Тражук вздохнул полной грудью. Он как будто впервые понял прелесть Осиновой рощи, Телячьего Табора, излучины Ольховки у переката, ощутил легкий дурман лесных трав и луговых цветов. И это Чулзирма, где он родился и вырос!
Он не спеша разделся, прошелся по нагретому песку, попробовал ногой воду. Холодная еще. Надо броситься с разбега…
— Утоп чувашленок, — громко крикнул Филька, все еще барахтавшийся у берега. — И вправду, пропал! — заорал он еще громче.
Внезапно тишина нависла над рекой. Где Тражук? Наконец у дальнего берега плеснула вода.
— Вот это нырок! — воскликнул Илюша, первый заметивший в камышах голову Тражука.
Румаш погрозил кулаком и стремительно поплыл к камышам.
Тражук нырнул перед самым носом Румаша и появился в пяти саженях позади него. Филька завизжал от восторга, а Илюша так хохотал, что стая грачей, тревожно закаркав, закружилась над Осиновой рощей.
13
Дни бежали, а Румаш об отъезде в Базарную Ивановку помалкивал. По-прежнему с сеновала изучал небо родной Чулзирмы. И все в нем ликовало: «Бывает, бывает, бывает… В жизни все бывает. Не бывает, а уже есть». Нет жизни на земле без солнца, и нет жизни для Румаша без Оли. И бывают же на свете девушки: ходит, как пава, заговорит, как ручей журчит, поет, как соловей в кустах… Но любит ли она?
…Вечером того дня, когда ребята подружились с Ильей и его товарищами, Румаш стал собираться в Заречье. Тражук идти отказался, да и друга настойчиво отговаривал:
— Попадет там тебе от Фальшиных.
Румаш молчал, только кривил губы.
— Моста еще нет, паром только днем ходит, — старался удержать друга Тражук.
— Нужен мне твой паром! — засмеялся Румаш. — А перекат на что? Там и ночью так же мелко, как днем.
Тражук промолчал, пожав плечами. Чуваши никогда ночью вброд через Ольховку не перебирались. Дорога к нему шла через Чук-кукри, где раньше совершались жертвоприношения, и чуваши избегали бывать там, когда стемнеет. Где-то в глубине души жило суеверие: а вдруг все-таки там, в Чук-кукри, обитают старые боги и дупл предков?!
Румаш приоделся по-городскому: рубашку вишневого цвета заправил в брюки, завязал пестрый шелковый галстук, напялил желтые шевровые штиблеты, набросил на плечи пиджак. Сначала Румаш хотел переправиться на пароме, чтобы днем в городском наряде пройтись по Заречью. Но потом решил, что следует засветло узнать этот брод. Ближе во много раз, да ведь и возвращаться ночью придется.
Тражук пошел проводить Румаша до Осиновой рощи и кстати попытать счастья с удочкой в Чугуновском омуте.
Па околице, как раз там, где Румаш когда-то в детстве огрел хворостиной пьяного Пузара-Магара, друзья встретили Уксинэ в городской одежде и Кидери в простом рабочем платье, таком же бедном и будничном, как у Тражука.
Румаш замедлил шаги:
— Куда вы торопитесь, салагайки, на ночь глядя? — задела ребят Кидери.
— Сома идем ловить, серазишки, а вас не возьмем, — бойко ответил Румаш. — Вы приносите Тражуку несчастье, вот он и чурается вас!
— А чем же вы будете ловить сома? У вас и удочек-то нет.
— Ты разве не знаешь, теперь сомов галстуком ловят, — засмеялась дочка Мурзабая.
— Не будем спорить, милая Уксинэ, — не смутился Румаш. — Но на галстуки попадаются исключительно сомихи! — Под общий смех он нагнал Тражука.
«Эх ты, растяпа! Для тебя же я только и остановился, а ты!..» — хотел было сказать Румаш, но промолчал, пожалев и без того смущенного друга.
У Осиновой рощи друзья, пожелав друг другу удачи, расстались.
Брод оказался мелким — до колен. Румаш на зареченском берегу оделся, проверил складки отглаженных еще утром мурзабаевским утюгом брюк и свернул в проулок, указанный Илюшей днем с чулзирминской стороны.
Илюша и Спирька встречали нового друга у парома. Фильку они оставили в проулке — наблюдать за Олей до их возвращения.
Оля и Румаш ничего и никого не замечали…
— Ну и мастер ты врать, Филька! — удивилась Христя. — Ни одному твоему слову нельзя верить. С какой стороны Рома родня Чугунову? Он ведь чуваш…
Парень и сам понял, что брякнул несуразное, но не в его обычаях было отрекаться от сказанных им слов.
— Как? — деланно удивился он. — Ты не знаешь, что Илюшкина бабушка была чувашкой? Ее Чугунки умыкнули из Самлея… — тут Филька неожиданно оторвался от земли. Христя, вскрикнув, убежала.
— Качать лопоухого за красивую ложь! — сказал Илюша, подхватив падающего Фильку, — это он поднял его на воздух. Он и Спирька с минуту до этого стояли за спиной Фильки, слушая его россказни. Подбросив его еще разок, Илюша оставил друга в покое.
— Лады, братишки, — он был доволен объяснением Фильки. — Пусть знакомятся Румаш и Оля, не мешайте им. Надо смотреть, чтоб Васька не вернулся.
Олю развлекал ее общительный, нарядный кавалер.
— Ты что, приехал к Медведевым в гости? — спросила она вдруг Румаша.
— Не знаком, но слышал про него, — ответил Румаш. — Да не в Сухоречку к богачу я приехал в гости, а в Чулзирму, к батраку — другу детства. По-русски звать его Трофим, Троша, а по-чувашски Тражук. Красиво звучит, не правда ли?
— Тра-жу-ук, — нараспев произнесла Оля. — Если б не «жук», было бы красиво. Румаш — красивее. А как мое имя будет по-чувашски?
— Ульга.
— Ульга. Ульга. Уль-га-а, — почти пропела Оля. — Красиво звучит. Поучи меня говорить по-вашему. Только тогда поверю, что ты чуваш. Три слова я и сама знаю.
— Ухмах и сана-мана? — смеясь, спросил Румаш.
Румаш и Оля постояли у реки, прислушиваясь к лесным звукам за Ольховкой. Румаш сбросил пиджак, разостлал его на траве:
— Садитесь. Здесь, напротив чувашского берега, и начнем уроки чувашского языка.
Девушка бережно свернула пиджак, отложив в сторону, а сама села рядом, на траву.
— Учи же меня, леший, своему лесному языку.
Парень опустился рядом на колени.
— Ну вот. Теперь брюки помнешь! — строго сказала Оля. — Садись рядышком на мой сарафан, коль уж вызвался за мной ухаживать, — Оля распушила по траве пестрый подол.
Первый урок чувашского языка начался.
…Румаш упомянул о Фальшине: Илюша наказал свистнуть, если Васька вздумает появиться. Оля пыталась перевести разговор, но Румаш вновь напомнил о Фальшине, подтрунивая над ее богатым женихом. Тут-то Оля и вспылила:
— Эх, Рома-Румаш! Ты и взаправду, наверно, жил в лесу. Ум-то у тебя еще зеленый. Не знаешь ты женской доли. Мы, девушки, раньше вас оперяемся. Вам игра, потеха, нам — радость или горе на всю жизнь. Не надо б с тобой откровенничать, но я уж скажу, коли начала. Не поймешь — будешь смеяться, поймешь — пожалеешь… Перед парнем — открытая дорога, у девушки только одна думка — поскорей выйти замуж. Не суди меня строго, если я и впрямь, горемычная, войду в дом Фальшина… без любви, без радости буду век вековать с ненавистным. Нынче, сам должен знать, в каждой деревне считать не пересчитать девок-перестарков. Их женихи уходят воевать, назад не возвращаются. Перестарки готовы замуж хоть за пень колоду. И нам, кто помоложе, уже не до любви, говорим вслед за матерями: «Стерпится — слюбится». На селе не нашла по сердцу. Могла бы полюбить Илюшку, да очень уж близкая мы родня. И есть еще загвоздка: оба мы с ним одной масти, и характеры у нас схожие. Был бы он, как ты, кареглазым да добрым и веселым, не спросилась бы у попа… Эх, Рома, Рома! Как любят чувашские девушки, не ведаю, а русская любит один раз и на всю жизнь. И тогда никого не боится, за мил дружком на край света пойдет.
Руки Оли дрожали. Видимо, надеясь успокоиться, девушка расплетала своп длинные косы. Мягкие, душистые волосы коснулись лица пария, ласково защекотали. Притихший Румаш лежал головой на коленях Оли. Зачарованный журчаньем девичьей речи, он сперва не очень-то вдумывался в слова. По вдруг его передернуло, когда он понял, что Оля может стать женой нелюбимого Васьки. Комок подступил к горлу Румаша:
— Нет, я теперь не хочу быть ни лешим, ни водяным, — Румаш нежно сжал в руке прядь Олиных волос. — Я хочу быть самим собой и купаться в Ольховке вместе с белокурой русской девушкой — русалкой.
— Придет время, может быть, и русалкой для тебя стану… — Оля отстранила Румаша и, заплетая косы, запела вполголоса:
Сухой бы я корочкой питалась,Холодну воду бы пила.Тобой бы, мой милый, наслаждалась,И тем довольна я была…
Рассветало. Обозначались очертания противоположного берега. Оля вскочила и сказала своим грудным, западающим в душу голосом:
— Спасибо тебе, Рома-Румаш, за все. Ты не приставал ко мне, не сказал грубого слова. Сухореченские девушки умеют ценить душевность. Я тебе за это спела песню и еще спою. И нынче, как только зайдет солнце, жди меня на этом месте. Жди!..
