– Мне кажется, вы и так не в своем уме! – возмутилась Пенелопа. – Упрекать меня... перекладывать на меня свою вину... Я никогда не давала вам причин надеяться, что стану вашей любовницей. Я говорила вам...
– Вы также говорили, что никогда не полюбите меня, – возразил он. – Разве вы забыли, миледи? А затем вы говорили, что любите меня, но это не должно идти дальше слов. Мы оба знаем, чем это закончилось. Вы жаловались, что мои поцелуи слишком грубы, – но всегда хотели продолжения. Вы позвали меня в Уонстед – не я! Вы были готовы обмануть свою мать, назначив мне тайное свидание, – что это было, как не прямое приглашение? Как вы хотели, чтобы я вел себя после всего этого?
Пенелопа в смятении смотрела на Филиппа. Она не нашлась что ответить – ей впервые пришло в голову, что она тоже вела себя небезупречно.
– Если подобным образом поступает молодая особа, – продолжал он, – это можно было бы объяснить ее невинностью, и то это значило бы немного погрешить против истины. А вы, леди Рич, замужняя женщина и прекрасно разбираетесь, что к чему в этом мире. Вы не можете прикрыться неведением. Вам не хуже меня известно, что ни одна добродетельная женщина не стала бы вести себя так, как вели себя вы прошлой ночью.
– Но я добродетельна, – сказала Пенелопа погодя. – В этом вся беда.
– Неужели? Я никогда не говорил, что вы порочны. Что за прок быть сделанной из мрамора? Я утверждаю, что ни одна женщина с правильным понятием о добродетельности никогда бы не обращалась с мужчиной так, как вы обращаетесь со мной.
– Филипп! – Она всхлипнула. – Я не думала... я думала, вы понимаете... я доверяла вам.
Это стало для Филиппа последней каплей.
– Вы доверяли мне. А почему? Потому что считали меня тупоголовым поэтом, образцом рыцарства, запрятанным в скорлупу условностей. Вы думали, что можете обращаться со мной, как пожелаете. Вам нужен не мужчина, а евнух!
Он замолчал. Пенелопа заплакала. Она слышала лишь звук его шагов. Он ходил по вымощенной камнем площадке, то отдаляясь от скамьи, то приближаясь к ней. Пенелопа плакала от отчаяния, а он даже не обращал на нее внимания.
– Я потратил на вашу красоту много времени и много слов, – произнес он вполголоса. – Вам нужно было от меня только это – чтобы я насыщал ваше алчное тщеславие. Больше ни одного сонета! Я думал, что ваше тело и душа способны любить. Теперь, наконец, я вижу, что вы никогда не любили никого, кроме себя.
– Филипп, это неправда! Я люблю вас... пожалуйста, имейте немного жалости ко мне.
– Жалости? А много ли жалости я дождался от вас? – Он помолчал. – Хорошо, я доставлю вам такое удовольствие. Уверен, вы будете рады услышать, что я все еще люблю вас больше всего на свете. Наслаждайтесь победой.
Она услышала его удаляющиеся по тропе шаги, и на этот раз он не вернулся.
Пенелопа не помнила, как вернулась домой, поднялась наверх и заперлась в своей комнате. Она была наедине с ужасающе сильным чувством стыда. Половина того, что сказал Филипп, была неправдой, сказанной в ярости. Но то, что было правдой, – обвинение в том, что она неподобающе вела себя последние пять месяцев, – пугало ее. Разве она могла так вести себя с ним, не намереваясь выполнять ничего из того, что каждый раз обещала ему улыбкой или прикосновением? Все, что она делала, сводило на нет ее ханжескую договоренность с Филиппом. Разве она этого не понимала? Нет, понимала! Но выбрала самый простой путь, положившись на высокие моральные принципы Филиппа, которые должны были уберечь их от грехопадения. Она заставляла его страдать ради того, чтобы был сыгран первый акт пьесы по придуманному ею сценарию.
Пенелопа не стала обедать. Расспросив Джейн Багот, она узнала, что Филипп тоже не выходил из своей комнаты. К вечеру Пенелопа собралась с духом и спустилась вниз, в основном из-за того, что Джейн сказала, будто графиня уже беспокоится насчет нее. Вмешательство матери стало бы последней каплей.
Пенелопа сидела на террасе, подставив прохладному майскому ветерку горячую, раскалывающуюся от боли голову. Она немного успокоилась, поиграв со своим двухгодовалым сводным братом, красивым мальчиком, который напоминал ей ее собственных братьев Деверо в младенчестве. Стояла прекрасная погода, они с Филиппом собирались сегодня покататься на лошадях. А теперь день так печально тянулся.
Он спустился к ужину, предупредительный и молчаливый. Когда трапеза была закончена, он, извинившись, сказал леди Лейстер, что должен увидеть его светлость, чтобы передать ему какие-то бумаги, и удалился.
– Ты понятия не, имеешь, как правильно обращаться с этим молодым человеком, – сказала леди Лейстер снисходительным тоном, от которого Пенелопу передернуло. Она решила не отвечать. – Мне очень жаль вас обоих, – добавила ее мать после паузы. – Вам следовало пожениться тогда. В то время мы не думали, что вы так сблизитесь, и желали тебе лучшей партии. Помнишь тот первый год, когда мы только что приехали сюда? Ты тогда угрожала нам самоубийством из-за того, что мы отослали того мальчика... Он водил тебя на деревенские танцы. Красивый, темноволосый...
– Чарльз Блаунт, – рассеянно заметила Пенелопа.
Она почти забыла об этом. Какими чистыми и невинными они были и как ужаснулись они, когда Лейстер так превратно их понял! Как бы расценил ту ситуацию Филипп? Объяснил бы он ее невинностью.
Леди Лейстер продолжала говорить. Что бы мать сказала, знай она правду? Наверняка бы посчитала себя обязанной читать наставления и ужасаться современным нравам, как обычно делают люди старшего поколения. Но если бы она не, лгала самой себе и вспомнила собственную жизнь, она должна была сказать: «Пенелопа, не будь Глупышкой, не отказывай себе и ему в том, чего вы оба хотите». Пенелопа не могла больше находиться с матерью в одной комнате. Она встала и вышла.
Она медленно шла по направлению к библиотеке и вдруг почувствовала, что ее бьет озноб. Собравшись с духом, она отворила дверь. Филипп сидел за столом и писал. Он не повернулся, чтобы посмотреть, кто вошел, узнав ее по духам и шуршанию юбки.
– Филипп, мы не можем все так оставить...
– Я надеялся, что нынешним утром я ясно дал понять Вашей милости, что мне нечего больше сказать.
– Я не думала, что вы будете так неучтивы... ко мне, когда я приду просить прощения.
Он перестал писать, но так и не пошевелился. Пенелопе было очень трудно говорить с ним, обращаясь к его прямой спине. Ее нежный Филипп не желал облегчить ей задачу.
– Я понимаю теперь, что обращалась с вами неподобающим образом. Я не собираюсь защищать себя, но когда вы сказали, что я не способна любить – это больше, чем я могу вынести. Филипп, я люблю вас. Мне следовало думать о том, что я делала. Вместо этого я просто закрыла на все глаза. Простите меня. Вот и все, что я хотела сказать. А теперь, если я вам не нужна, я уйду.
