марьяновских домов, представляя мысленно, с какой завистью следят за ней оттуда бабы, и еще выше вскидывала голову.
Степан шел, засмотревшись на деревню, примечая каждый дом, каждый палисадник и припоминая, чьи они.
Сказал с удовольствием:
— Меняется наша Марьяновка. Почти каждый второй дом — новый. А сколько телевизионных антенн на крышах — целый лес! Ферму, амбары подновили, клуб свежим тесом обшили…
Анна Анисимовна сначала фыркнула:
— Эка невидаль! Теперича везде строят. Только, Степа, порядку-то нету. Леса кругом понарушили, вскорости рубить нечё будет, ни единой сосны доброй не останется. А погляди, у фермы болото какое разлилось. Даже в летнюю жару без резиновых сапог туда не пройдешь. Городским ить молоко отсюдова увозят, чистое ли оно будет при эдакой мокрени?
— Грязи, конечно, хватает, — засмеялся Степан. — Но, будем надеяться, заасфальтируют двор фермы, в босоножках доярки начнут ходить. В подмосковных колхозах такой порядок давно навели.
— То у столицы, — возразила Анна Анисимовна. — А до нашей фермы когда ишо у начальства разум дойдет…
Но вынуждена была Анна Анисимовна посмотреть на Марьяновку иными, как бы сыновними, глазами, признаться себе, что изменений в ней немало. И вздохнула, застыдившись оттого, что не сумела встретить сына в новом доме с телевизионной антенной на крыше. Быстрее повернула разговор на другое:
— Денек-то сегодня баскущий, глянь, как солнышко разгулялось. Землянигу на угорах да в овражках скоро уж зачнет румянить…
На той стороне Селиванки, за мостом, их догнал верхом на Буяне Федор Семенович. Он почтительно поздоровался со Степаном, покосился на Анну Анисимовну, лебедихой плывшую в туфлях с замочками и в васильковом платье. И быстро отвернулся, погоняя лошадку. Наверное, неловко ему стало за свой не парадный вид — старую брезентовку со ржавыми пятнами, стершиеся до дыр кирзовые сапоги, небритое, распухшее лицо.
— Дядя Федя все такой же, — улыбнулся Степан. — Что он, бригадирит еще, справляется?
— Бригадирит, — досадливо повела плечами Анна Анисимовна. — Куда же он денется!
Говорить о Федоре Семеновиче ей сегодня явно не хотелось. Да и некогда стало, вошли в деревню. Анна Анисимовна опять приосанилась, ступала по улице важная и торжественная, лишь кивком головы отвечая на приветствия встречных. И торопила сына, когда он задерживался на дороге с кем-то из стариков или баб:
— Пошли, Степа, тебе ишо тилиграмму в Москву отправить надобно.
Никакой телеграммы Степану отправлять не надо было. Анна Анисимовна выдумала это для пущей важности, чтобы еще раз напомнить марьяновским: не из какого-то там закопченного городка или пыльного райцентра приехал ее родимый, а из самой аж столицы и ни у кого, ни у одной бабы в деревне, нет такого образованного, красивого, модно одетого сына. Степан, глядя на мать, добродушно и понимающе улыбался.
А когда в лавке девчушка-продавщица чуть не выронила из рук ящичек с повидлом, заглядевшись на Степана, Анна Анисимовна толкнула сына локтем и зажала рот, сложив ладонь трубочкой, чтобы не прыснуть. Ей любопытно было, как дальше поведет себя девчушка. Сказала громко, чтобы и все бабы, стоявшие в очереди к прилавку, услышали:
— Купи-ка, Степа, к чаю килограммчик шикаладных конфет.
Конфеты Анне Анисимовне были не нужны, из всех сладостей она предпочитала мед, изредка — комковой сахар. Но ей опять же любопытно было посмотреть, как отнесутся бабы, которые обычно покупают к чаю мармелад или карамельки, к ее заказу и пропустят ли они Степана без очереди.
О гостинцах, привезенных сыном из Москвы, тоже дала знать Анна Анисимовна:
— Уж больно вкусный чай, когда лимончики да апельсинчики в блюдце лежишь, а конфетами шикаладными прикусываешь. Опосля уж не грех яблоками, грушами побаловаться. Шибко много их ты привез, боюсь, как бы не испортились, в прохладное место в сенях положила.
И величаво повела бровями, зашуршала нейлоновой косынкой, когда женщины в очереди, перешептываясь и толкая друг друга, открыли Степану ход к прилавку, а молоденькая продавщица, покраснев до корней волос с льняным отливом, спросила:
— Каких вам конфет свесить? Есть «Ласточка», «Ромашка», «Белочка», «Мишка косолапый» хороший…
— Чё тама у тебя подороже, то и свешай, — небрежно подала голос Анна Анисимовна.
Приняв от Степана конфеты в газетном кульке, она еще не торопилась уходить. Стояла, разглядывая полки с шерстяными, штапельными, ситцевыми отрезами, вермишелью, посудой, пряниками, прислушивалась, как тараторят бабы вокруг Степана. Когда они расспросили его о столичной жизни, о зарплате и семейном положении, когда насмотрелись на серый модный костюм и галстук с искорками, на васильковое платье, туфли с «молниями» и пошептались между собой, Анна Анисимовна снова подхватила сына под руку и с молчаливой важностью повела к выходу.
За дверью лавки она поглядела на дальний конец улицы, где желтоватыми брусками вытянулись амбары у заросших лопухами и крапивой овражков. Поглядела лихо, чуть не задев бровями верхнюю кромку нейлоновой косынки.
— Сходим-ка туда, — сказала сыну.
У Анны Анисимовны появилось желание показаться под руку со Степаном кладовщику Аристарху Зырянову. Представила, как тот растеряется, замигает, увидев рядом с ней высокого, шикарно одетого столичного гостя, и сердце у нее запрыгало нетерпеливо, аж невмоготу сделалось.
Но сколько они ни кружили вокруг амбаров с дугчатыми замками на дверях, Зырянова так и не увидели.
Попался он им навстречу, когда Анна Анисимовна и Степан возвращались обратно по магазинной улице.
— Не здоровайся с им, — сказала она сыну, издали приметив зеленую матерчатую фуражку и прищуренные глаза кладовщика. — Вражина он, кержак, мошенник, на чужом поту разбогател.
Аристарх Петрович, зыркнув на них, шагнул в переулок, хотел, видимо, свернуть туда, чтобы не сошлась стежка с Герасимовыми. Но через секунду снова перешел на дорогу.
— С приездом, Степан Архипович! — громко сказал Зырянов, скользнув косым и, как показалось Анне Анисимовне, враждебным взглядом по костюму и ромбику с золотистым гербом. — Погостить, значит, надумали? Милости просим, заходите вечерком к нам.
— Добрый день, дядя Аристарх, — тряхнул головой Степан, забыв о наказе матери. — Спасибо за приглашение, загляну как-нибудь.
Но разве Анна Анисимовна так просто отпустит своего недруга! Она крепче ухватила сына под руку и повернулась к Зырянову с притворно-любезным выражением лица:
— Скажи-ка, Аристя, за сколь сруб-то у меня ты присвоил? Сыну моему шибко знать о том желательно.
— За сколь продала, за столь и купил, — буркнул Зырянов, настороженно косясь на Степана и разминуясь с ним.
— Никогда мой сын к тебе не зайдет, за один стол с тобой не сядет, мироед! — крикнула Анна Анисимовна вдогонку ему, побелев лицом. — За две с полсотней, обманом да разбоем меня последнего добра лишил!
Зырянов остановился, сузил желтоватые глаза, напружинившийся, багровый от шеи до лба. Правую изуродованную руку, которую он, как и в давние годы, носил на черной подвязке
