И не только у лис. Она такая же и у нашей младшей сестренки, человеческой женщины. Но только бесчувственный и тупой самец-шовинист может попрекнуть ее этим. Ведь женщина вовсе не создана из ребра Адама, это переписчик напутал от жары. Женщина создана из раны, через которую у Адама его вынимали. Все женщины это знают, но признались вслух на моей памяти только две — Марина Цветаева («от друзей — тебе, подноготную тайну Евы от древа — вот: я не более чем животное, кем-то раненное в живот») да императрица Цы Си, которую невероятно раздражала собственная принадлежность к слабому полу (ее высказывание я не привожу, так как оно, во-первых, непристойно, а во-вторых, крайне идиоматично и не поддается переводу). А ребро Адаму отдали, и он с тех пор все пытается засунуть его назад в рану — в надежде, что все заживет и срастется. Дудки. Эта рана не заживет никогда.
Насчет лезвия и стены граф де Шермандуа подметил очень хорошо, образно. Мы, лисы, действительно делаем нечто подобное — нащупываем тайные струны человека, а потом, когда они найдены, норовим сыграть на них «Полет Валькирий», от которого рушится все здание личности. Впрочем, теперь это не так страшно. Здание современной личности больше похоже на землянку — рушиться в ней нечему, и усилий для ее завоевания прилагать почти не надо.
Но зато и завоевание ничтожно — чувства нынешних моргателей глазами неглубоки, и органчики их душ играют только собачий вальс. Вызываешь в таком человеке самый мощный ураган, который он способен вместить, а урагана хватает только на то, чтобы принести тебе несколько мятых стодолларовых бумажек. И еще надо следить, чтобы они не были разрисованы, порваны или, упаси бог, выпущены до восьмидесятого года. Вот так.
* * *
Александр позвонил через два дня, как обещал. Я взяла трубку еще во сне, совершенно не сомневаясь, что это он.
— Алло.
— Ада, — сказал он, — ты?
— Ада?
Я точно помнила, что так не называла себя никогда.
— Я буду называть тебя Ада, — сказал он. — Это ведь можно считать уменьшительным от Адель?
В имени могло крыться два полярных смысла — «ад А» и «А да». Это волновало. Удивительнее всего, что раньше такое никогда не приходило мне в голову.
— Хорошо, — сказала я, — называй, если хочешь.
Лучше переходить с «вы» на «ты» незаметно, не заостряя на этом внимания, так как в разных культурах ритуалы сильно отличаются, а все их запомнить невозможно. Я сформулировала это правило около полутора тысяч лет назад, и оно ни разу меня не подводило.
— Я хочу тебя видеть, — сказал он.
— Когда?
— Прямо сейчас.
— Э…
— Тебя ждет моя машина.
— Где?
— У трибун.
— У трибун? А как ты узнал, где я…
— Это несложно, — усмехнулся он. — Михалыч тебя довезет.
В дверь громко постучали.
— Вот, — сказал Александр в трубке, — это он. Жду тебя, мой цветок.
Он повесил трубку. Мой цветок, подумала я, надо же. Считает меня растением. В дверь опять постучали, на этот раз настойчивее. Такая предупредительность граничила с наглостью.
— Адель, — позвал из-за двери знакомый голос. — Ты тут? Я по прибору вижу, что тут. Эй!
Он постучал еще раз.
— У тебя тут знак висит «не влезай, убьет». Может, ты влезла, и тебя убило? Ты живая? Отзовись! А то я дверь сломаю!
Идиот, подумала я, сейчас же народ сбежится. Хотя нет, еще слишком рано… Но все равно лучше было не рисковать. Я подошла к двери и сказала:
— Владимир Михайлович, тише! Сейчас отопру, дайте только одеться.
— Жду.
Я быстро оделась и оглядела свое жилище — кажется, ничего компрометирующего на виду не было. И как он только меня нашел? Следил, что ли?
— Открываю…
Михалыч вошел и несколько секунд моргал, привыкая к полутьме. Затем огляделся по сторонам.
— Ты чего это, здесь живешь?
— Ну да.
— Что, в газовом вводе?
— Это не газовый ввод. Там просто табличка на входе, чтобы у людей вопросов не было.
— А что это вообще такое? — спросил он.
— В каком смысле?
— Ну, у каждого места есть свое предназначение. Что это за помещение?
— Я помещений не люблю, — сказала я. — Мне не нравится, когда меня помещают. Это пустое место под трибунами. Сначала тут склад был. Потом все перегородили, за стенкой сделали трансформаторную подстанцию, а про эту часть забыли. Ну, не просто так забыли. Пришлось, конечно, постараться…
Я выразительно пошевелила в воздухе пальцами. Шевелить, конечно, надо было не пальцами, а хвостом, но я не собиралась посвящать Михалыча во все подробности своей трудной судьбы.
— Отопление-то хоть у тебя есть? — спросил он. — Ага, вон вижу, обогреватели. А где туалет?
— Вам что, хочется?
— Нет, просто интересно.
— Надо по коридору пройти. Там еще и душ.
— Ты правда в этой конуре живешь?
— Почему конура? — сказала я. — По планировке больше мансарду напоминает, как у адвоката или политтехнолога. Loft, это сейчас модно. Потолок здесь косой, потому что сверху трибуны проходят. Романтично.
— А как же ты здесь без света?
— Вон под потолком стеклышко, видите? Это окно. Когда солнце встает, сюда падает очень красивый луч. Вообще я и в темноте неплохо вижу.
Он еще раз оглядел мое жилище.
— В этих мешках твое барахлишко?
— Можно и так сказать.
— Велосипед тоже твой?
— Да, — сказала я. — Хороший велосипед, кстати — дисковые тормоза, вилка из углепластика.
— Компьютер тоже из углепластика? — хмыкнул он.
— Будете смеяться, угадали. Это редкая модель «Vaio», их «Сони» только для Японии делает. Самый легкий ноутбук в мире.
— Понятно. Поэтому на картонной коробке стоит, да? Вместо стола? Перед гостями не стыдно?
Его тон стал меня задевать.
— Знаете, Владимир Михайлович, — ответила я, — если сказать честно, я даже не знаю, к чему я испытываю большее равнодушие — к виду окружающих меня вещей или ко мнениям окружающих меня граждан. И то и другое слишком быстро остается в прошлом, чтобы я, как это говорят, парилась.
— В общем, бомжатник, — подвел он итог. — Участковый про эту хавиру знает?
— Хотите направить?
— Посмотрю на твое поведение. Ну, пошли.
До машины мы дошли молча, только Михалыч два раза выругался — первый раз, когда надо было протиснуться через щель между двумя фанерными щитами, а второй — когда надо было поднырнуть под перегородку.
— Пожалуйста, не материтесь, — попросила я.
— Я рукав порвал. Как ты здесь свой велосипед протаскиваешь?
— Запросто. Летом я его снаружи оставляю. Кто сюда полезет.
— Да, — сказал он, — это точно.
Машина стояла за воротами спорткомплекса. Значит, был шанс, что визит Михалыча останется незамеченным. Хотя какая разница? Местные могут ничего не замечать еще сто лет, но ведь Михалыч и его контора теперь все знают. Просто так они с меня не слезут. Придется искать новое жилье, подумала я, в какой уже раз…
Когда мы отъехали от спорткомплекса, Михалыч вдруг протянул мне алую розу с длинной ножкой. Я даже не поняла, откуда он ее вытащил, так это было неожиданно. Роза совсем недавно раскрылась, на ней еще блестела роса.
— Спасибо, — сказала я, беря цветок. — Я тронута. Но сразу хочу сказать, что между нами вряд ли…
— Это не от меня, — перебил он. — Шеф просил передать. Сказал, чтобы ты по дороге подумала над смыслом.
— Хорошо, — сказала я, — подумаю. А по какому прибору вы меня видели?
Он сунул руку в карман пиджака и вынул маленький предмет вроде портсигара с экранчиком, как у цифровой камеры. На портсигаре было несколько кнопок, но выглядел он в целом невыразительно.
— Это пеленгатор.
— И что он ловит?
— Сигналы, — сказал Михалыч. — Дай свою сумку.
Я протянула ему свою сумочку. У следующего светофора он взял ее за ремешок, вывернул его и показал мне маленький кружок темной фольги, размером меньше копейки. Он был совсем тонким и держался на клейком слое. Я бы никогда его не заметила — или решила бы, что это какой-то лейбл.
— И когда вы его мне прицепили?
— А когда мы в комнату шли шампанское пить, — сказал он и ухмыльнулся.
— Зачем? Ко мне такие серьезные вопросы?
— В общем, да, — сказал он. — Но теперь уже не у меня. Ничего, шеф тебя на чистую воду выведет… И не таких разъясняли. Я ему, кстати, сказал, чем ты занимаешься.
Происходящее совсем перестало мне нравиться, но было уже поздно метаться: мы приближались к знакомому дому. Проехав через двор, машина нырнула в металлические ворота гаража, которые немедленно закрылись, отрезав нас от мира.
— Выходи, приехали.
Как только Михалыч вылез, я положила розу на его сиденье — ее длинный шипастый стебель практически сливался с ним по цвету, и был хороший шанс, что Михалыч с размаху усядется на него своим крепким задом.
