Филипп все еще слал Пенелопе сонеты через Фулка Гревилля, но их стало меньше, и настрой их изменился. Он начал возвращаться к жизни с того момента, как она покинула Лондон, и, хоть и пребывал еще в меланхолии, понемногу начинал напоминать прежнего Филиппа. К нему возвратился его искрометный юмор, и до нее доходили слухи, что он упорно работает, – поговаривали, что скоро его снова пошлют в Ирландию. Он написал сонет, где Астрофил просит Стеллу позволить ему посвятить себя службе своей стране. Это был хороший знак. Сразу же после этого сонета Пенелопа получила еще один, самый горький и мучительный в цикле, – в нем он излагал мысль о том, как недостойно вел себя в течение последнего года.
Затем, одним холодным декабрьским днем, Фулк Гревилль появился в Лизе собственной персоной. У, него была прекрасная причина для приезда – дела, в Кембридже, и он не мог устоять перед искушением встретиться со старыми друзьями. Пенелопа приняла Фулка в гостиной. Она была на шестом месяце беременности и передвигалась с царственной величавостью. Она чувствовала себя великолепно, беременность лишь добавила притягательности линиям ее тела, зажгла матовым свечением кожу, совершенствуя ее и без того бесподобную красоту.
– Как он? – спросила она.
– С ним, наконец, все в порядке. Думаю, что он снова хозяин самому себе и счастлив, насколько это возможно для мужчины.
– Я рада за него, – сказала Пенелопа ровным голосом.
Фулк не поверил. Ему всегда не нравилось то, как она обращалась с Филиппом, он считал, что она бы с радостью вечно держала его на коротком поводке, как любимую собачку. Затем он вспомнил собственные несчастья и подумал, что не вправе осуждать ее.
– Он попросил меня передать вам эти строчки. Как вы, ваша милость, можете сами убедиться, они не посвящены вам и не являются частью цикла об Астрофиле и Стелле. Однако он хотел, чтобы вы их прочли.
Пенелопа почувствовала будоражащий укол при виде знакомого почерка. При тусклом свете зимнего дня одного из последних дней этого года, который принадлежал ей и Филиппу, – она прочла последний сонет, когда-либо посвященный ей:
Покинь меня, любовь.Ты оставляешь за собой лишь прах.А ты, мой ум, стремись к высоким целямИ вечным ценностям, учись парить в мирах,Где чувства светит свет, смирением взлелеян.Любовь, умерь свой пыл, попридержи коней.Я вижу впереди свободой венчанное царство.Там, в небе, ультрамарина голубейНе меркнет свет.Вовек он не погаснет.
Пенелопа разрешилась от бремени в феврале, родив девочку. Поначалу она опечалилась, что родила не мальчика, но, взяв спеленатого младенца в руки, была покорена. Светлые волосы, ярко-синие глаза, трогательная миниатюрность, начинавшаяся с маленьких ноготков, – она и не представляла, что маленькие дети могут быть такими милыми.
Рич собрался было затеять размолвку с Пенелопой из-за того, что она не родила ему наследника, но вовремя вмешалась вся его родня женского пола вместе с повивальной бабкой. «У вас прекрасная жена, ваша светлость, храбрая, как львица, – ни одного стона при родах, и красивый, здоровый ребенок. Девочка – только первая ласточка, гарантирующая появление наследника. Милорду нужно набраться терпения». Рич немного успокоился, а затем и сам, против ожиданий, был очарован малышкой. Глядя на него, держащего на руках маленькую Петицию, Пенелопа подумала, что, несмотря на то, что ему никогда не стать хорошим мужем, из него может выйти неплохой отец.
Весной они снова вернулись в Лондон – ко двору. Она неизбежно должна была снова встретиться с Филиппом.
Их первая встреча прошла гладко – в приемной зале, на глазах у сотни придворных. И чего она боялась? Он всего лишь мужчина, мало чем отличающийся от прочих. Может быть, немного более умный, владеющий некоторыми оборотами речи и жестами, привлекшими ее внимание. И все же эти размышления ни к чему не привели – чувства и память, говорившие совсем иное, заглушали их. Она все еще была в него влюблена.
Однако Филипп изменился. Она не имела понятия о том, какие он теперь испытывает чувства по отношению к ней, а он, похоже, не собирался делиться этим. У Пенелопы сложилось впечатление, что он обрел такую необходимую ему власть над своими желаниями, какими бы они ни были, что ему удалось начать жить собственной, не связанной с прошлой любовью, внутренней жизнью. И хотя его мир даже в худшие времена вмещал нечто большее, чем одно лишь чувство к ней, теперь Пенелопа видела, что он преодолел длившийся всю осень глубокий душевный кризис и вновь обрел спокойствие и равновесие.
Они потратили много усилий, чтобы не остаться невзначай наедине, но однажды, после обеда в замке Бейнардс, лондонском особняке Пембруков, они по воле случая оказались одни в укромном уголке сада.
Возникло неловкое молчание. Чтобы прервать его, Пенелопа поспешила сказать, что рада, вернувшись в Лондон, увидеть, что он чувствует себя гораздо лучше, чем когда она покидала его.
– Раз уж вы затронули эту тему, я наберусь мужества и скажу, что весьма сожалею о том, что я так долго выступал в роли бестолочи.
– Вы нашли изящную формулировку. Они взглянули друг другу в глаза, и ледяная преграда между ними рухнула.
– Дорогая леди Рич, вы отлично знаете, я не имел в виду, что был бестолочью, когда влюбился в вас. Я глупо вел себя все это время, и мое скудоумие закончилось известными вам событиями в Уонстеде. Вспоминая свои поступки и слова... но вы, быть может, извините меня моим тогдашним состоянием.
– Вы бились грудью о шипы, – ответила она с облегчением.
Итак, в конце концов, он из преследователя превратился в преследуемого – и не Стелла, а собственная совесть довела его до пика отчаяния. По крайней мере, этим подтверждалась ее убежденность в том, что он никогда не смог бы быть счастливым, соблазнив чужую жену.
– Да, и в то время я был невыносим для окружающих. Те последние двадцать сонетов... я надеюсь, вы сожгли их.
Пенелопа не сожгла их – у нее даже мысли об этом не возникло.
– Я уверена, что Фулк бережно хранит все копии, – заметила она.
– У Фулка слишком лестное мнение о моих талантах. Он считает, что я вас обессмертил.
К ним подошла вечно занятая и куда-нибудь спешащая леди Пембрук.
– Филипп, музыканты скоро начнут играть. Не заставляй леди Пенелопу пропустить танцы.
– Мы обсуждаем бессмертие, – ответил Филипп. Будучи весьма религиозной и образованной особой, леди Пембрук не нашлась что возразить против такой темы разговора, однако не смогла удержаться от подозрительного взгляда в сторону Пенелопы. Филипп галантно предложил дамам руки: леди Рич – левую, леди Пембрук – правую. Пенелопа подумала, что, хотя встречи с Филиппом вызывают у нее приглушенную боль, его общество может быть даже приятным.
