— Я это все к тому говорю, уважаемая Лейда Игнатьевна, что очень уж вы от нас бегаете. Поначалу мы и не думали о вас ничего плохого. Наоборот, защитить хотели. Ведь если враги нашим ученым интересуются, мы должны быть тут как тут. На то мы и ЧК, чтобы быть начеку, хе-хе. Должны установить наблюдение, проверить. Это у нас как закон. А вы что на это? Устроили настоящий детектив — с переодеваниями, с исчезновениями, с прятанием, с гонками на такси, с какими-то шифрованными разговорами по телефону. Нехорошо. Тут уж мы поневоле заинтересовались: что она так прячет? Женщина ведь хорошая — мать двоих детей, работает много. Может, запуталась слегка, может, ее уже шантажируют какие-нибудь темные отщепенческие силы. Решили вот вызвать вас, поговорить начистоту.
— И для этого послали специального громилу — напугать меня ночью в парадном до полусмерти?
— Да чем же Ян вас напугал? Он у нас самый мягкий, самый человечный. Курсы по гуманному обращению в Швеции кончал. Только для особо деликатных дел. Но ведь надо было нам убедиться, что повестка вам вручена. А то знаете, какие люди теперь бывают? Кто дверь не откроет, кто пошлет детей наврать, что дома нет, кто расписаться откажется. Народ очень разыгрался, работать с ним все труднее и труднее. Да и сами вы: повестка вам на второе февраля была, а вы что? Всеми правдами и неправдами до марта дотянули.
— Должна была лечь в больницу на обследование. У вас справка есть.
— Ну да, справка. Дружком вашим по мединституту подписанная. (Будет время — им тоже займемся.) Нет, много, много вы нам лишней работы задаете. Одними прятками подчиненным моим как нервы истрепали.
— Ни от кого я не прячусь.
— Ну да. А кто, например, с работы в такси уезжает (есть у нас люди повсюду, рассказывают), а домой непременно пешком приходит.
— Не хватит, знаете, денег до самого дому — вот и отпустишь машину квартала за два.
— А не для того, чтобы шофер с нами не встретился, не рассказал, где вы побывали.
— Если у вас всюду люди, они ведь вам и номер машины докладывают.
— А вы потом в городе машину смените — и концы в воду. Да еще и переоденетесь где-нибудь по дороге. Это-то зачем?
— Есть слабость, люблю наряжаться.
— Кокетство, Лейда Игнатьевна, вам же самой боком выходит. Глядите-ка: два мужа от вас уже убежали, да и новые женихи не спешат. А женщина вы эффектная, интересная. Почему бы такая неувязка?
— Слушайте, куда я попала? Это что — консультация по вопросам семьи и брака?
— Семьи, брака, жизни, смерти, любви, дружбы — нам все важно, мы все хотим знать о наших людях. Кстати, о дружбе: хорошо ли, что вы своему другу, мистеру Силлерсу, больше не пишете?
— Связь с иностранцем — больно надо. Да и нет интереса писать при вашем участии. Коллективное творчество. Как запорожцы — турецкому султану. Не для меня.
— А он вот вам все пишет.
— Я просила его перестать.
— Он упрямый. Правда, стал заклеивать «бешеным клеем». Страшный продукт. Весь конверт расползется, а место склейки цело. И знаете, о чем он пишет?
— Не интересно.
— Что очень хочет вас видеть. Так хочет, что собрался приехать.
Следователь подпустил в голос то лиричное мяуканье, которое на киноэкране должно было бы послужить сигналом к вступлению гобоев и скрипок.
Лейда молчала.
— Если вы думаете, что мы имеем что-нибудь против, то ошибаетесь. Мы всегда только против одного: тайн, секретов, изворачивания. Но когда честно, прямо, открыто, с нашего ведома — это то, что мы всячески поддерживаем. Это дружеские международные связи. Мы не только не возражаем, мы хотим, чтобы вы встретились с мистером Силлерсом.
— Тогда я тем более не хочу иметь с ним ничего общего.
— Ну хватит!!!
Могло ли быть, что в крышке стола у него была заделана специальная резонирующая площадка, чтобы удар ладонью по ней взрывался не только грохотом, но и кинжальной болью в барабанных перепонках? Или это все нервы?
Лейда, зажав уши ладонями и откинувшись в кресле, расширенными глазами смотрела, как следователь заносил руку второй раз.
— Вот так с вами всегда! По-человечески не понимаете! Наглеете тут же! «Я тем более не хочу». А в камеру не хочешь? Вот прямо сейчас же? Да головой к параше? Да вместе с наркоманкой двух метров ростом? С сексуальной маньячихой? Да у меня материала на тебя — гора! Ордер на арест — по всей форме. Только подписать! И никаких больше хлопот, никакой беготни за тобой, халдой длинноногой! Никаких пряток! Месяца три посидишь — все сама выложишь! В зубах принесешь! На четвереньках! А я тебе еще по заднице сапогом поддам, и ты мне спасибо скажешь! Поняла? Ясна тебе ситуация? Так что? В камеру или с иностранцем встречаться?
Лейда медленно протянула руку, подвинула к себе графин. Открыла, наклонила, направила тоненькую струйку в стакан. Долго пила. И все же голос прозвучал хрипло:
— Когда?
— Что когда?
— Когда он приезжает?
Следователь застыл на секунду, потом размягчил морщины, смахнул свирепую гримасу, вернул человечность и всепонимание.
— Ну вот. Вот видите, до чего вы меня довели. А зачем? Через два месяца он приезжает. Скоро уже. Обычная туристская поездка. Ленинград, Таллин, Рига Вильнюс. Мы дадим вам знать. И место для встречи подготовим, вам и беспокоиться не надо. Очень уютная квартирка, вам там будет удобнее поговорить обо всем. Вы напишите ему — мол, буду ждать и все такое. И чтобы без фокусов. Никаких внезапных отъездов в это время, никаких командировок…
Он еще долго давал ей инструкции и наставления, все больше размягчаясь, довольный успехом и произведенным эффектом, так что у нее было время унять дрожь, справиться с сердцебиением, и из кабинета она вышла почти спокойной.
Отдала постовому подписанный пропуск.
Села в троллейбус.
И тут примелькавшийся уже коротышка с усиками вошел следом, сел сзади и, наклонясь вперед и улыбаясь, зашептал ей в ухо:
— А я тебе, сука, попросту и от себя скажу. Мне и с тобой хлопот хватает, а если ты еще щенка своего будешь в наши игры впутывать, я церемониться не буду. Либо глаз ему выколю, либо нос отрежу заподлицо, так что и очки нацеплять будет не на что. И сам в милицию отведу — вот, мол, что хулиганы проклятые делают.
Она не выдержала — разрыдалась громко, истерично, ловя ртом воздух, цепляясь за протянутые к ней участливые руки, за пузырьки с валидолом, за пакетики с элениумом.
Июнь, первый год до озарения, Ленинград
1
С тяжкими вздохами новый автобус протиснулся между двумя другими, уже стоявшими у края тротуара, набрал полные стекла дымчатой, отраженной листвы, открыл двери. Девушка-гид что-то еще говорила, оставаясь внутри, жестами посылала выходящих на свет туристов к дверям гостиницы. Старуха в розовом брючном костюме, пропотевший толстяк, мать с девочкой, трое подростков с транзистором, бородач, увешанный фотокамерами, снова старухи, снова подростки… Последней вышла парочка, выглядевшая такой помятой, словно их извлекли не с заднего сиденья, а из-под двуспального одеяла.
Илья прошелся до угла, вернулся, вложил себя в апельсиновую дольку вращающейся двери, выкатился внутри и со скучающим видом снова занял свой пост у окна.
Мистер Силлерс со своей группой прибывает сегодня, и номер для него забронирован в «Европейской» — это все, что подруга Виктории, служившая в «Интуристе», смогла разузнать для них. Ни времени прибытия, ни способа пересечения границы (самолетом? поездом? пароходом? ползком?). А расспрашивать прямо в гостинице они не решались.
Илья еще раз оглядел сновавший по вестибюлю народ. Одного типа он заприметил с самого утра и в нем уже не сомневался. Мокрогубый, сутулый, в обвислом пиджаке, откровенно скучающий, подсаживавшийся к разговаривающим туристам там и тут, явно ни на что, кроме слежки, не пригодный. Но ведь могли быть и другие! То, что и тип должен был бы заметить праздного юнца и найти подозрительным его околачивание у дверей гостиницы — то изнутри, то снаружи, — как-то не принималось Ильей всерьез. Ведь они с Викторией столько времени и сил потратили на то, чтобы он выглядел иностранцем. И потертые джинсы, и футболка «I love New York», и итальянские сандалии, и японская оправа для очков, и жвачная резинка во рту, и длинные патлы — ну что вам еще? Правда, и швейцар, и продавщица в киоске пытались заговорить с ним по-русски. Но, может, они и со всеми так? Других языков, поди, и не знают. Он, во всяком случае, сделал вид, что не понимает.
Подошел еще один автобус — прямой из Хельсинки. Большинство его пассажиров сходили на асфальт с какими-то блудливыми улыбочками, словно уверенные в том, что черта, отделяющая сухой закон от безудержного веселья, должна была проходить прямо по последней автобусной ступеньке, словно они ждали, что цыганский хор, медведи с кольцами в носу, звон бокалов, гитар, балалаек — все это должно грянуть немедленно. Высокого разболтанного джентльмена с лошадиными зубами (у Лейды сохранился полароидный снимок с их первой встречи) среди них не было.
