, потому что бывший прапорщик зачастую разбирался сам и решал проблемы быстро и внутри коллектива.
Отметить повышение собрались в приличном кафе в узком кругу. Выпили, причем основательно. А потом, как это часто бывает, случайная ссора с такими же подвыпившими парнями, драка… И три трупа. Причем последнего он молотил еще долго после того, как парень был уже мертв. А потом еще и сопротивление, оказанное милиции при задержании, потому что разъяренный и до умопомрачения пьяный бывший десантник так и не понял, что он натворил. И не просто сопротивление, а сломанная рука одного из милиционеров и легкое сотрясение мозга у другого.
Суд расценил, что Вертянкин социально опасен в своей агрессивности, особенно под действием алкоголя. Плюс активное сопротивление, приравниваемое к нападению на работников милиции во время исполнения ими служебного долга. А тут еще в СИЗО уголовники спровоцировали подсудимого, и он покалечил двоих прямо в камере…
Жизнь десантнику спасло только то, что следствие затянулось. Но подоспел указ Ельцина, и Вертянкину смертную казнь заменили на пожизненное заключение. И вот он сидит передо мной и строит планы на будущее. Охотно рассказывает, что отсидел пятнадцать лет, что готовится подать прошение о помиловании, что за хорошее поведение его обязательно выпустят. И как он все бросит и уедет в деревню, на лоно природы. Появилась у него здесь одна мечта, он уже очень много лет ее лелеет и вынашивает. Вертянкин мечтает стать фермером, трудиться на земле. За годы, проведенные на спецучастке, он изрисовал и исписал море бумаги. Есть у него и проекты строений, планировки, бизнес-план…
Я слушал, кивал, поддакивал. Все было бы хорошо с бывшим десантником Вертянкиным, во все это можно было бы поверить, если бы не одно маленькое «но». По мнению психологов, у него крайне неустойчивая психика, он обладает скрытой агрессией и все еще склонен к девиантному поведению. То, что здесь он никого еще не убил и не покалечил, ничего не значило. Вертянкин по-прежнему опасен для общества, и никто его никогда отсюда не выпустит. Он обречен. Это я понимал, потому что подробно о Вертянкине расспросил и инспекторов-контролеров, и штатного психолога.
Прежде чем я приведу рассказ заключенного о его житье-бытье на спецучастке, хотелось бы остановиться на своих впечатлениях от его образа. Зная историю жизни этого человека, я воочию увидел, как калечит место отбывания заключения для осужденных пожизненно. А ведь эта колония, как мне рассказали, не самая строгая и суровая. По сравнению с некоторыми тут просто пионерлагерь. Что же происходит с заключенными в тех колониях!..
Вот он сидит передо мной, то стискивая, то расправляя на колене свою форменную черную кепку. Нога закинута на ногу, носок ботинка мерно и старательно покачивается. Это не привычка, это способ показать, продемонстрировать мне, что он уверен в себе, в своем будущем, что для него все это уже позади. Плохой физиономист, наверное, сказал бы, что это очень сильный человек. Он не сломался, не опустился, не свихнулся. Он выжил и легко адаптируется к прежней вольной жизни за стенами колонии.
Но при более пристальном рассмотрении становится ясно, что все не так. Этот человек болен психически. Он погрузился с головой в мир созданных им иллюзий и уже никогда не выйдет оттуда, если не поймет, что путь на волю ему заказан навечно. А вот когда узнает, произойдет страшное. Наверняка все закончится взрывом агрессии. И если, учитывая его десантную подготовку, его не убьют во время нападения на охранников, то он попадет на такой «строгач», что просто сойдет в короткое время с ума. От бешенства из-за крушения своих иллюзий, от безысходности. Люди с таким темпераментом тут не выживают. Они сгорают первыми.
Я помнил о трупах и покалеченных людях, которые остались в его прошлом. И понимал, что, выпусти его сейчас на свободу, он опять по пьянке сорвется. Даже в целях самообороны, даже защищая женщину от хулиганов, он не будет себя контролировать, не сможет. И дело снова кончится убийством или тяжкими телесными повреждениями. И поэтому я не испытывал особой жалости. Я был журналистом на работе, и мне нужно было понять, что они тут чувствуют, что творится у них в душе. Что это вообще такое – отбывать пожизненное заключение? Без этих нюансов картинка особой колонии, спецучастка будет неполной, незавершенной.
– …вы не представляете, Борис Михайлович (заключенный старательно обращался ко мне на «вы» и по имени-отчеству), насколько здесь становишься философом и чувствительным человеком. И сентиментальным, и чувствительным к чисто человеческому отношению. Ведь одно лишнее слово, один лишний взгляд сверхустава или инструкций – не знаю, что у них тут есть, – и на душе становится светлее. Ведь все тут живут в атмосфере безысходности, тоски. Вы не представляете, насколько эта атмосфера осязаема. И мы бы все посходили тут с ума, если бы охрана с нами вообще не разговаривала. Это надо понять, что такое общение с человеком оттуда, с воли. Теми, кто каждый день покидает эту территорию и едет в город, в свою квартиру, общается с такими же, как он, людьми… Троллейбусы, кинотеатры, магазины… и везде люди.
– Наверное, хорошо еще, что вас все время занимают какими-то мероприятиями, – понимающе сказал я. – У вас ведь весь день расписан чуть ли не по минутам? Наверное, останься каждый надолго наедине с собой, и до умопомешательства недалеко?
– Ну, не то что по минутам, – вернулся к теме повествования Вертянкин, – но определенный режим есть. Это вы точно подметили, что нас не оставляют наедине с собой. В этих серых каменных стенах нельзя быть одному. Ну, про зарядку, завтрак я сказал. Потом прогулка. Выпускают по желанию, только не всех. Честно говоря, кто провинился, тем дорожка туда закрыта. – Заключенный на несколько секунд задумался. – Не знаю, что лучше: ходить на прогулки или не ходить. Это я не о себе, а о других. Я-то, понятно, форму соблюдаю, на турничке постоянно занимаюсь, гирьками опять же… А вот кто не понимает этого моего увлечения, тем, конечно, не в радость. Ведь серость везде, выматывающая душу. Опостылевшая серость камеры, та же серость прогулочного дворика. И решетки, решетки, решетки…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
