– Анрэи, – она тоже прямо смотрела ему в глаза, – ты уже построил дом, и я уже развесила в нём шторы… – Глаза её заблестели от мокрой слюды слёз. – Дом – это мы с тобой. И как мы захотим, так и будет… Я вот здесь, в этой квартирке, почувствовала себя дома…
– И я тоже, – вставил он. – С детства не было этого ощущения.
– Вот видишь, – шмыгнув носом, продолжила она, – разве в детстве ты своими руками его делал?
Она засмеялась и прижалась к его лбу своим, они оба наклонили слегка головы, – так что их носы встретились…
– Дом строит любовь, а не наоборот, – сказала она.
– И где тут понять, это любовь строит дом, или дом строит любовь – и то, и то одновременно строят одно и то же, – опять её рассмешил, и сам стал смеяться.
– Не придирайся к словам, – ты понял, о чём я.
– Я всё равно хочу наш дом своими руками, – упрямился он, – потому что только я знаю, как тебе нравится.
– Ну, ладно, – согласилась она, немножко посерьёзнев, – строй. Только когда я буду спать, – потому что когда я не буду спать, я буду тебя любить…
– А когда же я буду спать?
Они оба снова рассмеялись.
– А ты будешь спать со мной, а не «когда»…
На том и порешили. Нашёл, с кем спорить. Сказал только:
– Я хочу, чтобы мы жили с тобой в настоящем мире, а не в этом – не в том, в котором мы живём…
Она глянула на него – немного странно.
Анрэи «отпустил» её пока, снял с её плеч руки, чуть отступил. Она смотрела на него прямо, не моргая, и он отметил что-то новое в её взгляде. Её лицо выровнялось, словно от внутреннего совершенства, которое проявилось полностью в эту минуту, – прямо-таки греческая богиня – Ника, с которой он её сравнивал. «Если бы „девкам“ из офиса хоть толику того совершенства – нет, не внешнего, – он опять невольно сравнивал их с нею, – они бы не смотрелись так вычурно, карикатурно, мелко, дёшево, их большие груди и кривоватые голени не вызывали бы смеха своими претензиями».
В глубине глаз Наэтэ затаились будущий Парфенон и вдохновение Фидия – вернее, то, что можно назвать их источником, первообразом, – строитель и скульптор должны лишь как можно искуснее «срисовать» его и понимать при этом, что их усилия тщетны, ибо то прекрасное, что выходит из-под их рук и радует потом всё человечество, лишь бледное подобие настоящего, истинного совершенства, тайна которого выше разума и умений человека… У Анрэи засосало под ложечкой, он понял, что никакое вдохновение не поможет ему постичь до конца «источник» Наэтэ, её «первообраз», её совершенство, порождая лишь неутолимую жажду обладать им, стремление к нему… Да ему двух жизней не хватит, чтобы постичь Наэтэ своей страстью, своей любовью… Перед ним стоял и смотрел на него этот Сфинкс – с глазами Наэтэ, от которых, если не «уворачиваться» некоторое время, начинается дрожь в коленках… Его охватило пламя её сияния, оно не жгло – оно возносило, – до страха высоты, до жути свободного падения, оно делало Наэтэ сродни Елене Прекрасной, из-за которой была Троянская война, а Гомер был вынужден написать «Илиаду», да ещё и «Одиссею» в придачу…
– Ты случайно не богиня? – спросил он.
Она засмеялась, и он тоже улыбался – смущённо, хотя вроде пошутил.
– Нет, – теперь она снова положила ему руки на плечи, прижалась, – я твоя Наэтэ…
Обняла его потом, и стала нежно гладить по голове.
– Хочешь, буду богиней, хочешь – многодетной матерью…
Потом они начали дурачиться – она задирала ему свои ноги так высоко, чтобы он мог целовать на них пальчики, и приговаривала, как приказывала:
– Целуй! Ещё целуй! Плохо целуешь!..
А он и рад до без ума.
Потом обнимались – всё ещё на кухне – так, что двинанули стол, и с него посыпалась посуда, из которой они ели, и разбилась, – тарелки, чашка… Оба только и хохотали.
– На счастье, – говорила она.
– Надо остальную тоже побить, – говорил он.
Смешно, да. Пришлось ползать, убирать – ему, у неё же пальчики и пяточки на ногах, разутых и раздетых… Он стоял под нею на четвереньках, сметая осколки и целуя заодно её ноги, – это могло продолжаться долго, поскольку про осколки он не всегда помнил, не мог удержать в голове два дела – тем более, что одно из них гораздо интереснее второго. Она взяла, наконец, и села на него, как на маленького пони, вытянув свои ноги вперёд его ушей на всю длину, кухня едва вмещала их… У него от смеха и её тяжести подламывались руки, он старался не брякнуться…
– Сейчас ты себе нос разобьёшь, – смеялась она.
– Не я себе, а ты мне.
Ну ухохатывались.
– Вези меня в шалаш, я принцесса. А ты грум.
– Почему грум, – я лошадь!
– Нет, ты грум. Грум – это перевозчик принцесс…
– Принцессы в шалашах не живут.
Он уже не мог от смеха.
– Ах ты низкий грум, как ты разговариваешь с принцессой! Н-но!
Он от смеха смешно ворочался. И не мог ни говорить, ни двигаться.
– Может, я отвезу тебя во дворец? – он там же, где шалаш…
Она спрыгнула с него, тоже встала на четвереньки – нос к носу с ним, и смеялась счастливо, поджав губы, носом, – от этой её манеры смеяться он съезжал с катушек вообще. Долго же они «подметали»…
В «шалаше» – под пледом – у них начался какой-то пароксизм – нежной игры, объятий – и ласковых, почти бережных, и страстных… Они длили эту взаимную нежность до бесконечности, сколько позволяли силы сдерживать страсть, тонули в этой сладкой истоме «до упора»… Говорили, смеясь, о чём ни попадя – громким шёпотом. От любителя всего «своего, настоящего» поступила, например, смешная информация о том, что завтра они пойдут одевать Наэтэ. В «секонд-хэнд» за углом… Наконец, измотали себя этой нежностью до «не могу». И «упали в любовь»… И она его не покусала. Случайно так получилось… И по этому поводу тоже – ласкались и смеялись изнеможённо… Уже хотели спать страшно, уже не было сил, и всё равно – не желали «расставаться» на время сна-забытия. Лежали ещё долго, шептались – обо всём, обо всём, им хотелось именно шептаться, словно их кто-то мог услышать… И как-то легко задавали друг другу то «глупые» вопросы о каких-нибудь мелочах, то – вселенского масштаба… Анрэи – уже почти за порогом сна – вдруг спросил её:
– Наэтэ!.. – И замолчал.
– Что, мой грумский пони?..
– Как ты думаешь, какая у человека миссия? Ведь каждый человек зачем-то приходит в этот мир…
Она его обняла и перевернула на спину, и теперь она над ним… Смотрит ему в глаза, как она это любит делать по утрам. В комнате темно от ночи и светло от уличных фонарей одновременно… Он задал ей этот вопрос, видимо, в бессознательной надежде, что это снова будет разговор про их любовь. Они без конца сворачивали на эту тему, они упивались друг другом… Ну какая у человека может быть «миссия»? – любить Наэтэ, служить Наэтэ, пальчики ног ей целовать… Но её ответ его если и не огорошил сильно, то озадачил слегка. Она, помолчав и посмотрев на него, сказала – серьёзно:
– Я долго думала о своей миссии, а когда нашла тебя, перестала думать. Забыла.
Глаза их хоть и засыпали давно, но всё равно начали «мироточить» – и у него, и у неё… По разным причинам, но не понятно, каким. У одного от изнеможения, наверное, а у другой – от борьбы с изнеможением.
– А у любви – есть миссия? – снова спросил он.
– А какая миссия может быть у любви? – тоже спросила она. – И сама стала отвечать – с неожиданной страстью, откуда силы? – У жизни разве есть «миссия»? Это ведь одно и то же… Вот у Иисуса Христа – была миссия. Вернуть людям их достоинство, знание, чьи они дети, знание Бога, правил жизни, веру в чудо, в бессмертие, в то, что люди не будут оставлены тьме… Он вернул любовь, и в этом была его миссия – вернуть, Он был послан с любовью – Тем, Кто Сам есть Любовь. И вот какая у Бога может быть «миссия»? Кто её на Него возложит? Только Сам на Себя.
Анрэи не понял ничего.
– А ты веришь в Него? – изумлённо спросил он, а у самого замельтешило – в голове и глазах: Наэтэ, миленькая, как же я тебя люблю! Ты – моя жизнь и моя любовь, ты вернула мне – жизнь и любовь – ты! Ты послана Богом – ты! Ко мне лично!»
А Наэтэ продолжала:
– Так и любовь, и жизнь. А «миссия» – это когда кто-то болен, и вот врач – это миссионер…
– Тогда ты и есть миссионер, потому что ты вылечила меня, воскресила.
Наэтэ шмыгнула носиком:
– А ты? Ты тогда не миссионер? – и заплакала. – Что ты только всё о себе думаешь?
Анрэи поразился – как? А она:
– Это ты – врач, это ты меня спас, ты меня вылечил, эгоист проклятый.
Ничего себе, «эгоист» – спас, вылечил.
– Почему же я эгоист, Наэтэ? Я твой раб. Раб любви. К тебе.
– Потому что тебе нужно, чтобы к тебе шли с «миссией»… Я люблю тебя, Анрэи! – она совсем заплакала и упала лицом рядом с его лицом… Они развернулись на бок – нос к носу…
