— И все такое, да, — сказала фрау Далинг со вздохом, доставая хлеб из шкафчика.
— А теперь дай мне, пожалуйста, время заняться едой. Устраивайся в гостиной и включай ящик. Тогда за едой сможешь мне рассказать, что происходит в мире.
Она имела в виду политику. А мне хотелось и дальше сидеть возле нее на кухне.
— Я не смогу всего запомнить.
— Да сможешь, сможешь. У тебя чудесная память, не слушай никого, кто будет тебе говорить что-то другое.
— Но я не понимаю про политику.
— Если бы всех тех, кто не понимает, послать в твой учебный центр, его очень скоро пришлось бы расширять.
— Это вовсе не мой дурацкий учебный центр! — пробурчал я тихо.
Она помахала ножом для хлеба у меня перед носом.
— Давай, иди уже, живо, живо! Я не люблю, когда на кухне вертятся у меня под ногами.
Я мрачно пошел в гостиную. Плюхнулся на диван, схватил пульт и включил огромный ящик. У фрау Далинг сначала всегда включается Берлинская программа, чтобы ей не пропустить своего любимого Ульфа Браушера. Еще раньше, чем появилась картинка, послышался женский голос:
«…который последние три месяца держит весь Берлин в напряжении. Как только что стало известно, он похитил шестую жертву. Наш спецвыпуск информирует вас о развитии событий — новое дело, по-видимому, разительно отличается от всех предыдущих!»
Теперь стало видно женщину, коллегу Ульфа Браушера. Они время от времени меняются на чтении новостей. Женщина старалась выглядеть очень озабоченной, ведь речь шла о ребенке. Но я ей не верил. Эти телевизионщики всегда глядят озабоченно, когда речь идет о детях, а в супермаркете запросто треснут тебя по спине корзинкой для покупок или запихнут в морозильную камеру, если окажешься у них на пути.
Но спецвыпуск был все-таки очень интересным. Дикторша объяснила: необычно, что похититель, только в прошлую субботу освободивший ребенка, опять похитил нового. Да уж, ну и скорость, удивился я. Наверно, Мистер 2000 испугался, что на летних каникулах он больше никого не поймает, потому что все уедут отдыхать.
На экране появилась карта Берлина, на которой по очереди высвечивались районы Веддинг, Шарлоттенбург, Кройцберг и Темпельхоф, Лихтенберг.
«Похищения не укладываются в какую-то очевидную схему. Полиция исходит из того, что Мистер 2000 без предварительного плана объезжает улицы на машине и заманивает в нее детей, как только представится подходящий случай».
Теперь высветился Шенеберг, очевидно, новая жертва была оттуда. Остальные районы оставались притушенными. Шесть красных пунктов вспыхивали на карте, по одному на каждом месте похищения.
— Ну, — крикнула фрау Далинг из кухни, — что там нового?
— АЛЬДИ-похититель снова похитил ребенка!
— Ах ты, господи… Сделай-ка погромче! Тебе молока или минералки?
— Молока, пожалуйста!
Я понажимал кнопку громкости на пульте.
«Впервые за все время похищений отец жертвы обратился в полицию, не заплатив заранее нужную сумму выкупа».
Шесть районов и красные точки сменились дергающимся изображением, снятым на камеру. В правом верхнем углу экрана появилась надпись «Прямое включение». Показывали довольно молодого человека, который производил, честно говоря, не самое ухоженное впечатление. Ему под нос сунули так много микрофонов, что его лицо в толкотне едва было видно. Он все время щурил глаза, потому что вспышки фотоаппаратов слепили его. Со всех сторон репортеры выкрикивали вопросы.
— Почему вы проинформировали полицию? Похититель регулярно угрожает похищенных детей…
— У меня нет денег, — сказал молодой человек. — Вот такое простое объяснение.
И презрительно добавил:
— Я должен был обратиться в полицию, иначе ни один банк в мире не дал бы мне кредит. Даже чтобы заплатить выкуп за похищенного ребенка.
— Что такое кредит? — крикнул я в сторону кухни.
— Деньги, которые занимают у кого-нибудь на некоторое время! — крикнула фрау Далинг в ответ. — Потом за это нужно заплатить больше, чем взял.
Я хотел спросить ее, может, она займет что-нибудь у меня, но как раз в этот момент по телевизору показали фотографию последней жертвы. Сердце у меня остановилось.
Похищенный ребенок был мальчиком. И этим мальчиком был Оскар.
Хотя на нем не было шлема, я сразу его узнал. Ни у кого нет таких зеленых глаз, как у Оскара, и таких больших зубов. Очень может быть, что и таких ушей-парусов тоже ни у кого нет. Они отходили от Оскаровой головы почти горизонтально, и было похоже, что если на каждое поставить стаканчик с газировкой, они бы выдержали без труда.
«Как только что объяснил отец мальчика, его семилетний сын вышел из дома около девяти часов тридцати минут, чтобы навестить друга. Но до него маленький Оскар не дошел».
Я почти не понимал, что говорит дикторша. В ушах стоял странный шум. Теперь снова показывали отца Оскара среди толпы репортеров.
— Я еще удивился, почему сын ушел, не надев шлем. Обычно он никогда не уходит из дома без шлема! Мы живем в большом городе, на улицах опасно. Я ему это все время повторял.
— Почему вы не проводили вашего сына? Не было ли это сознательным нарушением ваших родительских обязанностей по надзору за ребенком?
— Без комментариев.
— Знаете ли вы, кого Оскар хотел навестить? Действительно ли этот друг, к которому он якобы пошел, существует?
— Без комментариев.
«Сегодня в десять часов тридцать минут отцу Оскара, который один воспитывает сына, позвонил похититель. Это тоже необычно и ново: до сих пор похититель обращался ко всем без исключения родителям своих жертв посредством писем. Тем не менее требование похитителя обычное: две тысячи евро. Место передачи выкупа еще не обговорено».
Шум в моих ушах ослабел. Две тысячи евро, думал я, две тысячи евро. У отца Оскара явно не было богатых друзей или родственников, которые могли бы одолжить ему столько денег. Жены у него тоже не было. А у Оскара совершенно точно не было рейхстага. Вообще-то довольно непредусмотрительно для того, кто так сильно всего боится. Даже я коплю деньги на случай, если меня вдруг похитят.
Я вздрогнул — фрау Далинг как тень появилась сбоку и поставила на стол тарелку с ленивчиками. Я и не слышал, как она вошла в гостиную. Она взбила плюшевую подушку с бахромой, которую всегда кладет себе за спину, и села рядом со мной на диван.
— Может, на этот раз они поймают эту дрянь! — фыркнула она. — Ведь мог же кто-нибудь увидеть мальчика сегодня утром и вспомнить, как все было.
Фрау Далинг откинулась на мягкую подушку, положила в рот ленивчик и принялась жевать. Ливерная колбаса с огурцом. Я тайком покосился на нее со стороны. Наверно, она поверила бы мне, если б я сказал, что не только знаю Оскара, а что он шел сегодня утром ко мне. И потому что она бы мне поверила, она потащила бы меня в полицию, чтобы меня там допросили: откуда и с каких пор я знаю Оскара, и когда мы виделись в последний раз, и во сколько договорились встретиться. О чем мы говорили, и не упоминал ли Оскар про что-то, из чего можно было заключить, что он знал своего похитителя. Полиция разнимет меня на кусочки, как мисс Марпл своих подозреваемых. Лотерейный барабан раскрутится на всю катушку. Я буду все время краснеть и краснеть и от этого умру.
По телику теперь показывали фотографию первого похищенного ребенка. Я знал, что будет дальше, так делали уже тысячу раз: показывали одного ребенка за другим. Под сострадательную музыку, как будто всех жертв доставили домой по кусочкам, а не целиком.
— Ничего лучше придумать не могут, чем каждый раз выжимать из зрителей слезу, — сказала фрау Далинг. — Поставлю-ка я лучше нам фильм. Да где ж он у меня? Ах да, наверно, в сумочке.
Она тяжело поднялась с дивана и исчезла в прихожей. Я, как оглушенный, не отрываясь пялился на экран. Мой друг Оскар стал последней жертвой похищения, и у него даже не было мамы, которая забеспокоилась бы о нем! Наверно, она умерла или что-то в этом роде. Такое у меня в голове не укладывалось. Я должен был сейчас испытывать страх за Оскара или жалеть его, но все это я ощутил лишь позже. А сейчас, когда передо мной сменялись фотографии похищенных детей, я чувствовал себя просто как дочиста выскобленная миска из-под теста.
Когда показали Софию, вторую жертву, я пригляделся повнимательнее: ее фотография была новой. Надо думать, ее родители наконец-то заметили, какое отвратительное фото их дочери постоянно показывают по телевизору, и дали «Вечернему обозрению» кое-что получше. София стояла на детской площадке рядом с лошадкой-качалкой. Наверно, ее щелкнули на площадке рядом со школой, потому что на заднем плане виднелось большое здание, на окнах которого были приклеены — скорее всего, изнутри — разные пестрые картинки.
