В обратную, в худшую, в черную сторону все предметы завертелись не медленно и плавно, а с омерзительными рывками, щелчками, стуками.
Стало больно и горячо лицу.
Запах мочи и курева наполнил будку.
Спускавшаяся по лестнице заграничная старуха с голубыми волосами вдруг остановилась, глубоко засунула в рот два пальца и с громким чмоком вогнала на место соскочившую челюсть.
В довершение всего по вестибюлю проплыл радиоголос, призывавший к телефону некоего мистера Флинграма, и вислогубый шпик, мозоливший глаза весь день, радостно вскинулся и затрусил по диагонали к протягиваемой ему трубке.
Август, первый год до озарения, Вена
1
В последний раз упорная продавщица прокатила свою позвякивающую этажерку с напитками и закусками уже всего лишь за полчаса до Вены. Устало улыбаясь, она тянула ее по проходу вагона, медленно, как соблазнительную блесну, перед сонно-рыбьими глазами пассажиров, и Цимкер не выдержал: купил сэндвич, банан, а потом и маленькую бутылочку виски, а к ней и жестянку клаб-соды. Стоило потерпеть еще немного, и тогда уж можно было бы вознаградить себя за утомительное путешествие нормальным обедом в ресторанчике на Шоттенринге. Но нельзя же все делать только разумно, правильно и занудно! Нужны и спонтанные поступки, и взрывы страстей, нужно дать волю инстинктам. Потекла слюна на сэндвич — значит, тут же хватай его и ешь и запивай виски с содой. А нормальные обеды будут у тебя потом всю неделю. И хватит об этом!
Вокзал Зюдбанхоф имел прямой спуск в метро, так что можно было не выходить на улицу, под все еще горячее солнце. Окутавшись собственным грохотом, поезд подземки нырнул в туннель, но Цимкер хорошо уже изучил эту ветку — держал темные очки наготове и тут же надел их, когда вагончики вылетели на поверхность.
С удовольствием перебирая в памяти эпизоды прошедшей поездки, он еще раз, пункт за пунктом, проверял, не допустили ли они с Маричеком какого-нибудь нарушения, за которое Сильвана могла бы попрекнуть его потом. Но нет, кажется, все было по правилам. Встретились в Женеве, порознь купили билеты на прогулочный пароходик, там же обо всем переговорили, привалясь к перилам, любуясь перевернутыми в воде горами. О, издевались, конечно, смеялись сами над собой всласть, над всеми этими детективно-шпионскими трюками и предосторожностями, а соблюдали. Ни о расположении лаборатории Маричек ни разу не проговорился, ни даже в каком городе, ни сколько народа у него теперь работает, ни до какого этапа дошли. Отчет передал, как и положено, в плотно заклеенном конверте (а что если там просто старые газеты? что с вами тогда сделают, Аарон?), а адрес Фонда в Риме (номер почтового ящика) Цимкер надписал уже потом, оставшись один, прямо на почте — и тут же сдал клерку.
И все же главного Маричек скрыть не мог. Сиял. Не было сомнения — у него пошло. Цимкеру не нужно было знать ни деталей, ни главной идеи, ни принципов, которые применял этот вундеркинд, выброшенный пьяно-расточительной Москвой, — довольно было вспомнить, куда он метил, чтобы ладони, принимавшие пакет с отчетом, взмокли от пота.
Год назад это был всего лишь десяток машинописных листков: «Об использовании радиоактивных элементов для увеличения электроемкости конденсаторов». Недостающие в пишущей машинке, вписанные от руки буквы торчали, как вставные зубы, и все выглядело так безнадежно заурядно, что не всякий бы на месте Цимкера сумел тут же протянуть эту цепочку: конденсаторы — электробатареи — аккумуляторы в автомобиле — электромобиль — без-бензиномобиль! И вот уже трещит, рушится свирепая, нежданная, долларово-нефтяная арабская мощь! Уже через пятнадцать минут разговора ему стало ясно, что и тонкошеий эмигрант, подобранный им в ХИАСе, эту цепочку крепко держит в голове и весь загорается даже при намеке на то, куда, к какому «сезаму» она может привести. И вот теперь, над рябью Женевского озера, он явно не в силах был скрыть, что идет, движется, срабатывает, получается.
А таких мальчиков у Цимкера теперь по всей Европе и в Израиле было уже пятеро. И четверо из них занимались чем-то близким: искусственное топливо из мусора, электроплазменный двигатель (двое), новый тип солнечных батарей.
Ведь у кого-то, хотя бы у одного, должно было получиться! И если бы получилось всерьез, если бы удалось найти замену вонючей бесцветной жидкости и рухнул бы висящий над миром нефтяной шантаж — о, тогда бы в очередной приезд в Хайфу он позволил бы себе нарушить кое-какие запреты Фонда, хоть что-нибудь да порассказать за семейным столом о том, какими путями, и чьими руками, и чьей головой все это делалось.
В цепочку ларьков, окружавших выход из метро на набережную, затесался новый стенд с журналами самого узкого направления, и глянцевоцветистые вариации на темы женской анатомии так отвлекли Цимкера, что он запнулся, пошел было не в ту сторону и вдруг сделал то, чего не делал уже много лет: купил для приезжавшей назавтра Сильваны букет гладиолусов.
Штурвал и морские флаги в окне кафе, марципановые клумбы на тортах, заходящее солнце прихватывает только рубку ползущего вверх по каналу кораблика, выпитое виски приятно кружит голову, и возникает странное, полузабытое чувство: вернулся домой. Трамваи задевают отросшую за лето бульварную листву, вспархивает и опадает бахрома полосатых тентов, голуби с чиновной деловитостью снова и снова пересчитывают сомнительные пятна на тротуаре. Араб-газетчик пытается объяснить что-то сидящему в машине туристу, а тот, высунувшись из окна чуть не по пояс и хлопая белобрысыми ресницами, тычет пальцем то в карту, то в сторону подсвеченных домов за каналом. Араб прижимает газеты к груди, мотает головой, показывает обратно — турист не верит. Араб заводит глаза к небу, призывает Аллаха в свидетели, не дождавшись ответа, глядит по сторонам, замечает Цимкера и радостно машет: сюда, сюда, на помощь. Еще один турист — тоже с картой и тоже со своим мнением — вылезает из машины, тоже расчерчивает воздух ладонью.
— Аэродром!.. Я показываю им ехать аэродром… Верить хотят нет, — изумляется араб.
Снисходительно улыбаясь, Цимкер подходит, засовывает гладиолусы под мышку, наклоняется над картой и в ту же секунду понимает, что случилось что-то невообразимо страшное, позорно безнадежное, непоправимое. Однако победные мечты, виски, приезжающая Сильвана так полно еще владеют душой, так наглухо отключают спасительный радар, что поднимающемуся из живота лезвию страха не по силам пробиться сквозь них, не по силам заставить тело рвануться, броситься в сторону, бежать, петляя, вдоль улицы. Он только смотрит онемело на торчащее из-под края карты дуло пистолета, поддается подталкивающим в спину рукам, покорно наклоняет голову, влезает на заднее сиденье.
Машина дождалась зеленого света, влилась в общий поток.
Араб как ни в чем не бывало пошел навстречу движению, помахивая газетами, сияя оранжевым жилетом.
Белобрысый водитель поднял стекло, включил кондиционер.
Двое сидевших на заднем сиденье крепко держали Цимкера за локти. Дуло пистолета больно надавливало на печень.
На их лица он взглянуть не решался. В голове в разных комбинациях и с разной скоростью проносились только две фразы: «Так вот как это бывает…» и «Глупее нельзя было… глупее нельзя было попасться». То, что он не кинулся бежать в первую же секунду, наполняло стыдом, чувством поражения, парализующим «сам виноват». Во время остановок у светофоров он близко-близко видел людей в соседних машинах. Ему показалось, что одна пожилая дама смотрит на него с тревожным недоумением, но крикнуть он не решился.
«Ничего, ничего… Им что-то нужно от меня — значит, не все потеряно… Мы будем говорить, торговаться… Бывают случаи, что заложников отпускают… Возможно, придется сделать какое-нибудь заявление для газет… Или рассказать им про Фонд. Главное тут — не выкладывать все сразу, всегда оставлять что-то про запас».
Проехали мимо здания полицейского управления, свернули на мост. На другом берегу канала машина вырвалась из потока, пошла быстрее. Еще минут десять ехали в молчании, пока не пересекли мост через Дунай, не добрались до загородного шоссе.
— Теперь уже, наверное, можно, — сказал водитель по-немецки. — А то ничего не успеем.
— Давно можно. Всегда можно, — сказал сидевший слева.
Он ухватил Цимкера за ворот рубашки, за галстук, рванул, опрокинул навзничь — сначала себе на колени, потом запихнул на пол, в проход. Цимкер попытался было стиснуть зубы, увернуться от резинового мячика, заталкиваемого ему в рот, но получил такой удар в пах, что захлебнулся, выгнулся, обмяк, послушно закусил кляп, дал завязать тесемки.
Теперь он видел их лица: один был то ли турок, то ли пакистанец, второй — явный итальянец, классический тип южанина — Калабрия, Сицилия. И еще он видел, что они что-то собрались делать с его левой рукой: надели наручник, пристегнули к спинке сиденья, просунули пальцы в какое-то железное устройство.
