Утро выдалось прохладным. Воронцов подъехал ровно в шесть.
– Береги себя, – сказал Матвей, тяжело вздыхая. – Россия теперь не такая, как прежде, а ты там не был целых двадцать лет!
– Не бойся, не пропаду, – усмехнулся дон Антонио, обнимая его. – Не на пустое место еду же, в конце концов. Меня там ждут и встретят, как подобается.
Он улыбнулся и даже подмигнул Воронцову, но на самом деле чувствовал себя не в своей тарелке. Его физическое состояние ухудшилось, как только прогудел паровоз, и поезд тронулся от перрона.
Дона Антонио охватил ужас перед путешествием, которое он предпринимал без должного энтузиазма. Он не спеша переоделся, улёгся в постель и с головой укрылся одеялом, желая только одного – погрузиться в глубокий сон и проспать как можно дольше, лучше до самого Ленинграда.
Заснул он быстро, но спал недолго. Дон Антонио вышел из купе и стал ходить взад-вперёд. Поезд мчался мимо зелёных лесов, ярко цветущих садов. Голубая искрящаяся на солнце вода в реках, чистенький вагон, разговоры пассажиров – всё это успокаивало тоскующую душу. Дон Антонио вдруг испытал непреодолимую потребность с кем-то познакомиться и выпить, чтобы скоротать время, но… Среди выходящих из соседних купе мужчин не видел подходящего для этой роли попутчика. Он заглянул в купе проводников в надежде поговорить, но там оказались женщины, а говорить с ними, тем более выпить, дон Антонио не был расположен.
Итак, целую неделю ему предстояло провести на колёсах среди пассажиров, с которыми не хотелось даже словом обмолвиться. Это было для него настоящей пыткой.
От вынужденного безделья голова стала работать с небывалым напряжением, треща от избытка мыслей. Самая навязчивая из них – о том, что ждёт его в Ленинграде. Чем дальше отъезжал поезд от пункта отбытия, тем больше росла и ширилась тревога.
Подобное состояние он испытывал, когда был вынужден бежать из России. Как и сейчас, вырванный из привычной среды, он панически боялся той незнакомой страны, куда направлялся.
«Ну что заставляет меня ехать в Россию? – думал он. – Никто же не взывал ко мне с просьбой о помощи? А может быть, сойти на первой же станции, и…»
Нет, он не мог поступить иначе, не мог оставить того, за кем ехал, в беде. Итак, решение принято, и не в его правилах менять его обратно. Выйдя очередной раз из купе, дон Антонио чуть не столкнулся с молодым мужчиной, который стоял у окна и курил папиросу.
Незнакомец с улыбкой кивнул, и… Дон Антонио счёл возможным заговорить с ним.
– Я не мешаю вам, месье? – сказал мужчина. – Если да, то я отойду к другому оконцу.
– Вы мне не мешаете, месье, – ответил дон Антонио. – Я тоже вышел для того, чтобы выкурить папиросу.
Обменявшись любезностями и почувствовав расположение друг к другу, они решили продолжить знакомство в купе дона Антонио.
Раскрыв чемодан, дон Антонио выставил на столик две бутылки водки, закуску и… Уже после первой рюмки случайные попутчики почувствовали себя чуть ли не родственниками.
Мужчина оказался французом и возвращался из деловой командировки. Звали его Жаном, и он был клерком одной из промышленных компаний.
– Всякий раз, когда переезжаю Испанию, у меня мороз по коже, – признался, закурив папиросу, Жан. – Милая прекрасная страна превратилась в один сплошной плацдарм. И всему виной негодяй Франко, которому помогают итальянские и немецкие фашисты. Мало того, что он совершил государственный переворот, но и…
Жан вдруг прервал начатую фразу и испуганно посмотрел на дона Антонио:
– С вами всё хорошо, месье?
– Здоров, как бык, не беспокойтесь, – ответил тот.
– А мне кажется, нам пора закругляться. У вас больной вид! Не прилечь ли вам немного поспать?
– Ничуть не бывало! – возразил дон Антонио. – Я не спал всю ночь, но чувствую себя бодро. Дорога длинная, и я ещё высплюсь!
– Позвольте, а вы куда едете, месье? – вдруг поинтересовался Жан. – Мы с вами много выпили, о многом поговорили, а кто куда едет, так и не выяснили.
– А для чего? – усмехнулся дон Антонио. – Мы оба едем далеко, и это очевидно. Наш поезд раньше испанской границы теперь уже не остановится. Но-о-о… Если очень хотите знать, я еду в Ленинград, это такой очень большой и красивый город в России!
– Я не верю вам, месье! – покосился на него недоверчиво Жан. – СССР страна закрытая, и там такой ужасный режим, что может решиться туда ехать только ненормальный!
– А я вот такой и есть, – развёл руками дон Антонио. – Но-о-о… Я всё-таки надеюсь вернуться обратно живым и невредимым.
– Так вы не шутите? – округлил глаза Жан.
– Нисколько, – ответил дон Антонио. – Эта поездка очень важна для моего бизнеса, вот потому я…
* * *
Кузьма и Маргарита сидели за столом и молча обедали.
Кузьма исподтишка наблюдал за Маргаритой и старался вспомнить её молодой, какой она была раньше, и не мог. Почему за минувшие годы он никогда не мог вспомнить её? В отдельности он видел её чувственные губы, выразительные прекрасные глаза, слышал голос, но целого не получалось. Он помнил себя и её в постели, занимающихся любовью… Он помнил её жаркое дыхание, горячие объятия… Он помнил её губы, полуприкрытые глаза… А лица нет! Верхнеудинск… Он помнил лица всех, кого знал хоть немного, а лицо Маргариты всегда расплывалось в непонятное пятно. И вот теперь, когда она рядом, он не узнавал её.
– Чего ты так разглядываешь меня? – спросила вдруг Маргарита, отставляя в сторону пустую тарелку. – Всё ещё сомневаешься, я перед тобой или не я?
Кузьма покраснел, как будто его поймали на чём-то дурном, и опустил голову.
– Я это, не сомневайся! Другая дура на моём месте не поехала бы за тобой.
– Я никогда не думал об этом, – буркнул Кузьма. – Когда-то Маргарита причинила мне столько горя, что я предпочитал не вспоминать о ней никогда.
Они помолчали.
– Прости за то, что было, – сказала Маргарита, вздыхая. – За всё прости!
– Да чего уж теперь, – хмыкнул Кузьма. – Всякое было, да всё прошло. Вот думал я – уеду из Верхнеудинска на новое место, затеряюсь, всё по-другому будет. И люди другие, и жизнь другая… А смысл всё тот же. Прожил я двадцать лет на другом месте, революция, Гражданская война уж позади и вот… То Мавлюдов вдруг откуда-то выполз, а теперь вот и ты объявилась.
– Всё получилось не так, как я хотела, – заговорила Маргарита. – Надо было чуть пораньше уходить.
– Чего уж теперь, – вздохнул Кузьма. – Надо думать, как дальше быть, вот что сейчас важно.
– Для начала мы здесь отсидимся недельки две, пока суматоха уляжется, – сказала Маргарита. – Эту дачу сын заранее снял на два месяца, и здесь нас искать никто не станет.
– Сын? – нахмурился Кузьма. – А он здесь при чём? Зачем ты ввязала в это дело мальчика?
Маргарита покачала головой и улыбнулась.
– Нашему мальчику уже двадцать лет, – сказала она. – И он вполне самостоятельный мужчина. Видел бы ты его, не задавал бы таких вопросов.
Кузьма промолчал. Маргарита всё ещё казалась ему человеком с другого берега – бесконечно чужой. Горькая складка портила её рот. В глазах не было азартного блеска, и она уже не могла обмануть его беспечной болтовнёй.
Маргарита нервничала, понимая, что Кузьма не верит ей, и не знала, как держаться с ним.
В состоянии душевного упадка и напряжения, в котором находился Кузьма, Маргарита казалась ему неинтересной и жалкой – человеком прошлого, но…
– Ты что, всё ещё не веришь мне, что я родила от тебя сына? – раздражённо спросила она. – Да он же вылитый ты! Даже на фотографиях видно.
Кузьма пожал плечами.
– Ты много лгала мне раньше, и ничто не мешает тебе делать это и сейчас, – сказал он. – Если мы встретимся и поговорим с твоим сыном, тогда, быть может…
– Ах, вот как, но тогда послушай, – и Маргарита вдруг рассказала ему о том, что их сын был зачат незадолго до расставания, в начале 1918 года, и что она сначала не хотела рожать – всё, без недомолвок, не щадя себя. Это был щедрый жест с её стороны, но Кузьма воспринял его как попытку очередной раз одурачить его.
– Но послушай, – попытался он возразить, но…
– Что «послушай»? – дерзко перебила его Маргарита. – Ты считаешь, что я пытаюсь навесить на тебя ребёнка, «нажитого» от другого мужчины? А ты не задал себе вопрос – для чего мне всё это? Парню уже двадцать лет, и он вполне может о себе и сам позаботиться. Уже позади вся боль, тревоги, бессонные ночи… Не хочешь – не надо, Дима не твой, а только мой сын! Мой и ничей больше! Я не хочу говорить за него, но… Ему уже и отец больше не нужен! Со дня своего рождения он видел только моё лицо, отзывался только на мой голос, понимал только мои руки! А ты, не видя его, уже морду воротишь! Он ничего не боится, никогда не плакал и не бежал жаловаться, а всегда давал обидчикам сдачу. Я вскормила и вырастила его, а ты…
Поджав от обиды губы, Маргарита смерила Кузьму уничтожающим взглядом, и он понял, что эта женщина совсем не любит его. Но какая она дерзкая и сильная! Да она вполне способна…
