Но уйти от общения в студии было невозможно. Дженни прохладно здоровалась с Мартином, встречая его в коридоре, и он отвечал ей столь же сухим приветствием. Когда она проходила мимо, его ноздрей касался едва уловимый аромат ее волос, и в памяти невольно всплывали картины их единственной проведенной вместе ночи. Шеффилд гнал от себя воспоминания, но избавиться от них полностью не мог. Синеглазая фея по-прежнему занимала слишком большое место в его жизни. Он ревновал ее и к Роберту, хотя тот, по-видимому, уже получил почетную отставку, сыграв роль статиста при королеве сценариев, и к другим абстрактным мужчинам, которые наверняка были в ее жизни, и к успеху, который так легко пришел к Дженнифер.
Помирившись с лучшим другом, Джеймс старался так или иначе привлечь его к работе над новыми фильмами. Он присылал ему сценарии на рецензирование и даже иногда просил «смягчить» те или иные сцены. Правда, Мартин делал это без особой охоты — особенно после того, как однажды оказавшаяся при обсуждении ее сценария Дженнифер с царственным видом заявила, что не возражает, если «коллега» будет ее править — при условии, что потом ей покажут правки и дадут возможность настоять на своем, если возникнет необходимость.
Несмотря на то что наглая девица была его конкуренткой, Мартин не мог не признать: мисс Конелли — чрезвычайно талантливый сценарист. При том, что ее сценарии отличались той самой «жесткостью», которой не хватало ему, они были написаны ярко, броско, основывались на небанальных сюжетах, изобиловавших хитросплетениями и неожиданными поворотами. Приключения великолепной Доры еще не вышли на экран, но аналитики Джеймса уже пророчили им оглушительный успех. Некоторыми пассажами Мартин зачитывался так, что забывал о времени. Он почти не видел изъянов в ее работах, но каждый из тех, что он находил, становился личной маленькой победой Шеффилда.
Дженни прекрасно устроилась и в студии. За несколько недель она умудрилась стать всеобщей любимицей, завела друзей и подруг, с которыми увлеченно пила кофе и спорила в перерывах между съемками. Слыша ее мелодичный смех, Мартин несколько раз порывался выйти в коридор и присоединиться к компании, но всегда удерживался. Раньше он считал себя любимцем публики, особенно дам, хотя и мужской персонал относился к нему терпимо. И лишь с приходом Дженнифер он начал ощущать себя чужим здесь.
Новая сценаристка стала своеобразным катализатором, при помощи которого проявилось отношение сотрудников к Мартину. Он считал это несправедливым — конечно, у него могла сложиться репутация перфекциониста и изрядного зануды, но лишь потому, что он всегда больше других беспокоился об общем деле. Но благодаря Дженнифер и ее дружелюбному настрою Мартин почувствовал, что полностью оторван от коллектива. Его не приглашали на перекуры, не говоря уже о том, чтобы позвать в гости или на пикник. Шеффилд вдруг понял, что он не существует для большинства своих коллег как личность — только как придирчивый сценарист, который вечно толчется на площадке и всячески затрудняет съемочный процесс. Он держался на расстоянии, и сотрудники принимали это расстояние как само собой разумеющееся. Фактически во всей студии у него был только один друг — Джеймс Дайнекен. Так Мартин и пропустил момент, когда из «своего парня» превратился в «злого гения». Поэтому, даже слыша болтовню прямо за дверью своего кабинета, он не сомневался: стоит ему встрять в общий разговор, у большинства сотрудников тут же найдутся неотложные дела, а остальные замолчат. Не то чтобы ему очень хотелось общаться с ними — скорее, Шеффилд просто ревновал всех к Дженни.
Однако, несмотря на внешнюю благожелательность Дженнифер, Мартин чувствовал, что и в ее душе кипят нешуточные страсти. Иногда он ловил на себе ее задумчивый взгляд, который, впрочем, она быстро отводила. Ей не могло быть приятно работать бок о бок с одним из своих «подопытных», а уж тем более — с двумя. И если Роберт с высокой долей вероятности был предупрежден о том, что история его страсти станет основой для будущего сценария, то Шеффилда использовали вслепую. Наверняка Дженни надеялась, что они больше никогда не встретятся. Но коварная судьба распорядилась иначе — и Мартин не знал, благодарить ее за это или проклинать. Женщина, которую он готов был отвоевывать у кого угодно, была от него на расстоянии вытянутой руки, но при этом совершенно недоступна.
Порой он несколько дней готовил обличающие и обвинительные речи, в которых требовал объяснений и со всей возможной суровостью клеймил лживую любительницу приключений. Но, как только Мартин видел в коридоре хрупкую невысокую фигурку с гривой непокорных светлых волос, весь его настрой моментально исчезал, и он проходил мимо, выдавливая из себя лишь вялое приветствие. Он по-прежнему терялся, когда она была рядом, правда, Дженнифер могла с легкостью его рассердить, и тогда Мартин словно облекался в броню сарказма и ярости, забывая об израненной душе.
Они редко сталкивались на людях, но, когда это случалось, в их баталиях не было победителей. Дженнифер жалила по-змеиному: исподволь, полунамеками, пробуждая воспоминания и многозначительно упоминая о вещах, которые были понятны только им двоим. Мартин не оставался в долгу, в глаза ей и на каждом углу заявляя о том, что новая сценаристка чрезвычайно неразборчива в связях. Их стычки походили на изысканные поединки на рапирах, когда каждый из противников старался уколоть другого в рамках своего понимания «спортивности». Внешне все выглядело так, словно сценаристы обмениваются любезностями, и лишь Мартин знал, как его задевает изощренная язвительность коллеги-соперницы. Иногда ему, правда, казалось, что и Дженни больно от его слов.
Баталии разыгрывались публично, а пообщаться наедине у них не получалось. Пройти несколько шагов по коридору и постучать в дверь коллеги было для них гораздо сложнее, чем написать самую «убойную» сцену. Сидя у себя, Шеффилд порой остро чувствовал присутствие Дженни за стеной…
И когда однажды в кабинет постучали, Мартин почему-то сразу понял, что это она. После разрешения войти Дженнифер шагнула на ворсистый ковер и прикрыла за собой дверь. На ее лице была написана решимость, и Шеффилд вдруг ощутил себя нашкодившим школяром, которого сейчас отчитает преподавательница.
— Я хотела поговорить о Роберте, — без лишних церемоний заявила Дженни. — В последнее время ты прохода ему не даешь, и я полагаю, что знаю почему.
— Неужели? — Приятное возбуждение Мартина тут же сменилось глухим раздражением. — Я тоже знаю почему. Стерн — бездарность и работает чрезвычайно плохо. На самом деле его давно пора гнать со студии, но Джеймс пока так не считает.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
