Привлеченный шумом и движением Семеныч тихо охнул, угадав на каталке под простынею очертания человеческого тела, и выдавил:
— Жопа...
Димон резко дернулся, поворачивая голову. Неистребимая любовь к зеленоватым хрустящим бумажкам придала ему храбрости.
— Не бзди, Семеныч! За живых меньше платят! — произнес героический фельдшер, на ватных ногах выбираясь из машины.
Печальный груз уже стоял возле задней дверцы готовый к отправке.
— Профессор здесь? — громко спросила Хана.
— Не приходил, — отозвался Димон, с опаской присматриваясь к лежащему на каталке телу.
Пушистый снег уже припорошил простыню. Казалось, природа укутывает свое дитя, под вой ветра начиная прощальную тризну.
С другой стороны подошел Семеныч, тоже не похожий на жизнерадостного оптимиста. Бодрясь, фельдшер похлопал по верху каталки, вздымая белое облако. Ладонь попала точно на загипсованную ногу. Звук получился чужим и жутко неприятным.
— Окоченел, — по возможности невозмутимо констатировал Димон.
— Знамо, не Африка! — ответила Виктория Борисовна. — Давай загружать.
Будучи сыном своего времени и пользуясь моментом, фельдшер собрался было поторговаться, дабы получить компенсацию за их общий с Семенычем стресс.
Начал он с тонкого намека;
— То есть как бы — не просто больной, а сильно? — Димон хотел еще раз похлопать по телу, но как-то не решился. Вместо этого он просто ткнул пальцем в сторону каталки.
— Перелом ноги, плюс ножевое ранение в живот, — перечислила Хана последние вехи жизни похищаемого, надеясь ускорить процесс загрузки.
Взгляд ее упал на зеленоватое лицо Семеныча. В глаза, нос и уши водилы залетали снежинки, но стоял он молча и монументально, как кремлевский курсант у Мавзолея. Лишь нижняя челюсть подрагивала под усами да в глазах плескались страх пополам с мольбой.
— Да, с таким диагнозом недолго мучаются, — ушлый фельдшер ловко гнул свою линию.
Он мысленно аплодировал Семенычу, одним своим видом поднимавшему размер моральных издержек бригады баксов на восемьдесят.
Войдя в образ, Димон говорил глубоким, проникновенным голосом. В тон вьюге и печали момента. Очередной порыв ветра отогнул край простыни, швырнув в тихо сопящие ноздри Мананги горсть снега. Сработал рефлекс, и негр чихнул. Не открывая глаз и совершенно ничего не соображая, он сел, нашаривая одеяло, чтобы укрыться от холода. При виде внезапно поднявшегося черного трупа Семеныч перестал подрагивать челюстью, а мольба и страх во взгляде сменились выражением отрешенного покоя.
Димон стоял, крепко ухватясь побелевшими пальцами за ручку каталки. Прямо перед глазами оказались толстые фиолетовые губы с прилипшим пером от подушки. Секунду лицо с закрытыми глазами оставалось неподвижным. Потом, почувствовав своей бесхитростной распахнутой душой присутствие рядом людей, Мананга спросил — медленно, почти по слогам:
— Как... уаше... доровье?
Руки фельдшера разжались, и он растаявшим снеговиком упал под колеса «скорой». Совместная работа, бывает, спаивает покрепче дружбы. Семеныч солидарно закатил глаза и рухнул в сугроб усами вперед, как свергнутый памятник. Сын Африки быстро замерз на ветру. Одеяло никак не находилось, люди не отзывались. По-прежнему не просыпаясь, он улегся обратно, свернувшись шариком, из которого, как из конфеты «Чупа-чупс» палкой торчала загипсованная конечность.
Виктория Борисовна с трудом сообразила, в чем дело. Сказывалось выпитое и бессонная ночь. Итоги операции не радовали: профессор отсутствовал, помощники лежали без сознания. Она удрученно философски сплюнула в ту сторону, где, по ее мнению, находилась Москва:
— Довели народ...
После этого к обморочной бригаде «скорой» были применены сугубо народные методы реанимации. Их сопровождали исконно отечественные бодрящие выражения. Через пять минут машина с красными крестами на бортах покинула территорию больницы. В кабине «скорой» сидел приведенный в чувство экипаж. Виктория Борисовна явно предпочла женской нежности эффективность. Припухшие щеки Семеныча и Димона полыхали огненным румянцем. В салоне звонко храпел Мананга, успокаивая бригаду уверенной принадлежностью к миру живых.
Глава 11
ПАДЕЖ В МОЗАМБИКЕ
Совершенно неожиданно для себя, выключив свет во всей больнице одним движением рубильника, Виктор Робертович удивленно замер. Окружающая липко-подвальная тьма была абсолютно непроницаемой. Указателей, по которым можно было бы найти выход, теперь не было видно. Где-то вдалеке, в другом мире, раздавались громкие рассерженные крики, хлопали двери... А в подвале слышалось только прерывистое жалобное гудение водопроводных и канализационных труб.
Осознав необходимость решительных действий, Виктор Робертович нащупал ближайшую стену и, опираясь на нее для сохранения направления, а также равновесия, устремился навстречу подвигам. Путь его был долог. Согласно всем физиологическим механизмам, вот-вот должны были обостриться другие чувства — в качестве компенсации за утраченную возможность видеть. Продвигаясь шаг за шагом, на ощупь, он ждал. Но из всех мыслимых чувств почему-то обострилась лишь тошнота. В качестве подмоги в ориентации — штука никудышная. Подвал не желал отпускать свою жертву. Тесный тоннель никак не кончался.
Мучительно медленно, обтирая халатом стены, Файнберг, спотыкаясь, стремительно ковылял на помощь своей новой знакомой. Если бы не благородный порыв, он бы давно уже присел подремать часок-другой. Но нет! Желание спасти беззащитную женщину гнало его вперед. Наконец на пути образовалась приоткрытая дверь. Ее торец был болезненно «нащупан» лбом. В результате на семи морщинистых пядях образовалась шишка, а свалившиеся очки жалобно хрустнули под ногой. Мудро решив, что в темноте они все равно ни к чему, Виктор Робертович с облегчением выскочил на лестницу. Ни секунды не сомневаясь, он направился на хирургическое отделение, готовясь вступить в неравный бой с кем угодно. Выбора не было, потому как встретить в рядах бойцов мафии равного по силам или возрасту оппонента вряд ли представлялось возможным.
* * *
Пока в районе палаты номер шесть происходили вышеупомянутые события, а в подвале графом Монте-Кристо бился Файнберг, младшая медсестра Ираида Павловна сидела на полу. Несколько раз она робко пыталась отвести от закрытых глаз руки, но зрение не возвращалось. В свои шестьдесят лет она очень боялась ослепнуть. Как назло, в такое пакостное утро эта напасть свалилась на нее последней ядовитой каплей. Откуда-то доносился неясный шум. Он настойчиво отвлекал от переживаний, вызывая любопытство.
В конце концов Ираида Павловна решилась. Собрав волю в кулак, она отвела руки. Поначалу темнота перед глазами оставалась прежней, но постепенно из мрака стали выступать нечеткие очертания предметов. К огромному облегчению санитарки, пришла уверенность — зрение вернулось, просто на отделении выключили свет. Перекрестившись и вознеся Господу краткую, но искреннюю благодарственную молитву, она поднялась. Обретя душевное спокойствие и вкус к жизни, санитарка вспомнила о существовании «ночной конкурентки». Мысль о беспардонно похищенном инвентаре толкнула ее вперед.
Привыкая к темноте, Ираида Павловна сделала несколько шагов. Поступь ее мало-помалу становилась все увереннее и быстрее. Вскоре она окончательно освоилась в потемках, уверенно семеня в направлении последнего местонахождения самозванки.
Характерного для уборки шевеления нигде не наблюдалось. Как, впрочем, и никакого другого.
— Спряталась! — злорадно прошипела Ираида Павловна.
Разогнавшись, она чуть было не проскочила мимо застывших в немом безмолвии телохранителей. В последний момент санитарка все же притормозила, по старой советской привычке возжелав втравить в неизбежные разбирательства как можно больше свидетелей.
— Ребята, где тут гражданка, которая полы моей шваброй мыла? — как можно доброжелательнее спросила она у сидящих мордоворотов.
Ответом ей послужило молчание, почти ощутимо налитое равнодушным презрением к чаяниям простого трудового народа. «Зажрались, морды бандитские!» — подумала Ираида Павловна.
— Что, трудно ответить?! Я, между прочим, и за вами здесь убираю! — в голосе ее исподволь появились визгливые нотки.
Охранники безмолвно проявляли высокомерное и наплевательское отношение к сизифовой борьбе за чистоту. Это было крупной ошибкой. Не встретив отпора, праведный гнев полыхнул жарким пламенем пролетарской ненависти.
— Как по чистенькому вышагивать — так все горазды, а как помочь — так никого нету! — нахраписто взвизгнула Ираида Павловна.
«Что, притухли, мордатые?!» — безмолвно возликовал ее внутренний голос.
Войдя в раж, уборщица гордо подняла голову. Дверь палаты номер шесть была открыта. В загадочном свете далеких фонарей, пробивающемся сквозь немытое окно, тускло мерцало серым боком «ведро преткновения».
