— Это же полный бред! — возмутился Сергей, спьяну не выбирая выражений. — У меня все оформлено правильно. А если вы, любезный, не можете отличить настоящий документ от липы, то попросите себе другого места службы.
Вспыльчивый комендант в считаные мгновения рассвирепел и гаркнул на нарушителя:
— Пшел вон, мэрзавец! Убэрите его отсюда!
Тут же к возмутителю спокойствия подскочили двое подчиненных коменданту солдат. Они попытались оттащить бузотера в сторону. Но он начал активно отбиваться от них — одному сразу дал хорошую затрещину, второго оттолкнул. Возникла потасовка. Сергею начали закручивать руки за спину. Но тут за него вступился какой-то штатский господин из очереди.
— Может, человек контуженый, зачем же на него орать и руки ему ломать!
— Если он больной, то пусть обратно в госпиталь возвращается и долечивается, — выпучив глаза на заступника и энергично жестикулируя, заявил кавказец.
После некоторой борьбы солдаты все-таки сумели оттащить Сергея подальше от КПП и отпустили. Еще не зная, что ему теперь делать, Сапогов стоял и смотрел на неприступную преграду, где хозяйничал строгий комендант.
— Здравствуй, Сережа! — вдруг раздался у него за спиной удивительно знакомый женский голос.
Глава 10
— Что случилось? Почему этот человек так сердито кричал на тебя? — спросила Сапогова бледная молодая женщина. Она была в платье сестры милосердия и с белой косынкой в руках, которую как раз собиралась повязать себе на голову.
Сергей не сразу узнал в коротко стриженной, страшно исхудавшей и похожей на монашку в своем длиннополом черном платье девушке прежнюю знакомую. Некоторое время Сапогов с изумлением разглядывал молодую женщину, не веря, что перед ним та самая Сонечка Стешнева, которую он помнил загорелой улыбчивой амазонкой с отличной. благодаря любви к теннису, фигурой, уделяющей большое внимание модным туалетам и прочим женским излишествам. Перемена, которая с ней произошла, была разительна. Потеряв свои красивые каштановые волосы по плечи, утратив блеск в карих глазах, она производила впечатление физически надломленного человека с угасающей душой.
— Соня! Это ты? — Сергей тут же поправился, вспомнив, что они расстались как чужие люди: — Софья Юрьевна, вы откуда здесь? Не знал, что вы на фронте.
— В Питере сейчас голодно, — пояснила молодая женщина.
И поведала невеселую историю своей недавней жизни. Ее отец — чиновник средней руки, получавший до войны двести рублей жалованья и спокойно содержавший на эти деньги семью из пяти человек (неработающую жену и трех дочерей), в 1915 году стал получать триста. Но из-за того, что цены сильно выросли, даже этой суммы уже не хватало на жизнь.
Чтобы не отнимать кусок у начавших голодать сестер, Соня год назад поступила на курсы Красного креста. Курсисткам платили небольшую стипендию и давали паек, который она приносила домой.
Став сестрой милосердия, Соня недолго проработала в питерском госпитале, а последние полгода находилась на фронте.
— Я перенесла тяжелую болезнь, и начальница госпиталя выписала мне отпуск домой для поправки здоровья.
Осунувшееся лицо Сонечки озарилось кроткой улыбкой.
— Недавно наших раненых посещала знаменитая певица Варвара Князева. Правда, из-за простуды она не пела. Но все были счастливы просто видеть ее. У нас все помнили ее довоенные афиши. Раненые постоянно просили завести граммофон и заказывали ставить пластинки Князевой гораздо чаще, чем других исполнителей.
Сергей знал, как Соня обожала искусство. В три года Соня вместе с матушкой впервые села за рояль. Одновременно начав учиться игре на скрипке. А уже в десять лет девочка прекрасно исполняла знаменитые романсы и целые арии, поражая гостей дома и вызывая законную гордость у своих родителей. Так что ее восторг по поводу знакомства с одной из самых талантливых певиц России, которую она боготворила, Сергею был понятен.
— Случайно Князева узнала, что я собралась ехать домой, — рассказывала Сонечка, — и предложила взять меня с собой. Представляешь, какая она великодушная! Она же богиня! Выступает на лучших подмостках России вплоть до «императорской» сцены петербургского Мариинского театра. Ею сам государь восхищается, государыня с нею дружна и состоит в личной переписке. Александр Блок назвал ее божественной. Публика после концертов выносит ее из театров на руках. Говорят, однажды студенты прямо на вокзале подняли на руки авто, в которое она села, и понесли по проспекту к театру, где должно было состояться ее выступление… А кто я? Самая обычная серость, каких тысячи. Тем не менее она заметила меня со своего пьедестала и приласкала.
Коротко рассказав о себе, Соня вновь поинтересовалась у Сергея, что за странный случай с ним только что приключился. Мужчина был смущен, что бывшая подруга стала свидетелем не слишком красящей его сцены.
— Этот дикий сын гор не пускает меня на поезд, хотя мои документы в полном порядке, — опустив глаза, словно школьник признался он. Впрочем, тут же самокритично добавил: — Вообще-то его можно понять. В этой шинели я и в самом деле выгляжу подозрительно. — Сергей носил синюю шинель французского легионера с нашитыми на нее русскими погонами. — Но эта шинель счастливая, и я не собираюсь ее снимать.
Сергей рассказал, что когда в начале войны он вступил добровольцем во французскую армию и получил на складе новенькую шинель, то нашел в ее кармане стофранковую монету с изображением ангела. Во Франции подобные монеты называют «Счастливым золотым ангелом». Ему рассказали, что существует поверье, будто такая монета приносит удачу. Согласно легенде, подобная монета лежала в кармане дворянина Огюста Дюпре, приговоренного к гильотине во времена Французской революции. Восходя на эшафот, Дюпре произнес молитву, опустился на колени и уже положил голову на плаху, но внезапно… о чудо! Яркая вспышка молнии, внезапно ударившей в шпиль ближайшей колокольни, ослепила толпу. Небо было совершенно ясным, и всех поразило грозное явление природы. Из-за возникшей паники и хаоса казнь была отложена. Даже безбожники-революционеры посчитали случившееся знамением и не решились гневить высшие силы. Дюпре никогда больше не приводили к гильотине. Пятью месяцами позже он был освобожден из тюрьмы.
После этого чудесного случая монетам с изображением ангела стали приписывать чудесные свойства. Их стали почитать в качестве действенных оберегов. Многие французские боевые пилоты, поднимаясь в небо, непременно имели при себе «счастливого Ангела». А вывести корабль в море, не имея при себе этой монеты, считалось для капитана непростительной беспечностью.
Кто именно положил монету в карман его шинели — так и осталось для Сергея загадкой. Вряд ли это могли сделать добросердечные работницы швейной фабрики. Хотя некоторые из этих простых тружениц тоже вкладывали в новенькие солдатские шинели монетки, желая удачи тем, кому они достанутся. Но это были мелкие монетки в пять-десять сантимов. При их скромном жалованье простые труженицы, конечно, не могли иметь отношение к талисману, изготовленному из золота высшей пробы.
Сергей готов был поверить в любую версию происхождения своего талисмана, вплоть до самой фантастической, например, что это сделала его мать, которую он никогда не видел. Особенно он уверовал в силу оберега после того, как в первом же бою в десяти шагах от него упал немецкий снаряд, но не разорвался. К великому сожалению, саму монету у Сергея вскоре украли. Это случилось еще во Франции, когда в госпитале ему лечили больные ноги. Тем больше он дорожил шинелью, в кармане которой нашел свой талисман, отказавшись снять ее даже после возвращения на Родину и вступления в русскую армию.
— Командир роты рвал и метал, требуя, чтобы я переоделся в положенное по уставу обмундирование, а я ни в какую! — рассказывал Соне Сергей. — Я всегда сам чинил шинель, не доверяя это вестовым. В ней я как в непробиваемых доспехах, под защитой ангела-хранителя. После последнего боя от моей роты почти никто не уцелел, а я вот стою перед тобой.
Они вышли на улицу и сели на скамейку. Начинающийся день обещал быть солнечным. Вокруг все по-майски цвело, зеленело и благоухало. Сергею вспомнилось время, когда они с Соней были вместе. Из военных окопов те благословенные дни казались ему идиллией, временем подлинного счастья, которое он почему-то не ценил по странной нелепой близорукости. Прошлое казалось безвозвратно утраченным навсегда. Но вот стоило ему встретить Соню, и он почувствовал прикосновение к чему-то нежному, сокровенному.
Впрочем, война слишком сильно изменила их. Они оба ушли на нее прямо из прекрасной эпохи, и то, что страшная бойня сделала с их душами, кажется, было непоправимым.
Соня рассказывала о своей работе в лазарете. По ее словам, она много к чему привыкла за последнее время — научилась стойко переносить усталость и не отводить глаз при виде чужих страданий, изувеченной человеческой плоти.
