— Вы хотите сказать, что отец разорился, а его родной сын об этом не знал?
— О финансовых делах мы говорили с ним очень редко. У меня была своя жизнь, а у него — своя.
И Тай полностью ушел в созерцание игры огня в камине.
Глюк собрал клочки расписок, скрепил их и положил обратно в конверт. Кто-то тихо кашлянул. Эллери обернулся. Это был доктор Джуниус, он нервничал.
— Дождь прекратился. Думаю, теперь вам можно лететь.
— Доктор, опять вы за свое, — недовольно пробурчал инспектор. — Вам что, не терпится нас отсюда выпроводить?
— Нет-нет, — поспешно возразил Джуниус. — Просто я беспокоюсь о мисс Стюарт. Ей необходим отдых.
— А это напомнило мне… — сказал Глюк и бросил взгляд на лестницу. — Раз уж я здесь, надо поговорить со стариком.
— Доктор Джуниус считает, что это будет неразумно, — сухо заметил Эллери. — Или твою кожу и дробь не пробьет? Учти, у Толланда Стюарта возле кровати ружье.
— Да неужто? — ахнул Глюк и двинулся к лестнице.
— Осторожно, инспектор! — крикнул Джуниус и кинулся за ним. — Он ведь даже не знает, что его дочь умерла.
— Да будет вам, — поднимаясь по ступенькам, бросил Глюк. — Такие застенчивые обычно имеют привычку подслушивать в замочную скважину или с верхней площадки.
Вспомнив лицо старика под дождем, Эллери мысленно поаплодировал прозорливости Глюка: старик, конечно, узнал о смерти дочери. Недолго думая, Эллери направился вслед за Глюком и доктором. Наверху было темно.
— В этом морге есть хоть одна лампочка? — споткнувшись о последнюю ступеньку, рявкнул инспектор.
— Сейчас, сейчас, минуточку, — причитал Джуниус. — Выключатель… — И доктор исчез во тьме.
Эллери замер, но, сколько ни вслушивался, ничего не уловил, кроме потрескивания дров в камине и бормотания Батчера, успокаивающего Бонни.
— А что такое? — спросил Эллери.
— Мне послышалось, кто-то крадется. Но видимо, я ошибся. В таком мрачном доме живо с катушек съедешь.
— Думаю, ты не ошибся: очень может быть, что старик и правда подслушивал, а когда понял, что мы идем к нему, спрятался в спальне.
— Джуниус, ну где же ваш проклятый свет? — взревел Глюк. — Давайте-ка глянем на этого старого индюка.
Вспыхнул свет; оказалось, что они стоят в просторном холле с ковром на полу и картинами голландских мастеров по стенам. Прекрасная живопись, отметил Эллери. В холл выходило много дверей, все они были закрыты, и никаких признаков хозяина.
— Мистер Стюарт! — крикнул просительно Джуниус. В ответ — тишина.
Доктор жалобно посмотрел на Глюка:
— Ну вот, инспектор, мистер Стюарт не хочет вас видеть, он в дурном настроении. Вы не могли бы отложить разговор на завтра?
— Могу, но не хочу, — ответил полицейский. — Где его берлога?
Доктор в отчаянии всплеснул руками и заверещал:
— Он же нас всех перестреляет! — После чего неуверенной походкой подошел к дальней двери и постучал трясущейся рукой.
— Убирайся! — донеслось из-за закрытой двери.
Доктор хрюкнул и попятился назад.
— Мистер Стюарт, откройте нам! — властно потребовал инспектор.
— Кто там?
— Полиция.
— Убирайтесь из моего дома! У меня с полицией никаких дел нет! — шепелявил, как беззубый, Толланд Стюарт.
— Мистер Стюарт, вам известно, что ваша дочь Блит убита? — строго прикрикнул Глюк.
— Я это уже слышал! Кому сказано, убирайтесь!
— Дедушка! — Через холл к ним неслась Бонни.
— Мисс Стюарт, прошу вас, только не сейчас! — взмолился доктор Джуниус. — Он неприятен в гневе, может обидеть вас.
— Дедушка! — рыдала Бонни, барабаня кулачками в дверь. — Впусти меня. Это я, Бонни. Мама… она умерла. Ее убили. Теперь мы только одни с тобой. Прошу тебя, открой мне!
— Мистер Стюарт! — воззвал к хозяину Джуниус. — Сэр, это ваша внучка Бонни Стюарт. Вы ей нужны, сэр. Откройте же, поговорите с ней, успокойте ее!
За дверью молчание.
— Мистер Стюарт, это доктор Джуниус. Прошу вас, откройте!
— Убирайтесь, все! — прохрипел Толланд Стюарт. — Никакой полиции! Бонни — нет, только не теперь. Среди вас — смерть! Смерть! Смерть…
Визг пресекся на высокой ноте, и раздался глухой звук упавшего тела. Бонни закусила палец, уставясь в стену. Прибежал Жак Батчер.
— Постойте в стороне, мисс Стюарт, — мягко попросил инспектор Глюк. — Придется взломать двери. Джуниус, с дороги!
Тай тоже поднялся и теперь стоял в дальнем конце холла, наблюдая за остальными.
Инспектор всей своей огромной массой навалился на двустворчатые двери, что-то треснуло, и створки распахнулись. На какой-то момент — краткий и бесконечный — все застыли у порога.
В большой спальне Толланда Стюарта царил полумрак. Как и гостиная на первом этаже, она была обставлена тяжелой дубовой мебелью. В углу под балдахином из тонкой красной ткани стояла огромная резная кровать. Теплое одеяло было откинуто. Рядом, на расстоянии вытянутой руки — дробовик. А на полу перед дверью лежал, скрючившись, хозяин дома — во фланелевой пижаме, шерстяном халате, теплых носках и ковровых шлепанцах на тощих ногах. Камин в спальне не горел, единственным источником света служил ночник на тумбочке у постели.
Доктор Джуниус протиснулся вперед, опустился на колени перед неподвижной фигурой, пощупал пульс.
— Обморок, — констатировал врач. — Это могло произойти из-за припадка, гнева или нервного потрясения, я не знаю. Но пульс нормальный. Так что волноваться особенно не стоит. А сейчас вам лучше уйти. Говорить с ним сегодня все равно бесполезно.
Он встал и с удивительной легкостью для своей хилой комплекции поднял мистера Стюарта с пола и перенес на кровать.
— Это с ним, скорее всего, от стыда, — презрительно обронил инспектор Глюк. — Старый иссохший термит! Пошли отсюда. Летим в Лос-Анджелес.
Глава 8
НИ ЗА ЧТО, НИ ПРО ЧТО
— Куда теперь? — спросил пилот.
— Лос-Анджелес, муниципальный аэропорт. Машина была невелика, они сидели в тесноте и молчали, пока самолет набирал высоту.
— А где мой самолет? — глядя в запотевшее окно иллюминатора, неожиданно спросил Тай.
— Сейчас уже должен быть в Лос-Анджелесе, — ответил инспектор Глюк и после долгой паузы добавил: — Естественно, мы же не могли их там оставить.
Бонни потерлась щекой о плечо Жака Батчера.
— Я была в морге один раз, — сказала она. — Снимали небольшой эпизод. И даже просто в декорациях… Там было холодно. Мама не любила… — Бонни закрыла глаза. — Батч, дай мне сигарету.
Жак прикурил сигарету и поднес к ее губам. Бонни открыла глаза.
— Спасибо. Вы, наверное, считаете, что я вела себя как дитя малое, неразумное. Да, именно так оно и было. Сильный шок. А теперь даже еще хуже, потому что мысли вернулись… Мамы нет. Это невероятно, невозможно!
— Мы все знаем, что ты сейчас чувствуешь, — не оборачиваясь, резко сказал Тай.
— О! Прости.
Эллери посмотрел в окно, в черную грозовую тьму. Внизу под ними сверкали молнии, а впереди уже помнились и стали быстро разрастаться точки ярких огней — алмазы на бархатной подушке.
— Риверсайд, — сообщил инспектор. — Вот пролетим его, а там уж до аэропорта останется совсем немного.
Тай внезапно вскочил и с отрешенным видом, спотыкаясь, двинулся вдоль прохода. Развернулся и громко спросил:
— Ну почему?
— Что «почему»? — удивился полицейский.
— Почему убили отца? Почему их обоих убили?
— Э, сынок, если бы мы это знали, тут и делать-то было бы нечего. Сядь.
— Как-то все бессмысленно. Их ограбили? У отца при себе была тысяча наличными. Только утром я дал ему эти деньги — вроде… свадебного подарка. Или… Бонни! У твоей матери было много денег?
— Не смей ко мне обращаться, — ответила она.
— Это не то, — сказал Глюк. — Их вещи остались нетронутыми.
— Тогда почему? Зачем он их убил? — кричал Тай. — Он что, сумасшедший?
— Сядь, Тай. — Жак Батчер от усталости еле языком ворочал.
— Подождите! — Тай сверкал красными воспаленными глазами. — А вы полностью исключаете несчастный случай? Я имею в виду, что только один из них должен был умереть, а второй стал жертвой…
— Уж если вы пытаетесь что-то прояснить, то делать это надо по определенной системе, — заметил Эллери.
— То есть?
— Я думаю, что мотив в этом деле упрятан очень глубоко и с наскоку его не откроешь.
— Да-а? — протянул инспектор Глюк. — И почему же?
— Потому что всем кажется, что его вовсе нет.
Полицейский поморщился. Тай плюхнулся в кресло и закурил, не сводя глаз с Эллери.
— А дальше, мистер Квин? У вас уже ведь есть на этот счет какие-то соображения.
— Да какие соображения могут быть у Квина? — пробурчал Глюк. — Хотя я и допускаю, что голова у него не соломой набита.
