— Пожалуйста, — произнёс майор Савченко, закрывая за собой дверь. Он спокойно, без тени улыбки, подошёл к столу и протянул девушке листок бумаги.
— Спасибо! — ответила Валя и села писать.
Она писала сосредоточенно, закусив мелкими ровными зубами нижнюю губу и время от времени вслух перечитывая написанное.
— Рапорт номер четыре, — сказала Валя, ни на минуту не отрываясь от бумаги.
— Что такое? — заинтересовался Соколов.
— Рапорт номер четыре.
— А где первые три?
— В личном деле. Я сто рапортов напишу, а своего добьюсь!
— Что произошло, Валя?
Девушка вскочила из-за стола и выпалила:
— Не буду я здесь работать, не буду!
И она снова уселась на своё место. Через несколько минут рапорт номер четыре был готов.
Валя подписала его и встала:
— Товарищ майор, прошу вас передать это полковнику.
— Давай, давай, — невозмутимо произнёс Савченко. — А чтобы не беспокоить его лишний раз, я сам и резолюцию наложу.
Он быстро черкнул на рапорте несколько слов.
— «В типографию. Отпечатать сто экземпляров», — прочитала Валя. — Это для чего?
— А чтобы не тратить времени на писание. Так будет удобнее. Приходишь на работу, сразу подаёшь мне рапорт, потом берёшься за дело. Большая экономия времени!
Валя от возмущения даже подскочила на месте.
— Нет, вы сами посудите, — быстро заговорила она, обращаясь к Соколову, — сами посудите, чья правда.
— Расскажи, расскажи, Валя! — поддержал её Савченко.
— Нет, вы только послушайте! Сегодня мы с майором целый день разъезжали по деревням. Ну, всё очень хорошо. Приехали в Гротдорф. Заходим в один дом— сидит немец и чинит кастрюлю. Майор начинает с ним говорить о всяких делах, а потом я и спрашиваю у немца: «Вы на войне были?» — «Был», — говорит. «Где?» — «В сорок первом году под Москвой», — говорит. «Где именно?» — «В городе Белеве». Зима была жестокая, их оттуда погнали, так он, убегая, для скорости даже сапоги скинул. Ну конечно, отморозил ноги, и его из армии отпустили. Где же правда? Где, я спрашиваю, правда?
— Не могу сказать, — не понимая ещё Валиного возмущения, ответил Соколов.
— Как не можете? Он мой родной Белев разрушил: может быть, именно он моего отца убил. Нет, с меня хватит!
— Этак нам всем надо рапорты подавать.
— Вы, товарищ капитан, решайте для себя как хотите, а я уже решила совершенно твёрдо. Всё!
— Как тебе не совестно, Валя? — спокойно произнёс Савченко. — Разбушевалась, словно истеричная барышня. Стыдись! А ещё комсомолка, все фронты прошла, можно сказать, войну выиграла. Осталось нам мир закрепить, а у тебя нервов не хватает. Нам здесь надо работать, Валя. Есть на свете такое государственное слово — «надо».
По мере того как Савченко говорил, после каждой фразы попыхивая трубкой, пыл Вали остывал. Она слушала не перебивая.
— Вот всегда я так, — наконец сказала она. — Сначала погорячусь, а потом даже самой неловко.
Наступила пауза.
— Но они же мой город сожгли! — снова воспламенилась Валя. — Можете меня не агитировать.
— А знаешь, Валя, здесь много настоящих людей, больше, чем ты думаешь.
— Не вижу я их что-то, — скачала Валя уже более миролюбивым тоном и поглядела на майора — не сердится ли он.
Но Савченко и не думал сердиться. Он уже забыл об этой небольшой стычке и внимательно рассматривал лежавшую на столе немецкую газету.
— Откуда такая взялась? — спросил он у Соколова. — В первый раз вижу.
— А это «Тагесшпигель», союзнички наши начали выпускать в Берлине. Подленькая газетёнка. Открыто на нас нападать они ещё стесняются, хоть им и хочется. Зато о немцах, которые в нашей зоне работают, пишут всякие гадости.
— Это следовало ожидать, — глядя на газету, сказал Савченко. — Такого добра здесь скоро будет видимо-невидимо.
— Да, нам ещё придётся повоевать с этими органами, — в тон ему ответил Соколов, оглядываясь.
Дверь в комнату отворилась, и на пороге появился высокий человек в сером спортивного покроя костюме. Он обвёл всех присутствующих необыкновенно живыми, весёлыми глазами и на секунду задержал взгляд на Соколове. Всматриваясь в него, он как бы старался что-то припомнить. Потом обернулся к майору и сказал по-русски, но с акцентом, который явно выдавал в нём немца:
— Мне надо поговорить с дежурным по комендатуре.
— Это я, — ответил Соколов, тоже внимательно всматриваясь в посетителя.
— Вот мои документы, — протянул удостоверение вновь прибывший. — Моя фамилия Дальгов, Макс Дальгов. Дорнау — моя родина, но пристанища у меня здесь не осталось. Я прошу разрешения на номер в отеле.
— Вот где нам пришлось встретиться, Макс! — снова поднял глаза на посетителя капитан.
— Соколов?! — радостно воскликнул Дальгов и бросился к столу. — Вот так встреча!
Валя и Савченко с недоумением смотрели на капитана. А тот, увлёкшись разговором, забыл обо всём на свете.
— А помнишь?.. — то и дело восклицал он. — А помнишь?..
Наконец Валя вмешалась.
— Может быть, вы нас всё-таки познакомите, товарищ капитан? — обратилась она к Соколову.
— Извините, товарищи. Это мой старый знакомый — герой войны в Испании Макс Дальгов. Мы встречались с ним в Москве.
— Очень приятно. Петрова, — протянула руку Валя.
— Рад с вами познакомиться, — в свою очередь, сказал Савченко. — Вы к нам надолго, товарищ Дальгов?
— Пока на денёк, — ответил Дальгов, — После победы я работал в Гамбурге переводчиком при советской миссии по репатриации. А теперь вот получил новое назначение, и хоть не по пути, а решил всё же заехать сюда. Сегодня переночую, завтра повидаю старых друзей и опять уеду. В Берлин — там меня одно задание ждёт. Зато уж потом совсем вернусь в Дорнау. И если позволят обстоятельства, снова стану актёром. Я об этом давно мечтаю.
— Вы были актёром? — В голосе Вали прозвучало недоверие.
— Да, был. Я и в советских фильмах снимался.
— Вот откуда мне ваше лицо знакомо! — сказала Валя. — Только там вы…
— Играл эсэсовцев, — рассмеялся Дальгов, — совершенно верно. Но мне приходилось на сцене и благородных людей играть. Кстати, в Дорнау когда-то жила Эдит Гартман. Чудесная была актриса.
Соколову показалось, что в голосе Дальгова прозвучала грустная нотка.
— Она здесь.
— Неужели? Вот хорошо! Ты знаешь, Соколов, это необыкновенный человек! Подумай только — наотрез и во всеуслышанье отказалась играть в фашистских пьесах. Для этого нужно было обладать большой смелостью. И очень приятно, что она осталась здесь. Я боялся, как бы она не поддалась на всякие мнимые соблазны и не уехала на запад. Ведь это поистине замечательная актриса. Я видел в её исполнении Луизу Миллер в пьесе «Коварство и любовь» и скажу честно: это одно из самых ярких театральных впечатлений моей молодости.
Макс говорил увлечённо, почти восторженно, и Соколов почувствовал, что для Дальгова Эдит Гартман — не только любимая актриса.
— Ты её хорошо знаешь? — спросил Соколов.
— Мы когда-го были знакомы, — не сразу ответил Дальгов.
— Да, — спохватился капитан. — Ведь наш гость, наверно, с дороги проголодался. Сейчас мы тебя накормим.
— Не откажусь.
— А ты, как и раньше, не страдаешь отсутствием аппетита?
И они снова стали вспоминать какие-то только им одним известные события.
Валя рассердилась.
— Довольно вам заниматься воспоминаниями, — сказала она. — А если товарища Дальгова надо накормить, то я всё это сейчас устрою.
— Действуй, Валя! — сказал Соколов. — Для такой встречи недурно бы и рюмочку выпить, только на дежурстве нельзя. Ничего, Дальгов, выпьем, когда освобожусь. Я приду к тебе.
Он посмотрел на Валю, и та заторопилась к выходу. На пороге она остановилась, удивлённо развела руками и, нисколько не смущаясь присутствием Дальгова, воскликнула:
— Вот если бы все немцы были такие!
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Три рюмочки, чуть больше напёрстка, стояли на невысоком круглом столе. В центре возвышалась бутылка с ликёром. На этикетке был изображён пузатый лысый монах с бокалом в руке. Янтарно-жёлтый, густой, похожий на подсолнечное масло ликёр золотился в маленьких рюмках. Вкусом он напоминал какой-то лекарственный препарат, и даже ко всему привычные немцы с опаской пили это изобретение хитрых химиков.
Бургомистр Дорнау принимал у себя дорогого гостя. Макс Дальгов сидел за столом и с удовольствием посматривал на Лекса и на Матильду, маленькими глотками прихлёбывая ликёр. После каждого глотка он чуть-чуть морщился, но улыбка не сходила с его усталого лица.
Последний раз они встречались добрых лет десять назад. Когда-то оба состояли в одной партийной организации, Захват Гитлером власти заставил их уйти в подполье. Затем Макс пробрался в Испанию, а Лекса посадили в концлагерь. Было что вспомнить и о чём рассказать.
