Но чем неустойчивей становилось положение Тирсена, тем учтивее и слащавее делался его голос. Блеснув напомаженными волосами, он тоже поцеловал руку Эдит и тяжело опустился на стул.
— А вы слышали о том, что русские якобы позволят крестьянам делить помещичью землю? — после взаимных расспросов о здоровье заметил Болер.
— Надеюсь, что до раздела не дойдёт, — осторожно возразил Тирсен. — Это действительно было бы нарушением всех устоев.
— Как это — делить землю? — не поняла Эдит.
— Могу вам рассказать, — оживился Болер, проявляя неожиданную осведомлённость в вопросах политики. — Делается это очень просто. Всех помещиков, чьи владения превышают сто гектаров, прогоняют, если, конечно, они до этого сами не удрали. Потом их землю делят между крестьянами, раньше батрачившими у таких помещиков.
— Неужели Эрих получит землю? — воскликнула Эдит.
— Кто это Эрих? — недовольно осведомился Тирсен.
— Это мой двоюродный брат, — ответила Эдит. — Он живёт в Гротдорфе.
— Значит, вы гоже за раздел земли?
— Нет, нет… Такие действия могут привести к очень печальным результатам.
— Совершенно верно! — подтвердил Тирсен. — Это нарушение священного права частой собственности.
— А теперь такое нарушение никого не смущает, — не унимался Болер.
— Вы говорите об этом гак, господин Болер, будто и сами собираетесь отхватить кусок помещичьей земли.
— Нет, не собираюсь. Я вообще не собираюсь ничего предпринимать в ближайшие годы. Ведь если я что-нибудь напишу, все станут говорить, что я начал сотрудничать с большевиками. А я этого не хочу. У меня теперь хватит средств. Много ли одинокому человеку надо? Проживу и так. Буду собирать материалы для мемуаров и наблюдать, как развиваются события.
Эдит с признательностью посмотрела на старого писателя. Значит, не только она так думает, значит, позиция её правильна.
— Абсолютно с вами согласен, — утвердительно кивнул Тирсен. — Такую линию поведения следует рекомендовать каждому честному немцу. Я очень боялся за вас, господин Болер, они уже начали вас приручать. Я думал, вы тоже продадитесь за гроши, полученные от издательства.
— Я никогда никому не продавался, — гордо заявил Болер.
— Да, это правда, — отозвалась Эдит.
— Но, может быть, дело вовсе и не в том, чтобы продаваться? — добавил писатель.
— Я вас не понимаю.
— Что, если русские действительно реализуют мечты моих героев?
— О! — рассмеялся Тирсен. — Ну, тут можете не волноваться. Кому-кому, но уж никак не русским осуществлять социальные идеалы писателя Болера.
Но Болер и не думал шутить.
— А меня это очень волнует, — ответил он. — Я не знаю, совпадают ли у нас взгляды на строительство будущего общества, но ненависть к нации у нас одинаковая.
— Писатель Болер становится большевиком! — рассмеялся снова Тирсен. — Завтра я продам эту новость в газеты. Мне хорошо заплатят.
— Не говорите глупостей, Тирсен, — Болер нахмурился. — Здесь есть над чем призадуматься.
— Конечно, всё это интересный материал для размышлений. Но я советую вам не торопиться с выводами. Сейчас большевики ещё кое-кого могут обмануть. А что будет через полгода?
— За полгода они могут завоевать много симпатий.
— Ну, тогда я совсем не знаю немцев…
Тирсен и Болер всё больше и больше оживлялись, но Эдит почти не слушала их: разговор с матерью не выходил у неё из головы. Необходимо где-то добыть денег. Может быть, попробовать одолжить у Болера? Неизвестно только, какими средствами он сам располагает. Такой просьбой ещё поставишь его в неловкое положение. Конечно, можно бы занять у Тирсена, но этого Эдит никогда не сделает. Адвокат был неприятен ей своей слащавой почтительностью.
Мужчины заметили рассеянность хозяйки и вскоре поднялись.
Для Болера Эдит была старым товарищем, а ныне единомышленником. Вот почему при прощании в голосе старого писателя прозвучали нотки искреннего сочувствия и он поцеловал ей руку нежнее, чем обычно.
Когда они ушли, в комнате снова появилась мать и разговор о деньгах возобновился.
— Может быть, обратиться в комендатуру, чтобы тебе дали работу? — неосторожно спросила старуха. — В городе все уже устроились, почти не осталось безработных.
— Нет! — резко и сердито сказала Эдит.
Старуха удивилась. Должно быть, сейчас и в самом деле не время говорить об этом.
Снова раздался звонок. Криста пошла отворить и вернулась в сопровождении фрау Линде.
Хотя владелица «Золотой короны» считалась в городе почтенной особой, Эдит всегда испытывала к ней безотчётное и нескрываемое отвращение. Поэтому приход фрау Линде немало удивил её.
— Я слушаю вас, — сказала Эдит, когда гостья поздоровалась.
Эти слова были произнесены достаточно сухо, — фрау Линде, конечно, сразу почувствовала, как относится к ней актриса. Может быть, поэтому она без предисловий перешла к делу. Ресторан «Золотая корона» скоро снова откроется. Разрешение от комендатуры фрау Линде уже имеет. Пока будет подаваться только пиво, а в дальнейшем… Словом, будет видно. В ресторане есть оркестр, и фрау Линде предлагает Эдит Гартман каждый вечер выступать у неё на эстраде с одной-двумя песенками. В программе найдётся место и для фрейлейн Фукс. Фрау Гартман может выступать хотя бы с теми же номерами, которые она когда-то исполняла. Оплата будет хорошая, на этот счёт не должно быть никаких сомнений.
В первую минуту у Эдит дыхание перехватило от возмущения. Но она быстро овладела собой: ведь фрау Линде имела все основания обратиться именно к ней.
Потом Эдит подумала о выгодах этого предложения. В ожидании лучших времён она по крайней мере сможет зарабатывать деньги.
Но соглашаться сразу не следовало. Эдит поблагодарила фрау Линде и пообещала скоро дать ответ. Ей необходимо посоветоваться с друзьями, в том числе и с Гильдой Фукс.
— О, это не так уж спешно, — удовлетворённо ответила фрау Линде. — Ресторан откроется месяца через два.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Сторожка, в которой жил Эрих Лешнер, стояла на опушке леса, среди высоких, развесистых буков. От деревни до сторожки было километра полтора.
Однажды вечером, когда в лучах заходящего солнца осенние листья буков приобрели медно-красный оттенок, в лешнеровскую сторожку, как всегда, стали сходиться крестьяне. В небольшой комнате скоро стало душно, но никто не обращал на это внимания. Эрих только, что побывал в Дорнау, и всем хотелось узнать новости.
В городе у него нашёлся верный и надёжный друг. Теперь Лешнер приходил прямо к Лексу Михаэлису и получал у него самую свежую информацию относительно предстоящей земельной реформы.
Сегодня после очередного разговора с Михаэлисом Лешнер вернулся домой особенно обнадёженным. Он долго рылся в бумагах, оставленных прежним лесничим, рассматривал старые описи, отчёты и планы вырубок.
Однако то, ради чего он предпринял эти поиски, удалось обнаружить лишь тогда, когда уже начало смеркаться и на шоссе показались первые гости из села.
Наконец все собрались и расселись где кто мог. Тогда Лешнер торжественно вынул и расстелил на столе широкий лист бумаги.
— Смотрите, — обратился он к товарищам. — Это план помещичьих владений. Он хотя и неточен, но даёт представление обо всех угодьях. Скоро всё это будет наше. Немецкие крестьяне настаивают на разделе земли, принадлежащей юнкерам. Правительство Саксонии идёт нам навстречу. Мы должны подумать о том, как нарезать участки. Придётся проделать всё самим: оккупационная власть даст только разрешение и будет контролировать наши действия, чтобы никто не нарушил закона. А мы изберём комиссию и прекрасно со всем управимся.
Он умолк, и в сторожке воцарилась тишина. Свет карбидного фонаря тускло освещал сквозь толстое стекло озабоченные, нахмуренные лица.
Наступала долгожданная минута, но сейчас она почему-то не сулила радости. Люди смотрели на обозначенные зелёной краской владения помещика Фукса и штурмбанфюрер а Зандера. Они не решались брать эту землю. Нелегко было сразу преодолеть издавна укоренившийся страх перед юнкером.
— Ну что, уже испугались? — насмешливо проговорил Лешнер. — Неужели у нас не хватит смелости разделить господскую землю?
— Разделить-то можно, — тихо ответил батрак Петер Крум, всю жизнь проработавший у Зандера, — а вот брать её страшно. Как же так? А если потом кто-нибудь захочет и у меня отнять? Может, всё-таки лучше взять в аренду? Так будет, пожалуй, вернее.
— А если выйдет закон о разделе помещичьей земли?
— Ну если закон, тогда дело другое, — неуверенно признал Петер.
— Пустой разговор! — вдруг резко произнёс Вальтер Шильд, конюх Фукса. — В России в семнадцатом году крестьяне взяли да и выгнали помещиков — и дело с концом. А мы что? Да пусть кто-нибудь потом попробует забрать у меня мою долю!..
