управлять миром, пользоваться им (грабить), но не нести при этом издержек, не подвергаться никаким последствиям своих действий. Парадокс в том, что, с одной стороны, США как раз представляют собой разрушителя европейской цивилизации, а с другой стороны — европейский цивилизационный код содержит в себе идею суверенитета и практический подход к её реализации — создание империи-ойкумены. Подлинная империя-ойкумена внутренне однородна, её провинции не являются колониями, она знает свои естественные пределы-границы, она в принципе не противопоставляет себя всему миру, в том числе не пытаясь господствовать над ним, завоевать, включить в себя и т. п. США такой полноценной, подлинной империей не стали, они не могут существовать за свой счёт. Но именно империя — основной тип, заложенный в программу европейской государственности.
Варвары, захватившие развалины — в прямом и переносном смысле — Древнего Рима, представляли собой племена. Идею государства они воспринимали извне — от сохранявшей её Римской церкви. Сформировавшаяся в Римской Империи, она не знала другого образца государства и попыталась воссоздать империю на европейском пространстве[16]. Попытка стоила многовековых усилий и рек крови — и провалилась, хотя не оставляла варваров в течение двух тысячелетий. Из западноевропейского варварства под давлением идеи государства-империи родились государства-мутанты, своего рода химеры — национальные государства. Племя — обретшее помимо этнического, кровного единства ещё и политическое, — назвало себя нацией. Национализм стал на Западе основной идеологией государственности. И в своих «домашних» пределах требовал господства нации над любым «чуждым» народом. Конечным пунктом развития национализма стал германский нацизм, способный, как оказалось, к воспроизводству — и не только на украинском материале. Однако каждое национальное государство пыталось построить себе свою «национальную» империю — за счёт захвата колоний за океаном. Такая деятельность лишь подстегнула борьбу национальных варварских государств между собой, сделав ареной войны между ними весь мир. В получившихся фиктивных, суррогатных империях колонии были радикально разобщены с метрополией, что затрудняло их превращение во что-то своё и консервировало их чуждость. А чужое можно просто употреблять для своей выгоды. Поэтому в них господствующая нация жёстко противопоставлялась туземцам, фактически или даже юридически порабощаемым. А колонии рассматривались просто как источники богатства для метрополии.
Древний Рим тоже начинал с колоний и превосходства римлян над всеми народами. Но пришёл к ойкуменической имперской практике. Потому что, не растворив в себе все народы охваченных империей территорий, нельзя было полагаться на их лояльность. Поначалу Рим наделил их всех правами римских граждан. Но оказалось, что и этого недостаточно — продолжать эту практику стало возможно, лишь опираясь на веру в Христа, то есть наделив их не только равными правами, но и равным — перед лицом Божьим — достоинством. Поэтому сформированная подлинная империя-ойкумена сместилась к Востоку, а Святой Престол в Риме остался один на один с варварскими племенами и в своих попытках воссоздать империю соблазнился светской властью. В итоге Первый Рим без Бога пал, а Второй Рим с Богом стоял следующую тысячу лет. Варвары ему отомстили. Но пострадали и сами — от империи османов, которая строилась по ойкуменическим принципам и имела веру во Всевышнего в качестве гарантии реализации этих принципов. По сравнению с Византией это был частичный откат к Древнему Риму — прежде всего в плане использования провинций как источников ресурса, но ничего подобного Высокой Порте европейцам построить не удалось. Недаром она 300 лет оставалась в их глазах образцом для подражания. Все суррогатные колониальные империи быстро — по историческим меркам — рухнули. Последняя попытка построить полноценную ойкуменическую империю — Австро-Венгрия — также оказалась неудачной, не смогла найти лекарства от национализма, варварство победило и здесь.
Сменившей Византию подлинной империей-ойкуменой стала Россия. Выжечь её христианскую основу светской верой без Бога не удалось. Во многом, возможно, и потому, что СССР, строя народное государство и занимаясь подъёмом народа к культуре и политике, не мог игнорировать народную этику. А она была православной. Так что советская коммунистическая светская вера по существу лишь исключила Бога, но никак не моральные ограничения. Западный либерализм — результат последовательного уклонения от основ христианской веры во всё более глубокую ересь — отверг не только Бога, но и всякие нравственные принципы. Советская система просуществовала без Бога три поколения. После её падения попытались упразднить и мораль-этику-нравственность, но не тут-то было. Вместо этого началось возвращение Бога. Западная же либеральная светская вера, слившись с национализмом, превратила отказ от морали в нацизм. А теперь мы наблюдаем дальнейшую её эволюцию: в попытке объединить все национализмы Запада против общего врага — подлинной ойкуменической империи — России, управляемой Богом — либеральная светская вера превращается в открытый политический сатанизм, практический популярный культ дьявола.
Россия более 1000 лет назад осознанно и по самостоятельно принятому решению стала местом реализации европейского проекта в его полной, неискажённой версии. И сформировалась на этом первом пути как страна и государство. Поэтому мы и говорим об общем европейском цивилизационном корне. Большинство стран Западной Европы шли вторым путём — за счёт завоевания, подчинения и господства. Они европеизировались извне, насильственно и формально. То, что сегодня выдаётся за достижения западного европеизма, на деле является уродством, неизлечимым последствием травмы, лицемерным сокрытием обиженного, уязвлённого варварства, не получившего возможности или не имевшего способности пройти собственный путь развития. В последние два с четвертью столетия никто не говорит о свободе больше, чем западные европейцы и их альтер-эго — американцы. Но ведь подлинно свободным не нужно говорить о свободе и тем более требовать её.
Третьи страны, искони сформировавшиеся безотносительно к европейской цивилизации, попали на путь европеизации — следования внешнему влиянию европейской цивилизации — относительно недавно. Объём этой европеизации включает в себя «немного» и точно «не всё»; по сравнению с национальными государствами Западной Европы он принципиально ограничен. Это только капиталистическое промышленное производство, наука и инженерия, а также демократические представительские, то есть городские, неимперские формы правления.
Япония приняла этот «пакет помощи» во второй половине XIX века и «в рассрочку» (демократизация, правда, стала актуальной только после поражения во Второй мировой войне), а Китай и Индия — во второй половине ХХ века. То же касается и Юго-Восточной Азии в целом. При этом Китай, Вьетнам, Северная Корея заимствовали не демократию, а коммунизм. Эти недавние по историческим меркам заимствования обусловлены не «любовью» или «завистью» к европейской цивилизации, а стремлением к суверенитету, желанием уравнять военные и геополитические шансы с «гегемонами», такими как США, СССР, «развитые» страны Европы. С точки зрения человеческого материала, культуры, традиций и привычек эти страны существенно не изменились. Они разительно отличаются от Западной Европы