Друзья не виделись много лет. Назар при появлении Леонида протянул ему руку, щелкнул каблуками.
Леонид заключил друга в объятия, чмокнул в щеку:
— Молодец! Вид у тебя молодцеватый! Ишь как в плечах раздался. Грудь колесом. Мальчишкой ты меня не одолевал, а теперь уложишь на обе лопатки! Эх, сколько воды-то утекло! На целое море хватило бы. Да что там вода… века, эпохи протекают перед глазами. В Россию пришла весна новой эры. Народ, как разбушевавшаяся река, все сметает на своем пути.
Мурзабай внимательно слушал и молчал:
«Весна новой, как он сказал… эры. Надо понимать, новой жизни, наверно. И зачем такие непонятные словечки? Своего такого слова нет, что ль, у русских? А у нас, у чувашей, есть: самана. То-то трудно перевести на русский! В России, значит, наступила весна новой саманы. Ну, таких песен мне еще слыхать не приходилось»…
— Почему без погон? — прервал Назар излияния друга.
— Почему без погон? — повторил машинально Леонид. — Ах да, этот мундир… Да я ведь насквозь штатский. Не люблю военную форму, так же, как и войну.
— Так-так! Понятно!
Мурзабай навострил уши. Не думал он, что друзья сразу заговорят о главном для него. Леонид почему-то упомянул о Брусилове, Назар принялся превозносить Корнилова.
— Но твой Корнилов оскандалился, сдавшись в плен австрийцам, — перебил Леонид Назара.
— Это вранье, клевета врагов! — возмутился Назар. — С ним оставалось всего семь солдат, когда австрийцы окружили штаб. А сам он был ранен, без сознания. А позднее он геройски бежал из плена. Почему ты об этом умалчиваешь?
Леонид пожал плечами.
«Не семь, а семь тысяч солдат было при нем, когда он сдался австрийцам. Брусилов собирался отдать его под суд», — пришло ему на ум, но он благоразумно промолчал. Стоит ли дразнить этого не совсем трезвого солдафона!
Но Назар сам по себе начал что-то выкрикивать о союзниках, о войне до победного конца.
Не хотелось Федотову начинать спор, но все же он не мог молчать дальше:
— Ни нашему, ни немецкому народу война не нужна. Народ устал. И в городе и в селе — разруха. Солдаты мечтают о мире. К войне до победного конца взывают лишь генералы, капиталисты и их приспешники.
— Ты, Леонид… рассуждаешь точ-в-точь как большевик. Уж не большевик ли ты? Прапорам нельзя верить. Что такое прапор? Ни солдат, ни офицер.
— Что верно, то верно, — усмехнулся Леонид. — До офицера я и вправду не дотянул… К сожалению, и до большевика не дорог.
— Твои большевики — немецкие шпионы, — выкрикнул Назар. — Берегись, Федотов! Хорошо, если погибнешь от пули! Как бы не пришлось висеть на фонаре! Скоро наступят дни военной диктатуры. Остерегайся, береги свою дурную голову, жалеючи тебя говорю. Дни большевиков сочтены.
— Не беда, если и пропадет моя голова, — все так же, сдерживаясь, проговорил Леонид. — Надо беречь голову солдата. Мне думается, что близятся не дни военной диктатуры, а народовластия, дни, если уж выражаться твоим языком, диктатуры трудового народа.
Лицо Назара исказилось. Он вскочил было на ноги, по тут решил вмешаться Петр Иванович:
— Ты, Назар, выпил лишнего, а гостя совсем не потчуешь! Беседуйте, спорьте, сколь душе угодно. А вот брани и драки не разрешу! В моем доме ведите себя как гости, уважающие хозяина. Ты ведь тоже мой гость, Назар!
Назар истерически захохотал и, дрожащей рукой наполнив чарку, осушил ее.
— Пью за здоровье генерала Корнилова!
Мурзабай наполнил две чарки, одну поднес гостю, другую поднял сам:
— Назар пьян, не слушай его! Давай-ка мы выпьем не за генералов, а за здоровье друг друга. За твое здоровье, Леонид Петрович!
Отпив глоток, Леонид заторопился домой. Мурзабай не стал его удерживать, опасаясь еще какой-нибудь выходки Назара.
— Прощай, господин поручик, — обратился Федотов с порога к бывшему другу, — желаю здравствовать.
Слова «господин поручик» дошли до сознания Назара. Он, пошатываясь, приблизился к Леониду и довольно миролюбиво пожал ему руку. Потом хлопнул правой рукой о левый погон и медленно произнес:
— Вот!.. Без отца нажил. Ты… не Федотов, а только Анчиков, а я, наоборот, и не Мурзабай, и не Мурзабаев, а Ни-ко-лаев.
Это означало: «Ты только наполовину чуваш, по отцу. Настоящая фамилия твоего отца Анчиков, но он стыдился ее и стал писаться Федотовым, по отчеству. Это ваша семейная тайна, но мне она известна — мы были друзьями. Отец хотел из тебя сделать русского ученого, а ты — вахлак Анчиков. А я вот хотя по рождению и чуваш, а стал настоящим русским офицером. И Николаевым я был записан при рождении».
Если б Назар был в состоянии понять что-либо, Леонид возразил бы ему: «Да. Я Анчиков и есть. И очень сожалению о поступке отца. А тебе, братец, все же не завидую».
Мурзабай тоже кое-что сообразил и почувствовал неловкость… Он проводил Леонида, оставив сына одного — допивать генеральский коньяк.
Уксинэ читала, сидя на завалинке, когда отец привез гостя. Леонид подошел к девушке и сказал несколько любезных слов. Она так и осталась во дворе, и из открытого окна до нее доносился спор брата с приезжим. Ей было неловко за пьяного и развязного брата. Леонид, прощаясь, поцеловал сестре Назара руку — находчивая Уксинэ смутилась. Она надолго оторвалась от книги, следя за облаком пыли, поднятым тарантасом, увозившим гостя.
…Назар вскоре уехал, а через неделю после его отъезда вернулся Симун. Мурзабай встретил его еще более радостно, чем Назара. Жена, заметив это, заворчала: «Тебе всегда племянник был дороже сына». Павел промолчал, вскинув глаза на рассерженную жену: «Да, Назар не в Мурзабаев уродился. Весь в твое хурнварское вздорное племя. Симун, что ни говори, — настоящий Мурзабай».
Мурзабая разрывало от любопытства, но он терпеливо ждал, когда племянник заговорит сам. Время терпит! Но Симун помалкивал, упорнее, чем обычно. Целые дни он проводил у окна, посматривая на улицу, будто кого-то ждал. Мурзабай не вытерпел и, чтобы вызвать племянника на откровенность, рассказал Симуну о ссоре Назара с Леонидом. Попутно Мурзабай спросил, что Симун думает о Керенском, генерале Корнилове и большевиках.
Симун посмеялся над Назаром:
— Значит, и в нашем доме появился маленький диктатор! Много разных ораторов и демагогов пришлось мне слышать. Нет страшнее тех, кто ратует за диктатора. Я тоже сперва поверил в Керенского. Теперь никому и ни в кого не верю. Эсеры считают себя крестьянской партией, но среди них нет согласия: те из них, кто выступает за революцию, меньше всего думают об интересах трудового крестьянина…
Помолчав, Симун продолжал:
— Если ты уж хочешь, я скажу все, что думаю, как бы тебе было ни неприятно, я должен согласиться с прапорщиком Федотовым. И у меня появилось тяготение к большевикам. Одно только меня в них смущает: очень уж круто заворачивают! Скажу понятней: хотят сразу взорвать весь буржуазно-помещичий строй.
Слушая племянника, Мурзабай пришел в ужас:
— Неужели до этого дело дойдет? Если большевики захватят власть, пропадать нам!
— Зря ты уж так боишься большевиков! Коль не уподобишься Назару, они тебя не тронут. Хочешь, скажу тебе самое важное? Ты про Ленина слыхал? Знаешь, какой он человек?
— Слыхать-то слыхал, а какой он человек, кто ж его знает. Он детей моих не крестил.
Симун засмеялся:
— Твое дите, я говорю о Назаре, никто крестить не захочет… А что касается большевиков, они и вправду в народ хотят вселить веру в новое. А вождь их Ленин… Могутный человек. Ни в одной партии нет и не может быть другого такого сильного и крепкого вождя. И не только у нас, но и во всем мире. Скажу так, чтобы ты окончательно понял: отец этого Ленина дружил с Яковлевым, нашим чувашским просветителем, которого ты ценишь. Это отец Ленина помог Яковлеву открыть в Симбирске учительскую школу для чувашей.
— Но то отец, — неуверенно заговорил Мурзабай. — Теперь ученые люди не очень-то почитают своих родителей. А сын наверняка и не знает, что есть на свете чуваши, а если и знает, то их от мордвы и черемисов не отличает.
— Вот и ошибаешься! Ленин хорошо знает чувашский народ… Когда еще сам гимназистом был, помог одному бедняку чувашу подготовиться в университет. И денег не брал, а ведь сам небогатый. Да и с Яковлевым знаком, относится к нему уважительно не только потому, что Яковлев друг отца, но главным образом за его полезную для чувашского народа деятельность.
— Да откуда ты-то все это знаешь? Слухи, наверно!
— Мне рассказал ученый чуваш, с которым я в госпитале лежал. Он хорошо знает и Яковлева и самого Ленина. Да ты поговори с Ятросовым. Он учился в Симбирске, в школе этого самого Яковлева. Должно, слыхал про семью Ульяновых. А Ленин — это Ульянов и есть.
Беседа продолжалась. Но Мурзабаю не все было ясно. Вот и с этим Лениным… Белянкин пугал Мурзабая тем, что Ленин против собственности…
