— Сейчас, товарищ сержант. Тут еще гранаты есть и гармонь.
И действительно, через некоторое время он одну за другой подал гранаты, аж десять штук, а потом и аккордеон. Одну из гранат я немедленно прибрал себе, как и музыкальный инструмент.
— Умеешь? — спросил сержант.
Я молча продемонстрировал. Накинув ремни на плечи, сыграл пару аккордов «Финской польки».
— Добро, — кивнул он.
Намотав ремень вокруг кобуры, я убрал маузер в вещмешок к тушенке и галетам. Туда же сунул и фляжку со шнапсом. Потом снарядил магазины тэтэшки последними патронами и закинул вещмешок на плечи, как и аккордеон. Поправив термос, повел плечами и, поморщившись от боли в спине, сунул за пояс гранату. После чего вопросительно посмотрел на сержанта.
Нагрузив меня дополнительно тремя лентами к пулемету, Слуцкий повел нас к лагерю, оказавшемуся в трех километрах от танка. Танк сержант жечь не стал. Сказал, что дым быстрее привлечет к нам внимание.
— Вот, товарищ капитан, нашел пропащего, — сказал Слуцкий Климову. Мне хватило одного взгляда на капитана, чтобы понять — не жилец. Кровавые пузыри на губах показывали, что пробито легкое. Капитан знал, что осталось ему немного, поэтому взгляд его был спокойный, какой-то отрешенный.
С усилием кивнув, он посмотрел на меня, слушая тихий доклад сержанта, склонившегося к его уху. Пока они разговаривали, я отдал пулеметные ленты подошедшему бойцу и осмотрелся.
«Бл…! Девять человек! Всего девять человек из пяти десятков бойцов и командиров!»
Считая меня, уже десять, но это не радовало. Трое были тяжелыми — видимо, дошли сюда на силе воли и адреналине. Но дальше они уже не ходоки, это считая капитана.
Из знакомых тут были Слуцкий, Демин. Курмышев с пулевым ранением в ногу — тоже не ходок. Капитан Климов с ранением в грудь. И один из летчиков, из тех, что пришли вместе с авиамехаником.
Бойцы уже вскрывали банки с тушенкой и доставали галеты — есть хотелось всем.
Сержант закончил доклад и, встав, подошел ко мне.
— Чего стоишь? Присаживайся где-нибудь. Как стемнеет, выдвигаемся и идем дальше, так что отдыхай и набирайся сил.
— Товарищ сержант, мне бы перевязаться.
— Ах ты черт, совсем забыл. Давай, садись на тот ствол и раздевайся, я за бинтами, они у Демина есть.
— Не нужно, товарищ сержант. У меня все есть, — остановил я его.
Слуцкий быстро и профессионально обработал мою спину, щедро поливая ее шнапсом, потом что-то выковыривал, после чего показал маленький осколок и, еще раз обработав, принялся ловко перевязывать, пропуская изредка бинт через плечо.
— Ну все. Готово.
— Спасибо, товарищ сержант. Я смотрю, тут уже поужинали. Как вы? Мне компанию не составите?
Слуцкий был не против. Поэтому мы открыли одну банку на двоих и съели все галеты, запив их остатками шнапса. Последнюю банку с тушенкой я оставил как НЗ.
— Товарищ сержант, а что с ранеными будем делать? — задал интересующий меня вопрос.
Поиграв желваками на скулах, Слуцкий ответил. С ранеными остаются двое бойцов, которые будут о них заботиться, остальные идут дальше.
«Правильное решение. В том цейтноте, в котором мы находимся, это единственное правильное решение», — подумал я и вслух сказал то же самое.
— Это капитан решил. Но ты прав, я тоже согласен с этим. Нужно как можно быстрее доставить этот портфель к нашим.
Пока не стемнело, я, одевшись в подсохшую одежду, побродил вокруг — мне нужен был источник, чтобы наполнить термос и флягу водой, кто его знает, когда еще будет такая возможность. Один из бойцов рассказал, что когда бежал по лесу, свалился в какой-то овражек с ручейком, и показал направление. Слуцкий, услышав, куда я иду, тут же нагрузил меня свободными фляжками, то есть дал еще две штуки.
В Белоруссии проблем с водой никогда не было, тем более в таком районе, где везде болота. Так что овражек отыскался быстро, как и текущий по нему ручеек. Попробовав воду на вкус, я решил, что она нормальная, пить можно. После чего, набрав воды и вернувшись в лагерь, лег отдохнуть, ожидая подъема, но отдохнуть мне не дали.
Подошедший Слуцкий присел рядом и тихо попросил:
— Сыграй нам что-нибудь. Людям это нужно.
— Хорошо, — кивнул я. Встав, подхватил инструмент и, заняв удобное место посередине лагеря, чтобы все меня слышали, откинул стопоры и начал играть.
На что-нибудь веселое у меня не было настроения, поэтому играл спокойные мелодии, в основном из репертуара своего любимого певца. Расторгуева.
…А на сердце опять горячо-горячо,И опять и опять без ответа.А листочек с березки упал на плечо,Он, как я, оторвался от веток.
Посидим на дорожку, родная, с тобой.Ты пойми, я вернусь, не печалься, не стоит.И старуха махнет на прощанье рукойИ за мною калитку закроет.
Отчего так в России березы шумят,Отчего хорошо так гармошка играет?Пальцы ветром по кнопочкам враз пролетят,А последняя, эх, западает.[1]
После «Березы» спел без музыкального сопровождения «Коня». Потом «Ребята с нашего двора», заменив Гагарина на Чкалова, «Улочки московские», «Ты неси меня, река». Учитель, что учил меня играть на гитаре, не тот, который на аккордеоне, сказал:
— Играешь ты хорошо, можно сказать, отлично, но мастером не станешь никогда, нет в тебе этой жилки, но вот поешь… Развивай, у тебя талант!
Я запомнил его слова и не бросил, всегда охотно откликался, если меня просили на какую-нибудь вечеринку прихватить гитару или аккордеон.
Сейчас хмурые лица бойцов разгладились, слушая меня. Скажу честно, никогда не встречал таких внимательных слушателей. Они буквально впитывали каждое мое слово. А я вспомнил еще одну песню, из кинофильма «Путь к причалу»:
…Если радость на всех одна, на всех и беда одна,Море встает за волной волна, а за спиной — спина.Здесь, у самой кромки бортов, друга прикроет друг,Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг.
Друга не надо просить ни о чем, с ним не страшна беда.Друг — это третье мое плечо, будет со мной всегда.Ну а случится, что он влюблен, а я на его пути —Уйду с дороги, таков закон: «третий должен уйти».
Ну а случится, что он влюблен, а я на его пути —Уйду с дороги, таков закон: «третий должен уйти»,Уйду с дороги, таков закон: «третий должен уйти»…
Меня в конце песни оборвал прибежавший часовой, который быстро сказал:
— Немцы… Цепью идут! Как раз с той стороны, откуда вы пришли, товарищ сержант.
— Уходите, мы вас прикроем, — неожиданно сильным и твердым голосом приказал капитан.
— Меня тоже к пулемету, не ходок я, не уйду, — почти немедленно крикнул Курмышев.
Пока бойцы готовили пулеметную позицию и укладывали у пулемета раненых, остававшихся прикрывать нас, я быстро собирался. Вещмешок за спину, аккордеон на левое плечо, поправить гранату, больно врезавшуюся в живот, и посмотреть на смертников, запоминая их.
— Прощайте, братцы… и спасибо вам за все! Уходим! — крикнул Слуцкий, вешая на плечо планшет капитана и держа в руках портфель. И мы побежали.
Минуты через три сзади резко вспыхнула стрельба, которую перекрывал одиночный пулемет, бивший длинными очередями. Через некоторое время к нему присоединилось еще несколько, потом все смолкло.
Как только стрельба стихла, мы все остановились и прислушались.
— Все, кончились наши, — со всхлипом сказал стоящий рядом Демин.
— Не стоять! Уходим! — приказал сержант, и мы побежали дальше. При первых минутах мне как-то не до того было, чтобы следить за дорогой, но через некоторое время я присмотрелся и понял, что мы делаем большой крюк и возвращаемся к тому полю, где я убил немецких танкистов. Дальнейший путь к фронту шел только через него. А на обход требовалось слишком много времени, которого у нас попросту не было.
Вышли мы к дороге километрах в шести от танка. Немцев не было, но вдали слышался приближающийся гул моторов.
— Пропускаем, — скомандовал Слуцкий.
Мы пропустили три грузовика, полных солдат, проехавших в сопровождении двух мотоциклов, и, осмотревшись, перебежали через дорогу и нырнули в рожь. Двигаться долго, осторожно, а где и вообще по-пластунски, когда по еще видной дороге проезжали машины. Диск солнца уже касался горизонта, когда мы отошли от дороги километров на восемь. Вокруг было одно только поле, пересекаемое полевыми дорогами, по которым изредка проезжали машины и мотоциклы, из-за чего нам приходилось прятаться.
— По своей земле, как крысы прячась, идем, — всхлипнул Демин.
— Ничего, боец, будет и на нашей улице праздник, — успокоил его Слуцкий, услышавший красноармейца.
