— Ну кто-кто?
Ежик так и не издал ни единого звука. Ему приходилось делать вдвое больше шагов, чем Феликсу, но он трусил рядом с ним, будто привязанный невидимым канатом.
— Я рассказываю ему про мои новые идеи, — сказал Феликс. — Если он считает, что история хорошая, я ее записываю. Но не раньше.
Наверно, этим они и занимались, когда я им помешал. Феликс рассказывал Свену самую-самую новую историю. Я поднял руку и помахал ежику.
— Привет, Свен.
Никакого ответа. Свен даже не посмотрел на меня.
— Он тебя не слышит, — сказал Феликс. — И говорить тоже не может. Глухая тетеря. И нем как рыба.
— Так не говорят. Это называется «глухонемой».
Я узнал это в нашем учебном центре.
— Мне все равно, как это называется.
Феликс шел все быстрее, глядя прямо перед собой.
— Главное, что меня кто-то слушает.
* * *
Многоэтажный дом, в котором живет София, стоит среди других многоэтажных домов, которые выглядят совершенно одинаково. Никаких балконов, гладкие фасады, покрашенные в коричневый цвет. Деревянные оконные рамы когда-то были белыми.
Феликс показал мне, к кому позвонить, а потом отправился дальше со Свеном на буксире — неизвестно куда… Я посмотрел им вслед. Насколько же сумасшедшим нужно быть, чтобы рассказывать истории глухому? И насколько сумасшедшим нужно быть, чтобы слушать кого-то, не слыша его? Но ни Феликс, ни Свен не стыдились этого. И своей странной дружбы тоже. Для них она была самой нормальной вещью в мире. От этого я и сам сразу почувствовал себя гораздо лучше. Но ненадолго.
Когда мама Софии открыла мне дверь, навстречу мне выплеснулась волна серого чувства. Здесь даже пахло чем-то серым. Мама Софии не была похожа на маму, которую интересует, что за дети ходят в один класс с ее детьми. С этим мне повезло. На ней был грязный халат, и она махнула мне рукой, приглашая зайти в квартиру, еще прежде, чем я выговорил все заранее заготовленные фразы.
— Доброе утро. Я — друг Тобиаса и…
— Ушел в магазин.
Я стоял перед ней в тусклой прихожей. Одной рукой она ткнула через плечо. В другой держала дымящуюся сигарету.
— Но он скоро вернется. Можешь пока подождать в его комнате.
Я зачарованно рассматривал ее ногти. Они были покрашены в розовый цвет и обгрызены. Никаких приклеенных картинок. Моя собственная мама никогда бы не вышла на люди с такими неухоженными ногтями. И потрудилась бы причесать волосы, сразу после чистки зубов.
Мама Софии зашаркала назад в гостиную. Через открытую дверь я увидел плоский телевизор. Он был еще больше, чем у фрау Далинг, и, должно быть, совершенно новый, потому что на нем единственном во всей квартире не было пыли. Его было отчетливо слышно еще на лестничной площадке. Здесь, в квартире, он звучал раздражающе громко. В каком-то ток-шоу два соседа орали друг на друга, потому что один по пьяному делу помочился другому через изгородь на его сел-лекцию, и она пропала.
ЛЕКЦИЯ
Бертс уже объяснял мне про лекцию — это когда студенты собираются в зале и профессор им что-то рассказывает. Может быть, сел-лекция означает, что студенты при этом сидят. Но зачем оставлять сел-лекцию в саду и как можно на нее писать — непонятно!
В конце прихожей было еще только две комнаты. На одной из дверей были приклеены пестрые картинки и постер с Барби. Я тихонько постучался и вошел. Если бы Софии не было дома, я бы сразу тайком убежал.
В комнате царил самый ужаснейший кавардак, который я когда-нибудь видел. Игрушки, одежки, комиксы, школьные вещи, коробки от дисков и компьютерных игр были разбросаны по полу. Пустые и полупустые бутылки минеральной воды, грязные тарелки и чашки стояли и лежали повсюду.
Любому ребенку потребовалось бы несколько дней, чтобы проложить дорогу наружу в прихожую через это месиво. И на всем лежало печальное серое покрывало, как будто здесь пятьдесят лет назад взорвался пылесос.
София возвышалась посреди этого моря беспорядка, как обреченный на гибель остров. Она просто стояла в середине комнаты, как будто уже давно ждала кого-то или готовилась к соревнованиям по засыпанию стоя.
— Привет! — сказал я.
София наморщила бесцветные тонкие брови. Взгляд у нее был такой тусклый, как будто глаза старались стать незаметными в этой серой комнате. За ней возвышалась двухъярусная кровать. Наверно, это очень утомительно — каждый вечер пробираться в кровать через такие горы мусора. Времени у меня оставалось немного. Тобиас мог в любой момент вернуться. Я достал из кармана брюк красный самолетик. И внезапно взгляд Софии совершенно просветлел.
— У меня он от Оскара, а у него он от тебя.
София пристально смотрела на самолетик. Ее глаза наполнились слезами.
— Он в большой опасности — ты ведь знаешь про это, да?
На секунду я испугался, что София ничего не слышала о похищении Оскара, но тут она кивнула. Да и странно было бы не знать, телик тут явно целыми днями не выключали. Перебранка соседей в ток-шоу доходила и до детской.
— Ты кое-что рассказала Оскару, да? — сказал я осторожно. — Что-то, о чем ты умолчала в полиции, потому что похититель угрожал, что тогда произойдет что-то плохое. Я прав?
Наконец-то София открыла рот. Голос у нее был такой же пискливый, как у птицы, которая уже выбралась из гнезда, но еще не решается полететь.
— Бренчалка сказал, если я его выдам, он заберет Яннека и убьет его.
Я посмотрел на нее непонимающе.
— Яннека?
Она показала на липкий письменный стол, заставленный так, что там негде было даже пристроиться, чтобы написать на клочке бумаги список покупок. Рядом с телевизором был водружен еще и монитор. За жирным помятым пакетом из «Макдоналдса» стоял круглый аквариум. В нем вяло плавала золотая рыбка, довольно противная на вид.
— Он болен. У него там что-то на плавниках.
Нет, ну вообще! Пусть кто-нибудь попробует найти более печальное место в мире! Мистер 2000 спросил Софию, кого она больше всех любит, чтобы шантажировать ее этим. И София назвала ему не родителей или брата, а свою больную золотую рыбку!
Я таращился на круглую банку, Яннек таращился на меня. Он вилял двумя бесцветными, странно разлохмаченными грудными плавниками. Мне стало нехорошо. Возможно, эту болезнь вызывали бактерии, которые сидели здесь в засаде где-нибудь между грудами мусора или за ними. Возможно, это были прыгающие или летающие бактерии. Я решил дышать только очень осторожно и снова сосредоточился на разговоре с Софией.
— Почему ты называешь похитителя Бренчалка?
Она медленно, но упрямо покачала головой.
— Ты можешь мне совершенно спокойно сказать про это. Я никому ничего не выдам.
— Оскар тоже так говорил! — неожиданно громко выпалила она. — А теперь его заперли в зеленой комнате!
— Что за зеленая комната?
Никакого ответа.
— София, Оскар — мой друг, — настаивал я. — Я хочу ему помочь, но я смогу это сделать, только если ты мне поможешь!
В ее глазах мелькнула враждебная искорка. Маленькие руки сжались в кулаки. Тонкие губы стали еще тоньше. Делать было нечего. Я подал ей красный самолетик. Она, помедлив, взяла его, как будто никто никогда не дарил ей более ценного подарка. Пальцем она неуклюже погладила по отломанному концу крыла.
— Он сказал, что я ему нравлюсь, — тихо сказала она.
— Так и есть. Он все время носил самолетик. Но потом потерял его. Когда его похитили, наверно.
Она посмотрела на меня, снова очень упрямо.
— Я обошлась дорого, — сказала она.
— Да, я знаю.
— Но мама получила деньги за интервью.
Я кивнул. Новый телевизор. Я слышал его грохот даже на лестничной клетке, когда вышел из этой печальной квартиры, в которой прочно поселилось серое чувство.
* * *
Когда я снова вышел на улицу, город показался мне каким-то угрожающим. Большие дома как будто сдвигались плотнее и плотнее со всех сторон, склоняясь надо мной. Грязно-белые окна таращились тысячью глаз. Я торопливо достал из рюкзака карту Берлина, раскрыл ее, глянул и тут же снова захлопнул. Держу пари, уже были люди, которые попытались разобраться в карте какого-нибудь города и от этого сошли с ума.
Раз уж толку от карты никакого, придется выпутываться как-то по-другому. Если б найти станцию метро, дальше дело бы пошло уже легче. Надо просто доехать по какой-нибудь линии до станции «Коттбуссер Тор», остальное — ерунда, семечки. Вход в метро на Котти мне отлично видно от палатки с денерами, когда я там ем. Дойти оттуда домой — так же просто, как от дома туда.
На другой стороне улицы стоял киоск. Там можно спросить дорогу. Светофора для пешеходов нигде не было видно, но машины почти не ездили. Каждый год в Германии от несчастных случаев страдают почти четыреста тысяч детей, услышал я голос Оскара. Двадцать пять процентов — как пешеходы.
