Глава 10
Кимберли
Мои глаза закрыты, когда я позволяю музыке освободить меня от моих физических оков.
Magic — Coldplay играет в ушах, и это почти, как — магия. Тексты песен так много говорят обо мне и о человеке, которым я была. Становится немного больно слушать, быть той дурочкой, которая все еще верит в магию.
Музыка это единственное, что удерживает мою голову на плаву и каким-то образом удается держать туман в узде.
С тех пор как я пришла на вечеринку и увидела, как Саммер трется о Ксандера, у меня произошли эти маленькие вспышки небытия.
Я знаю, что пришла, чтобы противостоять ему, и я сделаю это, но сначала мне нужно успокоиться, черт возьми.
Рюмка текилы не сработала, быть с Эльзой не сработало, а Ронана, моего собственного индивидуального отвлечения, нигде нет, так что музыка моя единственная передышка.
Я позволяю ей увести меня, когда мелодия наполняет мои уши и чувства. Тело движется само по себе, когда я укрываюсь в темноте и холоде, зная, что никто не придёт сюда посреди этого ветра.
Как только эта песня подойдёт к концу, я вернусь и выскажу все Саммер. Если она не уйдет, я ударю ее, как ударила ее подругу — или нет. Я действительно не хочу вновь увидеть то же выражение на мамином лице.
Этого достаточно на один день.
В любом случае, я просто надавлю на Саммер и потребую, чтобы он объяснил мне свои сообщения.
Вдох и выдох. Это произойдёт в месте, полном людей, и я смогу исчезнуть в мгновение ока.
Я киваю себе и вынимаю наушники, поворачиваясь, решимость бурлит в моих венах.
Мои ноги автоматически останавливаются, когда глаза встречаются с этими глубокими, как океан, глазами. Те, что наполнены магией, в которую я не могу перестать верить.
Скрестив руки и лодыжки, он прислонился к дереву прямо позади меня, будто наблюдал за всем шоу.
Подождите. Он наблюдал?
Свет, исходящий из огромного особняка, отбрасывает тени на его черты. Я сглатываю, все еще пытаясь смириться с тем фактом, что он стоял напротив все это время.
Какого черта? С каких это пор он стал таким ненормальным?
И почему ты втайне радуешься этому?
Если он ненормальный, и мне это нравится, то что это значит для меня?
— Не останавливайся из-за меня. — он крутит пальцем. — Как ты делаешь это со своими бедрами?
Я краснею и так рада, что он не может этого увидеть из-за отсутствия освещения.
— Это похоже на танец живота. Это ты практикуешь поздно ночью?
Я вскидываю голову.
— Откуда ты знаешь?
Он не может следить за мной, потому что в его комнате всегда задернуты шторы.
— Думаю, мы установили, что я знаю о тебе много дерьма. — он отталкивается от дерева, и мое тело инстинктивно напрягается.
То, как он крадется ко мне, не что иное, как хищник. Кому-то, кому нужно причинить боль и разрушить. Кому-то, кто охотится за мной, а не за кем-то еще, только за мной.
И все же я говорю самым нейтральным тоном, какой только могу себе позволить.
— Почему?
— Почему? — повторяет он, приподнимая одну бровь.
— Почему ты знаешь обо мне так много дерьма?
— Это вопрос века, не так ли? Почему? — он останавливается, когда его грудь почти касается моей.
Так близко, я могу вдохнуть запах водки, сильный и непреклонный, как и все остальное в нем.
Он пьян. Нет, он в дрова. Удивлена, что он смог пройти такое небольшое расстояние от дерева до этого места или даже звучать относительно нормально.
Обычно, если бы кто-то смотрел на меня так, как сейчас смотрит Ксандер, больше пяти секунд, я была бы вынуждена убежать. Его взгляд зловещий и наполнен таким гневом, что причиняет физическую боль. Но я не могу убежать от него. Я делала это раньше, и это погубило нас навсегда.
— Почему зеленый? — он спрашивает.
— А?
— Ты слышала. Почему это, блядь, зелёное?
— Мой любимый цвет?
— Я ненавижу твой любимый цвет. Я ненавижу тебя, Кимберли.
Ой.
Я пытаюсь думать, что уже знаю эту часть информации, что он всегда предельно ясно выражал свои чувства, но слышать, как он произносит эти слова, равносильно вдыханию черного дыма прямо в мои задыхающиеся легкие.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я не могу дышать, даже если бы захотела.
— Я ненавижу твои глаза и твои чертову волосы. — он сжимает прядь и гладит ее между большим и указательным пальцами, будто запоминает ее — или думает о том, чтобы сжечь.
Я никогда не могу сказать с ним наверняка.
Он тот темный колодец, заброшенный в течение многих лет. Никогда не знаешь, найдешь ли ты в нем сокровище или мстительных призраков.
— Тогда прекрати прикасаться ко мне, — выдыхаю я. — Прекрати вставать у меня на пути, прекрати вторгаться в мою жизнь и знать так много дерьма обо мне.
Больше всего мне нужно, чтобы он перестал меня видеть. Потому что, если он продолжит, и отталкивать меня и позволять другим красивым девушкам залезать в его постель, это только усугубит туман.
Почему он не может оставить меня в покое, пока мы не двинемся своими путями в конце года?
Просто почему он не может этого сделать?
— Я должен. — он с отвращением отпускает мои волосы. — Но ты продолжаешь быть этим больным пальцем, делая себя заметной все это время. Не проси моего внимания, или я задушу тебя этим.
— Я н-никогда не просила твоего внимания.
— Хочешь, чтобы я в это поверил?
— Нет. — я отталкиваюсь от него. — Уходи, Ксандер.
Я поговорю с ним, когда он протрезвеет. А еще лучше, я могла бы вообще с ним не разговаривать. В любом случае это бесполезно. Не похоже, что он ответил бы на любой из моих вопросов, как нормальный человек.
Он просто еще немного помучает меня, а потом я отомщу, и все ухудшиться.
Нет, спасибо.
Он хватает меня за запястье — за то, что со шрамом, — и прижимает к себе. Мое дыхание прерывается, когда он размахивает пачкой M&M перед моим лицом. Она открыта, и все шарики зеленые.
— Почему у тебя зеленые М&М? — спрашиваю я тихим голосом.
— Я нашел их.
— Ты нашел их? Ожидаешь, что я куплюсь на это?
— Да, и хочу, чтобы ты их съела.
— Нет.
— Сделай это, или я настрою Кириана против тебя. Он уже не доверяет тебе после того, как стал свидетелем твоей попытки самоубийства.
Мои губы приоткрываются, смотря на него.
— Н-не надо.
— Тогда съешь. — он кладет M&M's мне в ладонь. — И не вызывай рвоту, или я засуну тебе в глотку еще одну пачку. Я могу делать это всю ночь.
— Но, мама...
Я обрываю себя, прежде чем высказать все. Я не могу рассказать ему о своей сделке с ней. Мое желание что-то сказать это отвратительная привычка с тех пор, как мы были детьми, когда я подбежала к нему и излила ему свое сердце, а потом уснула, обняв его.
Ксандер обычно гладил меня перед сном, но теперь он просто толкал меня в бездонную дыру.
Он мне больше не друг, он мой враг. Я не могу позволить своим глупым воспоминаниям взять верх надо мной.
— Мне, блядь, плевать на Джанин. — его взгляд становится жестким. — Сделай это.
Иногда, клянусь, он ненавидит мою мать, но у него нет для этого причин, кроме того, что я ему говорила. Неужели тогда я нарисовала ее, как настоящего монстра?
— Ксандер...
— Заткнись. Я же просил тебя не произносить мое имя. — он отпускает мою руку и указывает на пачку. — Ешь.
Сохраняя столь необходимую дистанцию, между нами, я открываю пачку дрожащими пальцами. Запах арахиса и шоколада бьет прямо в нос. Учитывая, что сегодня я съела только яблоко, мой желудок урчит от желания попробовать на вкус.
Я смотрю на Ксандера с последней мольбой не заставлять меня делать это. Мне придется бегать или выполнять упражнения в течение часа, чтобы сжечь калории, и я ненавижу физические нагрузки от всего сердца.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Поторопись, — приказывает он.
— Будь ты проклят, — проклинаю я его себе под нос, бросая в рот первую M&M.
