Я посторонился, чтобы дать дорогу. Но тут сзади на меня кто-то прикрикнул.
Я оглянулся. И там, обливаясь потом, мчался мальчишка. Нейлоновая рубаха на нём была расстёгнута, и в руках тоже покачивались большие котелки.
А за ним ещё и ещё... Потные, взмокшие ребятишки толкали коляски с ящиками, тянули вёдра. Они ловко прокладывали себе путь, покрикивали, как катерки, и пропадали в узких проулках.
- Видел жизнь? - вздохнул Ваня.
- Дети Гонконга, - сказал я.
Валерий Иванович нахмурился и ничего не сказал.
Я достал фотоаппарат, но тут же спрятал. Здесь было темно, да и неловко как-то фотографировать человеческую беду. А стоило бы снять, чтобы дома показать, какой он, настоящий Гонконг. Сверху донизу.
ПЕНСИЯ ДЛЯ РИКШИ
По улице валили толпы народа. Шагали с покупками американские матросы с авианосца. Как кораблики, качались их белые шапочки. Сердито извивались драконы на блузах китаянок.
Сквозь толпу пробирались автомобили и, обгоняя их, потея, снова торопились рикши - на велосипедах и в упряжи.
Я спросил:
- Интересно, такси вокруг полно, а люди на рикшах раскатывают. Зачем?
- Дешевле, - сказал Валерий Иванович.
- На машине два-три доллара, а тут доллар бросил - и кати куда угодно, - объяснил Ваня. - Экономия.
- А бегут-то старики, - сказал я.
- А молодому что тут делать, - сказал Валерий Иваныч. - Молодой на стройку пойдёт или торговать.
- Так этим уже на пенсию пора! - заметил я.
- На пенсию? - усмехнулся Ваня. - Сейчас увидишь пенсию.
И он потянул нас в какой-то тесный проулок. Стало совсем темно. Солнце сюда не пробивалось. Было душно и влажно.
Небо словно пропало. Кое-где в лавочках горели свечи. На улице прямо на лотках горами лежали пальто, куртки, мотки ниток. Торговцы провожали нас и, кося глазами на соседей, таинственно шептали:
- Не надо его покупай. Его плохо! Моя покупай!
А у грязной стены среди окурков и обрывков целлофана, вытянув голые ноги, дремали старики, привалясь друг к другу. Рядом лежала ободранная, старая кошка и поглядывала по сторонам.
Это сюда, в эти ряды, бежали мальчишки с кастрюльками, котелками и раздавали их налево и направо торговцам. А старики только косили им вслед уголками глаз.
У богатой лавки стоял молодой упитанный торговец с тарелкой в руке. Он степенно доставал палочками рис и отправлял в рот.
За его спиной переливались шелка. На вешалках висели в ряд пальто и шубы.
Наконец он поел, выставил ногу вперёд - как король на пьедестале, что-то крикнул, и тотчас к нему подбежал тощий, согнутый старик. За стариком потянулась кошка.
Торговец показал старику на пол: "Подмести". И старик стал быстро мести мусор бамбуковой метёлкой. Подмёл, поставил метёлку в угол и встал около двери.
Торговец подбросил монету - она упала на пол к ногам старика, протянул ему тарелку: в ней что-то оставалось. Тот, кланяясь, взял её, подобрал монету и хотел сесть у дверей магазина, но хозяин замахал рукой: "Пошёл, пошёл!" И старик, кланяясь, попятился к стене.
Он примостился на корточках, взял горстку риса, положил возле кошки и, подвинув тарелку поближе, стал есть.
Мимо него шли матросы с покупками, задевали платьями торговки-китаянки, перешагивали через ноги мальчишки-разносчики. Но старый рикша не обращал на них никакого внимания.
- Вот тебе и пенсия и прекрасный Гонконг, - сказал Ваня. - А что город красивый, так кто спорит!
ТЕНИ НА ВОДЕ
Ночью на палубе у нас не работали. Молчали лебёдки, тихо было в трюмах.
Я заступил на вахту и иногда обходил палубу, чтоб никакие пираты не стащили у боцмана краску, не сбили замки с малярки.
Небо играло звёздами, отражалось в воде, и по нему скользили баржи и джонки - домики на плаву. Легко, невесомо. Будто это были только тени. Казалось, что и живут в них тени, а не люди. Вот течение понесло плавучий дом - заколебалась на окне занавеска, а на занавеске тени.
Вот тень-мужчина взяла тень-чашку, вот из чашки закурился тень-дымок.
А вон потянулось ещё судёнышко. У него на занавеске тень-женщина баюкает на руках тень-ребёнка. А рядом на джонке две тени укрылись тенью-одеялом и разом дунули на тень-свечу...
Я всё ходил по палубе и смотрел, как проплывает мимо тень-жизнь...
Вышел штурман Веня, закурил и тихо сказал:
- Как в т-театре т-теней.
Я кивнул ему молча, чтобы никого не разбудить. Утром начнётся дневная жизнь: заскрипят краны, зашумят лебёдки, и не тени, а живые люди потянут на спинах грузы, понесут ящики, потащат на коромыслах чаши и, как маленькие лод
чонки перед айсбергами вельможных зданий, будут толкаться и кричать старые, усталые рикши. Пусть отдыхают.
"КОРЕФАН"
Все уже купили для друзей сувениры. Кто раздобыл монеты, марки, а я пока - ничего.
И теперь шагал за помощником капитана, приглядываясь к прилавкам.
В одном магазине приглядел целое деревце. Сосенку. Такую, как провожала нас из Японии, только миниатюрную. В другом продавали кобру с мангустой. А ещё дальше хохотала обезьяна из кокосового ореха. Выкатила глаза, выпучила красные губы. Шляпа на ней, как на английском офицере, очки из проволоки.. .
Хороша!
Но Фёдор Михайлович поморщился и тряхнул чубом.
- Зачем тебе обезьяна из кокосового ореха! Да этих кокосов кругом пруд пруди! Сам вырежешь! Такую образину соорудишь - упадут! - И вдруг он повернулся ко мне: - Ты себе куртку купи. Возвращаться когда будем? Зимой! А ты в рубашке. А ну-ка пошли!
И мы опять нырнули в "щель".
Едва мы пробрались к прилавку, от которого несло запахом кожи, ко мне подскочил знакомый уже китаец:
- А, корефан! Пальто! Смокинг! Куртка!
Он вытащил одной рукой из вороха вещей жёлтое хрустящее пальто, подбросил его, другой - бесцеремонно похлопал меня по карману:
- О, мони есть! Деньги есть. Покупай!
- Ладно, ладно, - отодвинул его в сторону Фёдор Михайлович. - Знаем! И подмигнул мне: - Уже подсчитал, сколько содрать. Тут ухо держи востро.
Помощник капитана сам вытащил чёрную куртку, чтоб и от снега и от дождя, примерил мне к плечам и вздохнул:
- Маленькая. Китаец засуетился:
- О, литл, маленький. Не надо литл, найдем биг - большой! Только покупай, мы - друзья. Ты корефан, я корефан...
Он метнулся в лавчонку, выбежал с новой курткой, стал надевать на меня. Не лезет!
- Сейчас, секунд, - сказал китаец, что-то выдернул из рукава, крутнулся волчком. Полезло!
Фёдор Михайлович обошёл меня со всех сторон, посмотрел и степенно сказал:
- Хорошо.
Китаец обежал вокруг, закачал головой, зацокал языком:
- Хорошо, корефан. Мони давай.
Отсчитали мы ему доллары, завернули куртку и пошли дальше. Вдруг я почувствовал, что в руке у меня чего-то нет. Не хватает чего-то!
Прошёл ещё немного и спохватился:
- Фотоаппарата нет!
- А был? - спросил Фёдор Михайлович.
- А как же! - говорю. - Аппарат сына, да и плёнка интересная.
Мы вернулись к лотку, где видели мангусту, - нет аппарата! Остановились у магазина, где продавали обезьяну, - нет аппарата!
Фёдор Михайлович уверенно зашагал к "корефану". И я вдруг вспомнил: "Да ведь я аппарат в руке держал, когда к нему подходил! У меня ещё рука в рукав почему-то не влезала. А потом полезла!"
Подошли мы, а китаец нас будто и не замечает.
Фёдор Михайлович приподнял одно пальто с лотка - китаец покосился. Я приподнял второе - он подбежал и как затараторит:
- Что тут корефан ищет, что надо?
- Фотоаппарат, - говорю.
- Аппарат? - Торговец щёлкнул пальцем у глаза.
- Да, - кивнул я.
- Нет фотоаппарата, - говорит, - не знаю. Тесное слово!
Тут Фёдор Михайлович приподнял чуть не весь лоток. А китаец повернулся ко мне и быстро спросил:
- Твоя камера? Будто не знает!
- А чья же! - говорю.
Торговец махнул рукой - будто делал одолжение! - нырнул на дно ящика, под стойку, и вытащил оттуда фотоаппарат. Мой!
Протянул он мне его и говорит:
- На! Ты корефан, я корефан. Мы друзья. Теперь всё только у меня покупать будешь!
Торговцы вокруг ухмыльнулись.
- Ну и корефан! - сказал я весело.
- Пират ты, а не корефан, маленький гонконгский пират! - рассмеялся Фёдор Михайлович. - Надо ещё посмотреть, не валяется ли у тебя там чья-нибудь голова.
- Голова? - торговец быстро поднял глаза и затряс ладонью. - Голова нет! Тесное слово! - И он бросился ловить новых покупателей.
А Фёдор Михайлович отобрал у меня свёрток и, пристраивая его под мышкой, проворчал:
- Давай сюда, а то тут и без аппарата, и без куртки останешься!
ВАЛЬС НА ПРИЧАЛЕ
Ещё утром, сойдя на берег, мы увидели в порту маленькую босоногую девочку. По всему причалу сидели и лежали грузчики и рабочие в пыльных робах. А девочка аккуратно переступала через них и подавала то одному, то другому блестящие оловянные чашки.
Плескалось море, скрипели баржи, чашки стучали о причал, и казалось, будто она под эту оловянную музыку танцует какой-то странный танец. С чашками.
