См. также: Чесотка.
См. также: Энцефалит, менингит, ревматизм, сифилис.
Теперь себя демонстрирует следующая пациентка, ещё одна блондинка, худенькая, — быть может, даже слишком худая. Опухоль позвоночника, скорее всего. Если в наличии головная боль, лёгкий жар, воспалённое горло — у неё полиартрит.
— Давай вот так, — кричит ей Дэнни, прикрывая свои очки ладонями.
Пациентка слушается.
— Красота, — отмечает Дэнни, быстро делая набросок. — Как насчёт немного приоткрыть рот?
И она слушается.
— Братан, — говорит он. — Студийные модели никогда не дают столько страсти.
А я вижу только, что она не особо хорошо танцует, и, стопудово — такая координационная недостаточность означает амиотрофический поперечный склероз.
См. также: Болезнь Лу Грига.
См. также: Полный паралич. См. также: Затруднённое дыхание. См. также: Спазмы, слабосилие, слёзы.
См. также: Смерть.
Ребром ладони Дэнни размазывает следы жжёной пробки, чтобы добавить тень и глубину. На рисунке женщина со сцены, закрывшая глаза руками, слегка приоткрывшая рот, — и Дэнни быстро добавляет штрихи; его взгляд возвращается к женщине ухватить новые подробности: её пупок, изгиб её бёдер. Претензия у меня одна: Дэнни рисует женщин не такими, как они выглядят на самом деле. По версии Дэнни рыхлые бёдра у одних женщин кажутся каменно-твёрдыми. Мешковатые глаза у других женщин станут ясными и оттенёнными снизу.
— У тебя деньжат не осталось, братан? — спрашивает Дэнни. — Не хочу, чтобы она прямо сейчас отвалила.
Но я без гроша, и девчонка уходит вдоль по сцене к следующему парню.
— Давай глянем, Пикассо, — говорю ему.
А Дэнни трёт себя под глазом, оставляя большое пятно сажи. Потом наклоняет планшетку, чтобы мне стало видно обнажённую женщину, закрывшую руками глаза, гладкую и туго натянутую от мышц: ничто в её внешнем виде не изгажено гравитацией, ультрафиолетом или плохим питанием. Она крепкая, но мягкая. Выгнутая, но расслабленная. Она полностью невозможна с физической точки зрения.
— Братан, — говорю. — Больно молодой она у тебя вышла.
Следующая пациентка — снова Шерри Дайкири, возвращается к нам, уже не улыбаясь, — туго всасывает одну щёку и спрашивает меня:
— Эта моя родинка… Ты уверен, что это рак? То есть, ну, не знаю, насколько мне нужно опасаться?..
Не глядя на неё, поднимаю палец. Этот универсальный знак языка жестов для «Подождите минутку. Доктор скоро вас осмотрит».
— Ляжки у неё уж точно не такие тонкие, — рассказываю Дэнни. — И жопа куда больше, чем у тебя тут.
Наклоняюсь посмотреть работу Дэнни, потом разглядываю последнюю пациентку на сцене.
— Нужно сделать ей более шишковатые колени, — советую.
Танцовщица посылает мне со сцены порочный взгляд.
Дэнни молча продолжает делать набросок. Подрисовывает ей большие глаза. Доводит её до ума. Всё делает неправильно.
— Братан, — говорю. — Художник из тебя не очень.
Говорю:
— Серьёзно, братан, вообще ни на что не похоже.
Дэнни отзывается:
— Прежде, чем обосрёшь весь мир, обязательно не забудь позвонить своему спонсору, — говорит. — И, на тот случай, если тебе ещё не насрать: твоя мама сказала, что ты должен почитать, что написано в её справочнике.
Шерри, которая присела на корточки около нас, я говорю:
— Если ты на полном серьёзе хочешь спасти себе жизнь — могу поговорить с тобой где-нибудь наедине.
— Нет, не в справочнике, — спохватывается Дэнни. — В дневнике. На случай, если тебе станет интересно, откуда ты на самом деле взялся, про всё написано в её дневнике.
А Шерри закидывает одну ногу через край и начинает слезать со сцены.
Спрашиваю его — так что там в дневнике моей мамы?
И Дэнни, продолжая рисовать свои картинки, видя невозможное, отвечает:
— Точно, в дневнике. Не в справочнике, братан. Про всё, кто твой настоящий папа, написано в её дневнике.
Глава 17
В Сент-Энтони девушка за конторкой зевает себе в руку, а когда спрашиваю, не хочет ли она сходить выпить чашечку кофе, — смотрит на меня краем глаза и отзывается:
— Не с тобой.
А я, серьёзно, к ней и не лезу. Могу последить за её столом сколько нужно, пока она сходит за кофе. Я не заигрываю.
Серьёзно.
Говорю:
— У вас усталые глаза.
Она только и делает, что сидит здесь, записывает-выписывает несколько человек в день. Смотрит на видеоэкран, который показывает внутренности Сент-Энтони: каждый коридор, зал, столовую, сад, — картинка сменяется следующей каждые десять секунд. Изображение чёрно-белое, зернистое от помех. На экране на десять секунда показывается столовая: она пуста, и все стулья лежат вверх ногами на своих столах, хромированные ножки каждого торчат в воздух. На следующие десять секунд появляется длинный коридор, в котором кто-то сидит у стены, взгромоздившись на лавку.
Потом, на следующие десять мохнатых чёрно-белых секунд, там Пэйж Маршалл, которая толкает мою маму в коляске по очередному из длинных коридоров.
Девушка с конторки говорит:
— Я отойду только на минутку.
Около видеоэкрана — древний динамик. Обтянутый узловатой диванной шерстью, такой динамик старого образца, как были в радио, с круглым окружённым номерами переключателем. Каждый номер — какое-то помещение в Сент-Энтони. На столе микрофон, чтобы можно было делать объявления. Поворачивая переключатель на нужный номер по шкале, можно прослушать любое помещение в здании.
И на какой-то миг из динамика долетает голос моей мамы, слова:
— Я посвятила себя и свою жизнь всему тому, чего была против…
Девушка переключает интерком на цифру девять по шкале, и теперь слышны звуки испанского радио и громыхание железных кастрюль из кухни, оттуда, где кофе.
Говорю девчонке:
— Не торопитесь если что, — и. — Я не чудовище, как вы тут, может, слышали от всяких обозлённых.
Даже при всей моей обходительности, она кладёт свою сумочку в стол и запирает его. Говорит:
— Это не займёт больше пары минут. Ладно?
Ладно.
Потом она уходит за бронированные двери, а я сажусь за её стол. Смотрю на экран: тут зал, сад, какой-то коридор, каждые десять секунд. Высматриваю Пэйж Маршалл. Одной рукой переключаюсь с номера на номер, прослушивая каждое помещение на предмет доктора Пэйж Маршалл. На предмет мамы. В чёрно-белом цвете, почти вживую.
Пэйж Маршалл со всей её кожей.
Другой вопрос из списка сексомана:
«Вы подрезаете внутреннюю часть карманов ваших брюк, чтобы иметь возможность мастурбировать на публике?»
В зале сидит кто-то седой, с головой зарывшись в головоломку.
В динамике только статические разряды. Белый шум.
Спустя десять секунд, в комнате для кружков за столом сидят старухи. Женщины, которым я исповедовался в том, что разбил их машины, разбил их жизни. Взяв на себя вину.
Прибавляю громкость и прикладываю ухо к диванной ткани динамика. Не зная, какую комнату означает какой номер, переключаюсь между номерами и слушаю.
Другая моя рука проскальзывает в то, что когда-то было карманом бриджей.
Перехожу с номера на номер: кто-то хлюпает носом на третьем. Где бы это ни было. Кто-то матерится на пятом. Молится на восьмом. Где бы это ни было. На девятом снова кухня, испанская музычка.
Монитор показывает библиотеку, очередной коридор, потом показывает меня: зернистого чёрно-белого меня, сгорбившегося за конторкой, уткнувшегося в экран. Меня, вцепившегося одной рукой в управляющий переключатель интеркома. А другая моя размытая рука засунута по локоть внутрь бриджей. Подсматриваем. Камера в холле подсматривает за мной.
А я подсматриваю за Пэйж Маршалл.
Подслушиваю. Где её можно найти.
«Подкрадываюсь» — неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.
Экран демонстрирует мне одну старуху за другой. Потом, на десять секунд, там Пэйж, которая толкает мою маму в коляске по очередному из длинных коридоров. Доктор Пэйж Маршалл. И я кручу ручку, пока могу слышать голос моей мамы:
— Конечно, — рассказывает она. — Я сражалась против всего, но всё чаще и чаще волновалась, что ни разу не была за что-то.
Экран демонстрирует сад, согнутых над костылями старух. Вязнущих в гравии.
— Ой, критиковать, осуждать и жаловаться можно на что угодно, но куда это приведёт меня? — продолжает рассказывать мама, её голос остаётся на заднем плане, пока экран по кругу демонстрирует другие помещения.
На экране столовая, там пусто.
На экране сад. Ещё старики.
Прямо какой-то очень подавляющий веб-сайт. «Смерте-Кэм».
Какой-то чёрно-белый документальный фильм.
— Ныть — это не создавать что-то, — продолжает мамин голос на заднем плане. — Восставать — не восстанавливать. Высмеивать — не возмещать… — и голос в динамике угасает.
