— Куда ходил тот, у кого пять ибисов за плечами, а также тот, — он повернул голову к Шайбе, — которому ибис на голову только…
— Гражданин начальник, да в чем проблема? — забалагурил Шайба, изображая наивного дурачка. — Ну вышли мы с корешом в коридор покурить…
— Покурить?
— Не, я хотел сказать пожевать…
— Что пожевать?
Шайба с готовностью вынул из кармана пиджака горсть светлой трухи.
— Обыкновенно — кокса. Но мы когда жуем, чавкаем — народ в камере просыпается. Вот и вышли в коридор, чтоб не мешать братве кемарить…
— Ясно. Этих за мной, — обронил безбровый солдатам и, заметно приволакивая ногу, вышел в коридор. Повинуясь приказу, солдаты ловко вывернули Шайбе с Ильичом руки за спину и потащили следом за ним.
«Сучары бацильные! Петухи драные», — завелся Шайба. У самого выхода он попытался пнуть ногой в пах конвоира слева, но ничего не вышло. Не ослабляя захвата, тот извлек откуда-то из-под бинтов небольшую дубинку черного дерева и огрел Шайбу по голове. Пуская слюни, уголовный бесформенным кулем повис у конвоиров на руках. Ильич, семенивший следом с поднятыми руками, мудро решил чужой ошибки не повторять.
Каким-то хитрым путем их за считанные секунды вывели в помещение, в котором Ленин сразу опознал пышную погребальную камеру Хуфу. Хозяин камеры был на месте — восседая на домашнем троне, он медленно гладил перебинтованными руками свернувшуюся у него на коленях отвратительную мумию кошки. При виде Ильича она вскочила на лапы, выгнулась дугой так, что кости скелета с треском развернулись гармонью, и мерзко зашипела.
— Ш-ш-ш, Бастет, тихо, — успокоил ее фараон. — Это же не змей Апоп, а всего лишь лысый Ич! Говори, Небмаатра.
Ленин открыл было рот, но оказалось, что Небмаатра — не ругательство, а имя безбрового опричника, почтительно склонившегося к ногам фараона.
— О божественный сын Солнца, чьи деяния обгоняют его светозарную тень, — скрипучим голосом начал доносчик. — Да будет тебе известно, что эти двое сегодня ночью покинули без разрешения свои саркофаги. В сердце мое закралось страшное подозрение, что затевают они мерзкие козни и вынашивают замыслы, дабы воспрепятствовать божественному ходу вещей, уже освященному самим Ра.
Хуфу раздраженно согнал мумию кошки с колен и повернул глазницы к Ленину.
— Похоже в уши твои, Ич, коих пока еще числом два, не вошли слова моей мудрости. И в силу тупоумия своего ты решил, что можешь противиться моим повелениям. Отвечай, где находился вместе с этим ободранным шакалом с…
— С 00.15 до 3.45, - угодливо подсказал Небмаатра.
Это «пока еще числом два» очень не понравилось Ильичу но, вопреки ожиданиям фараона и его приспешников, привело не в подавленное, а напротив — в боевое настроение. Наклонив по-птичьи голову к плечу, Ленин бессознательно сунул руки себе подмышки и отрезал:
— Я — где находился? Я-то делом занимался! Пока некоторые товарищи убивали время вычесыванием кошачьих блох, я выяснял умонастроения масс. И обнаружил, что всюду царят разброд, шатания и полное непонимание важности момента. То, что вы тут себе воображаете как организованное собрание, на самом деле — разобщенная, политически безграмотная толпа.
— А мне что за дело, о чем думает чернь, — высокомерно удивился фараон. — Эти ничтожные должны быть счастливы уже тем, что по милости моей не рассыпятся в прах, а обретут вечную жизнь, став подданными нового государства Египетского.
— Опасная уверенность! — парировал Ленин, который в ходе фараоновских речей вызывающе покачивался с пятки на носок. — С психологией широких масс необходимо считаться. Вы же образованный человек, и должны быть в курсе, что у вас в Египте чуть не при каждом правителе имели место вооруженные восстания. — Он стал перечислять, демонстративно загибая пальцы, — При Аменемхете I были? Были! При Сенусерте I повторились? Повторились. При Сенусерте II продолжились? Продолжились. А знаменитое восстание 1715 до нашей эры, когда вот такая, как вы говорите, чернь, захватила и разрушила столицу, поставила к стенке фараона, экспроприировала государственные запасы зерна, уничтожила податные списки, подвергла преследованию чиновников и судей — и в конечном счете покончила со Средним царством. Уроки истории надо учитывать! Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя, — назидательно добавил он.
Возникла долгая пауза, в ходе которой безбровый смотрел на Ильича так, словно мечтал повесить его на собственных бинтах. Но Хуфу разверз уста и заговорил на удивление благосклонно.
— Я знал, что ты не так прост, — удовлетворенно констатировал фараон. — Речь твоя хитра, как у верховного жреца бога Тота. Куда ты ведешь меня, к своей выгоде, Ич?
— Ну какая тут выгода? — хмыкнул Ленин. — Просто хотел подсказать, как вождь вождю. Опираясь на ваш же собственный опыт, мною творчески переработанный…
— Говори!
— Надо занять людей, — деловито заговорил Ильич. — Чтобы дурью не маялись, надо заставить их трудиться. Это должен быть сознательный организованный бесплатный труд на благо общества, который одновременно станет победой над собственной косностью, распущенностью, эгоизмом.
— Ты говоришь о строительстве новой пирамиды? — удивился Хеопс.
— Ну зачем сразу — пирамиды. Стройка века в нашем случае без надобности. Достаточно субботника. Пускай займутся уборкой помещений: канопы протрут, скульптуры почистят, саркофаги подремонтируют. Дайте резолюцию — и я готов подхватить ваш великий почин и организовать работу, — дипломатично заключил Ленин, временно уступая лавры фараону.
— Великий почин… Великий почин! — повторил Хуфу, с удовольствием обкатывая новое выражение. — Звучит достойно. Надо было начертать эти слова на моей пирамиде. Что ж, ты убедил меня, Ич. Бери мумий и заставь их работать. А я, по итогам дел твоих, подумаю, какой должности ты достоин в новом государстве.
Ухватив обалдевшего Шайбу за локоть, Ленин потянул соратника к выходу. Однако безбровый Небмаатра, скрипнув коленкой, шагнул вперед и заступил им дорогу.
— Только помни! — уже почтительно, но упрямо сказал он Ильичу, — Ночью, когда все ложатся в саркофаги, вы оба должны быть на своем месте. Иначе двумя жителями в новом царстве станет меньше.
Глава 18. Наш ответ Хуфу
— Поберегись! — кричали пластиноиды. Они с натугой толкали щербатого сфинкса с сардонической ухмылкой на капризных каменных губах. С каждым рывком с его крылатой спины срывался клуб пыли и равномерно распределялся между грузом и грузчиками. Перед пластиноидами крутился Шайба и развязно орал:
— Левее! Правее! Нос задрался, да майнай же, майнай! Не кантуй, чучело ободранное, а то я тебя закантую по самые помидоры!
Угол, куда пластиноиды упорно двигали сфинкса, уже был заставлен десятками скульптур. По ним карабкалась команда атлетически сложенных инков в кожаных штанах с бахромой. Их искусно высушенная кожа цвета корицы тоже посерела, припорошенная пылью, которую они рьяно смахивали с памятников своими пестрыми, поредевшими за века, но все еще пышными головными уборами из орлиных перьев.
Над инками на бинтах висел папирусный транспарант «Мы выкопали топор войны за звание лучшего трудового коллектива!».
Лозунг был делом рук Веласкеса, к которому Ильич подкатил сразу после разговора с Хеопсом. Он вернулся тогда в состоянии радостного возбуждения, и, прихватив Пирогова, отправился в зал искать палермских. Огромное помещение было полно пробудившихся мумий. Пришлось долго лавировать в толпе, причем Пирогов по ходу дела давал пояснения, которых Ильич вовсе не просил. Проходя мимо эскимосов, выглядевших так свежо, словно они скончались вчера, Николай Иванович удовлетворенно констатировал, что «и все ж таки хранение в вечной мерзлоте вне конкуренции!», а обогнув группу кельтов, чьи рыжие волосы странно контрастировали с бурым цветом лица, сообщил, что «это результат въевшегося торфа — бедолаги утонули в болоте, где и непроизвольно мумифицировались». Ленин досадливо морщился от этих медицинских подробностей, но терпел: у него были на Пирогова свои виды.
— Товарищ Веласкес — можно вас на минуточку! — с облегчением закричал он, завидев знакомую фигуру среди монашеских ряс.
Художник приветственно замахал им шляпой и, церемонно откланявшись перед капуцинами, тоже не без усилия продрался через плотную толпу.
— Вам, товарищ Веласкес, в этот нелегкий для нашего дела час я бы хотел предложить возглавить агитпроп.
Галантный испанец опять сорвал шляпу с пером со своих кудрей:
— Дон Ич, как я счастлив. Это большая честь для меня! — заверил он. — Не сочтите за дерзость: что такое агитпроп?
— Вы рисовать умеете?
Темпераментный идальго, гордо выпрямившись, зашарил было рукой по поясу в поисках несуществующей шпаги, и Ильич поспешно продолжил.
