Розмари вихрем к нему развернулась:
— О, темень-то хоть глаз коли, да ты пойдешь ли, красавчик?
— Выступила первый сорт, карга! — воскликнул я. Мне грымзы даже понравились — ум у них заточен как надо.
Розмари повела целым глазом и, повернувшись к графу тылом, задрала юбки. Нацелив на Кента иссохший зад, она погладила себя артритной лапой.
— Крепко и кругло, добрый рыцарь. Крепко и кругло.
Кента едва не вырвало, и он отступил на несколько шагов.
— Боже нас спаси! Прочь от меня, жуткая карбункулярная шалава!
Я б отвернулся — было бы прилично, — но зеленой анатомии мне раньше видеть не доводилось. Человек послабже духом моментально выцарапал бы себе глаза, но я же философ — я знаю, что увиденного не развидишь, поэтому я претерпел.
— По коням, Кент, — рек я. — Чудищ имать — твое призванье, и вот тебя призвали несомненно.
Кент рванулся прочь, ударился о дерево и едва не лишился чувств. Оглушенный, он сполз по стволу.
Розмари опустила юбки.
— Обманули дворянина на четыре бочки тины. — Сгрудившись вместе, мегеры снова заперхали. — Но мы тебя огадим хорошенько, как только с дураком разберемся. Одну минуточку…
Ведьмы пошептались, после чего вновь завели свой хоровод вокруг котла.
— Турка нос, татарский рот[72],Молоки грифона, мартышкин живот.Тигриные муди покрином натрем —И как все исправить, тут же поймем.
— Ох, дрянство, — сказала Шалфея. — У нас мартышкины животы кончились.
Петрушка заглянула в котел и помешала.
— Ничего, обойдемся. Можно заменить пальцем дурака.
— Нет, — твердо рек я.
— Ну тогда пальцем вот этого чарующего оковалка человечины с ваксой в бороде. На вид он вполне дурак.
— Нет, — рек Кент, еще не очень пришедший в себя. — И это не вакса, а хитрая маскировка.
Ведьмы посмотрели на меня.
— Без мартышкина живота или пальца дурака на точность рассчитывать не придется, — сказала Розмари.
Я ответил:
— Давайте обойдемся и доблестно двинемся дальше — что скажете, дамы?
— Ладно, — ответила Петрушка, — но если мы тебе судьбу расхреначим, с нас взятки гладки.
Помешали в котле еще немного, опять заунывно попели на мертвых языках, чуточку повыли — и наконец, когда у меня уже совсем слипались глаза, в котле вскипел огромный пузырь, а когда лопнул, из него повалил пар. В этом облаке проступило громадное лицо — точь-в-точь трагическая маска, которую надевают странствующие фигляры. В ночном тумане она слабо светилась.
— Дарова, — сказало громадное лицо. Похоже, оно говорило на кокни и было чуть подшофе.
— Здравствуй, ряха паровая, — молвил я.
— Дурак, Харчка тебе пора спасать.Дуй в Глостер, не то кровь замучишься смывать.
— Да ебать-колотить, и этот стишками? — рек я ведьмам. — Неужели привидения-прозаики все повывелись?
— Ша, дурак! — рявкнула Шалфея, которую я вновь стал называть про себя Бородавкой. Лицу же она сказала: — Виденье самой темной силы, с «куды бечь» и «чё делать» мы вроде разобрались, но вот дурак тут надеется на инструкции касаемо «как».
— Эт я поал. Но тут звиняйте, — рекла в ответ ряха паровая. — Я не медленный газ, знаете, — просто у вас в рецепте недоставало мартышкина живота.
— В следующий раз два положим, — сказала Шалфея.
— Ну тады лана…
А ляпсус дурогона-короля исправишь,Коли от свиты его ты избавишь:В приданое дщерям ее покласть —Тогда дурак уступит власть.
И банная ряха ухмыльнулась. Я глянул на ведьм.
— Значит, мне как-то надо заставить Гонерилью и Регану забрать у Лира еще и рыцарей — сверх того, что он им и так уже отдал?
— Он никогда не врет, — сказала Розмари.
— Часто промахивается так, что мама, блядь, не горюй, — добавила Петрушка. — Но врать — не врет.
— Опять же… — Я повернулся к виденью. — Приятно, конечно, знать, что делать, и все такое, но метода в помешательстве[73] бы тоже не помешала. Стратегия, так сказать.
— Вот наглый какой шибздик, а? — рек Банник ведьмам.
— Проклясть его? — поинтересовалась Шалфея.
— Не-не, пареньку и так по камням всю дорогу телепаться. Проклятье будет его отвлекать. — Виденье прочистило горло (ну или картинно кашлянуло — говоря строго, никакого горла у него не было).
— Твоя — принцесса не без риска,Коль соблазнишь ее запиской.Судьба монархов в твоей власти,Лишь чары наведешь на страсти.
С этими словами виденье испарилось окончательно.
— И что — всё? — промолвил я. — Пара куплетов и ага? Понятия не имею, что мне делать.
— Нет, ты все же непроходим, — сказала Шалфея. — Тебе надо ехать в Глостер. Разлучить Лира с рыцарями и сделать так, чтобы ими командовали дочери. Потом написать обольстительные письма принцессам и связать их страсти колдовскими чарами. Что непонятно-то? Хоть рифмуй.
Кент меж тем кивал и пожимал плечами с таким видом, будто окаянная очевидность этого плана затопила весь лес ясностью, и только я по-прежнему блуждал в потемках.
— Ох, не прошел бы ты в жопу, сивый забулдыга! Ну где я возьму колдовские чары для страстей этих сучек?
— У них. — Кент невежливо ткнул пальцем в ведьм.
— У нас, — хором ответили ведьмы.
— А. — Я отдался на волю половодья просветленья. — Ну да.
Розмари шагнула вперед и протянула три серых сморщенных шарика — размером с глазное яблоко. Я спрятал руку за спину, опасаясь, что они окажутся тем, на что похожи, — сушеными эльфийскими мошонками либо еще какой-нибудь пакостью.
— Дождевики-пылевики. Гриб этот растет у нас в самой глубокой чаще, — пояснила Розмари.
— Дунь пыльцою в рот любимой —Авось будет нерушимой.И страсть в душе немедля застучитК тому, чье имя первым прозвучит.
— Теперь то же самое, но вкратце, попроще и не стишками?
— Чавкни этой грушей под носом у своей дамы сердца, произнеси вслух свое имя — и для нее ты впредь станешь неотразим, а ее будет переполнять желание тебя, — объяснила Шалфея.
— Чересчур как-то, нет? — ухмыльнулся я.
Ведьмы расхохотались так, что хорошенько закашлялись, а потом Розмари сложила грибы в шелковый кисет и подала мне.
— Теперь вопрос уплаты, — сказала она, когда я протянул за кисетом руку.
— Я дурак небогатый, — молвил я. — У нас с собой на двоих только мой дурацкий скипетр да свиная лопатка уже не первой свежести. Но я могу подождать, пока вы с Кентом по очереди не покувыркаетесь в сене. Годится?
— Не годится! — категорически рек Кент.
Ведьма воздела руку с кисетом.
— Цену мы назначим после, — сказала она. — Когда скажем, тогда скажем.
— Тогда нормально, — молвил я, выхватывая у нее кисет.
— Поклянись, — велела она.
— Клянусь, — сказал я.
— На крови.
— Но… — Проворно, как кошка, она царапнула меня по запястью зазубренным своим когтем. — Ай! — Выступила кровь.
— Пусть капнет в котел, тогда и поклянешься, — распорядилась карга.
Я сделал, как велели.
— Но раз уж я тут, нельзя ли мне заодно и обезьянку?
— Нет, — ответила Шалфея.
— Нет, — отозвалась Петрушка.
— Нет, — сказала Розмари. — Обезьянки у нас кончились. А вот маскировку дружка твоего мы заклятьем подправим, а то уж больно она убогая.
— Ладно, валяйте, — сказал я. — А то нам уже пора.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Хуже, чем укусы злой змеи,Детей неблагодарность.
«Король Лир», акт I, сцена 4, пер. М. Кузмина
Явление десятое
Все ваши грозные услады[74]
Небо грозило ненастной зарей, когда мы подошли к Олбанийскому замку. Мост был поднят.
— Кто идет? — крикнул часовой.
— Шут королевский Карман и его личный воин Кай. — Так ведьмы нарекли Кента, чтобы скрепить личину. На него навели чары: волосы и борода у него теперь были черны как смоль словно бы по своему естеству, а не от сажи, лицо избороздилось морщинами и осунулось, и лишь по глазам, карим и нежным, едва ль не коровьим, узнавался прежний Кент. Я посоветовал графу пониже натянуть шляпу — вдруг наткнемся на старых знакомых.
— Где тебя черти носили? — спросил часовой. Он кому-то махнул, и мост со скрежетом пополз вниз. — Старый король чуть все окрестности не разнес в клочья, тебя искал. На госпожу нашу поклеп возвел: привязала, говорит, его к каменюке и в Северном море утопила. Так и сказал.
— Многовато хлопот. Должно быть, я сильно вырос в ее глазах. Вчера вечером-то она меня просто повесить собиралась.
