с ним биться – никакого чувства ответственности. Говорю ему постоянно, что надо уже обозначить серьёзность своих намерений, а ему всё хиханьки да хаханьки.
(ТС): А тебе не кажется, что ты слишком сильно на него наседаешь в этом плане? Может он назло не хочет делать что-то под давлением?
(М): Свет, ну о каком давлении может идти речь? Ему уже 27, он вроде бы взрослый. В таком возрасте подобные вещи уже самому надо понимать. И не я виновата, что он такой нерасторопный.
(ТС): А может, ему самому виднее как управиться со своей жизнью, без посторонних подсказок? Он же не на шее у тебя сидит, а очень неплохо зарабатывает. Тем более, вспомни себя в его возрасте – ты же ведь тоже не хотела замуж, а потом мама насела, и ты в итоге сдалась. Или скажешь, не так было?
(М): во-первых, не так и ты сама это прекрасно знаешь! Мы с Игорем любили друг друга и свадьба была лишь вопросом времени. А во-вторых, если бы у тебя были свои дети, ты бы понимала мои чувства, а ты всегда была как та стрекоза из басни – лето красное пропела и, кстати, до сих пор также мыслишь. А мама наша дело говорила и я вышла замуж не из-за её наставлений, а потому что у нас с ней объективно сходились взгляды по этому вопросу.
(ТС):Оль, да знаешь, мне-то всё равно, можешь себя сколько угодно убеждать, что всё так и было. А что насчёт детей, то ты не хуже меня знаешь, почему так получилось или я должна испытывать в сравнении с тобой чувство неполноценности только потому, что у тебя не было три выкидыша подряд, а у меня – были? Или ты думаешь, что моего жизненного опыта недостаточно, что заметить твоё объективно странное поведение в отношении единственного сына? Может напомнить тебе, кто выбивал вам с Игорем квартиру по линии профсоюза, пока ты жила вместе со своим женихом в квартире вместе с мамой? Или напомнить, как ты жаловалась мне на мать за то, как она тебя изматывает своими постоянными едкими замечаниями? А скажи-ка мне, чем ты в итоге от неё отличаешься теперь? Сама мучилась, а теперь и Лешке жить не даёшь своими советами.
(М): Не смей меня отчитывать и учить жизни и уж тем более воспитанию детей. Вон ты всегда была себе на уме, маму не слушала и что из этого получилось? Счастья добилась? А что касается того, что я там якобы на что-то жаловалась тебе, то не выдумывай! Я делилась с тобой некоторыми деталями, потому что доверяла тебе! И вообще, знаешь поговорку – кто старое помянет, тому глаз вон. Так что прекращай этот дурацкий разговор.
(ТС): Эх, Оля, Оля. Думаешь, ты всех перехитрила? А с твоим-то счастьем что? Ты осталась всё той же закомплексованной маленькой девочкой, которую мама так любила, что не давала шагу шагнуть самостоятельно. И вместо того, чтобы повзрослеть, девочка научилась во всем видеть чужую вину и пытаться контролировать всё вокруг, включая то, что контролю не подлежит. И ты тут сейчас мне написала про моё счастье и знаешь, что я тебе скажу – да, я счастливая, потому что жила и продолжаю жить так как считаю нужным и никогда не у кого ничего не выпрашивала, а что касается поговорки, которую ты тут решила вспомнить, то к твоему сведению, у неё есть продолжение – кто старое помянет, тому глаз вон, а кто забудет – тому два. В общем, я всё что хотела уже сказала и услышала. Мне, как и тебе, этот разговор не особо приятен – делай, как хочешь, мне всё равно. Просто за Лёшу обидно – он столько делает для вас с Игорем, а ты по-прежнему думаешь, что можешь им управлять и манипулировать. Всего тебе хорошего, сестричка!
Лёша был немало удивлён. Тётю Свету он воспринимал как более суровую, ультимативную версию матери и всё детство, как, впрочем, и по сей день, откровенно её побаивался. Однако, как оказалось, в её оценке ситуации всегда было гораздо больше здравомыслия и заботы, чем во всех словах мамы за прошедший день. У Лёши просто пухла голова от этих смысловых кульбитов, но прочитав слова тёти, он припомнил то, что ускользало от его внимания раньше – за всё детство он считанные разы видел бабушку, мамину маму. У него остались очень смутные воспоминания о том, какой она была, а мама даже почти не упоминала про неё в семейных разговорах. Теперь он понимал, что у мамы было полно своих скелетов в шкафу, а также лучше понимал природу её отношения к жизни, к его воспитанию и природу извечного стремления всё контролировать. Он только теперь осознал, насколько он был подвержен этому влиянию на протяжении всей своей жизни и даже никогда по-настоящему этого не понимал. Но никакой злобы и ненависти по отношению к маме он не испытывал. Он понял – всё то, что происходило в его жизни, является исключительно его личной ответственностью. И, несмотря на то, что корни его стремления контролировать свою жизнь берут свое начало из детства, ему не в чем упрекнуть никого кроме себя. Даже поведение Юли, хоть и было беспримерной подлостью, всё же являлось прямым следствием его невнимательности, его неумения видеть ситуацию вне призмы собственных иллюзий и заблуждений. Будь он чуть менее погружен в себя и в постоянные попытки сделать всё по своему, даже не спрашивая мнения окружающих о том, что им действительно важно, он бы мог сделать всё совершенно по-другому. И теперь, всё на что он был способен – это ненавидеть, ненавидеть всем сердцем, и ненависть эта имела чёткого адресата. Им был он сам.
Лёша медленно захлопнул ноутбук, также медленно встал из-за стола, так и не притронувшись к кофе. Он вышел из кофейни и вызвал такси, не указывая конечного адреса. Когда такси прибыло, он сел в машину и отрывисто проговорил таксисту: "На набережную, к мосту".
***
Солнце медленно спускалось к горизонту. Ему предстояло проделать путь, который займёт, по меньшей мере, три часа, прежде чем оно сможет окунуться в речную воду, расползаясь по ней яркими багрово-оранжевыми кляксами. Лёша смотрел на мост, чьи изъяны на фоне солнечных лучей были особенно заметны и думал, что именно так сейчас, должно быть, выглядит его собственная душа. Окинув взглядом набережную, он приметил одно заведение, в котором уже бывал раньше. Оно носило незатейливое название "Якорь" и было чем-то средним между баром и ночным клубом. Здесь часто
