– Вот что называется настоящей софистикой! С ее помощью можно доказать все, что угодно. На что же вы сошлетесь, не находя оправданий в нашу пользу?
– Вам, мужчинам, нет оправдания, у вас совсем иные исходные предпосылки, и поэтому не может быть подобных страхов. Ваша победа заключается в нашем поражении... Чем более вы приумножаете свои завоевания, тем громче становится ваша слава. И вы отказываетесь от чувств, которые мы вам внушаем, лишь из-за порочных и извращенных наклонностей.
– Готов предположить, что вы собираетесь обратить меня в другую веру.
– Признаться, мне хотелось бы.
– Что же вы выиграете от этого, раз и сами пребываете в заблуждении?
– Это мой долг перед слабым полом. Я люблю женщин, и мне приятно потрудиться им во благо.
– Если это чудо произойдет, его последствия будут не столь бескорыстными, как вы, похоже, полагаете. Я готов был бы переменить веру лишь ради одной женщины, не больше... чтобы попробовать.
– Что ж, это честный принцип.
– Конечно, я чувствую некоторую настороженность. Можно ли принять решение, не отведав всего до конца...
– Как?! У вас никогда не было женщины?
– Никогда, а вы... случайно, не можете похвастать такой же нетронутостью?
– О, нетронутостью, нет... женщины, с которыми мы общаемся, такие искусные и ревнивые, что не оставляют нам ничего... но я никогда в жизни не знала мужчину.
– Вы что же, дали клятву?
– Да, я не желаю ни видеть, ни знать их, кроме одного, такого же необычного, как я.
– Сожалею, но не могу дать такого же обещания.
– Я и не представляла, что можно быть настолько бесцеремонным...
При этих словах мадемуазель де Вильбланш поднимается и говорит Франвилю, что тот волен уйти. Наш юный влюбленный, не теряя присутствия духа, делает глубокий поклон и готовится выйти.
– Вы возвращаетесь на бал? – сухо спрашивает мадемуазель де Вильбланш, глядя на него с досадой, к которой уже примешивается самая пылкая любовь.
– Ну да, кажется, я уже вам говорил.
– Итак, вы не способны принять жертву, которую я вам предлагаю.
– Как? Вы чем-то жертвуете ради меня?
– Я ничего не вижу, ничего не понимаю после того, как имела несчастье познакомиться с вами.
– Несчастье?
– Вы... вы принуждаете меня пользоваться этим словом, и в вашей власти заставить меня употребить другое, противоположное по смыслу.
– Как соотнести все это с вашими вкусами?
– От чего только не откажешься, когда любишь!
– Хорошо, пусть будет так, но ведь вам невозможно будет любить меня.
– Сознаюсь, невозможно, если вы сохраните те отвратительные привычки, которые я в вас обнаружила.
– А если я от них отрекусь?
– Я тотчас же принесу в жертву на алтарь любви свои собственные привычки... Ах! Коварное создание, чего стоило для моей гордости сделать признание, которое ты только что вырвал у меня! – говорит Огюстина и, вся в слезах, без сил падает в кресло.
– Самое лестное признание из самых прекрасных в мире уст, и я его добился! – восклицает Франвиль, устремляясь к ногам Огюстины. – Ах! Любовь моя, признаюсь в своем притворстве, соблаговолите не наказывать меня за него; на коленях молю о вашей милости и не встану, пока не заслужу прощения. Вы видите у своих ног, мадемуазель, самого страстного и преданного вам поклонника. Я счел необходимым прибегнуть к хитрости, чтобы завоевать сердце той, чья неприступность была мне хорошо известна. И, если я в этом преуспел, прекрасная Огюстина, сможете ли вы отказать любви непорочной в том, что соизволили пообещать преступному возлюбленному... Да, я виновен... виновен в том, что вы всему поверили... Ах, как вы могли допустить саму мысль о существовании некой нечистой страсти в душе того, кто воспылал лишь к вам одной.
– Предатель, ты обманул меня... Но я тебя прощаю... к тому же тебе нечем жертвовать ради меня, коварный, и моя гордыня будет от этого менее польщена, ну и пусть, это не имеет значения, зато я ради тебя пожертвую всем... Так и быть! Чтобы тебе понравиться, я с радостью отрекаюсь от заблуждений, которым мы куда чаще бываем обязаны нашему тщеславию, чем нашим наклонностям. Я чувствую, как природа сметает их, я избавлюсь от этих капризов, теперь я уже всей душой испытываю к ним омерзение. Нелепо противиться власти над нами природы. Она создала женщин для мужчин, а мужчин – для женщин. Так последуем же ее законам! Сегодня она внушает мне их, посылая любовь, и законы эти отныне станут для меня священными. Вот моя рука, сударь, вы достойны на нее претендовать. И если в какой-то миг я заслужила ваше неуважение, то, возможно, нежностью и заботами сумею искупить свои грехи и заставить вас признать, что странности воображения не всегда разрушают благородную душу.
Франвиль, пребывая на вершине блаженства, орошает слезами радости прекрасные руки, осыпает их поцелуями и бросается в раскрытые навстречу ему объятия.
– О, счастливейший день моей жизни! – восклицает он. – Ни с чем не сравнить мою радость: я возвращаю в лоно добродетели сердце, где буду царить вечно.
Франвиль тысячи и тысячи раз обнимает божественный предмет своей любви, и они расстаются. На следующий день он сообщает о своем счастье друзьям. Мадемуазель де Вильбланш была настолько блестящей партией, что родители не могли ему отказать, и он женится на ней на той же неделе.
Нежность, доверие, самая неукоснительная сдержанность и скромность венчали это супружество. Он стал счастливейшим из мужчин, ибо оказался настолько ловок, что сумел превратить распутнейшую из девиц в благоразумнейшую и добродетельнейшую из женщин.
Исправившийся супруг
Один не состоявший ранее в браке человек на старости лет надумал жениться, неразумно избрав восемнадцатилетнюю девушку с прелестным лицом и замечательной фигурой. Непривычный к семейным радостям, господин де Бернак – таково имя нашего молодожена – еще более усугублял неуместность женитьбы своими особыми пристрастиями, какими обычно заменял целомудренно-нежные супружеские утехи. Его необычное поведение никак не могло прийтись по нраву столь привлекательной особе, как мадемуазель де Люрси (так звалась несчастная, связавшая с Бернаком судьбу).
В первую же брачную ночь, заставив юную супругу поклясться, что она все будет держать в тайне от родителей, он продемонстрировал свои необычные вкусы. Речь шла, если верить знаменитому Монтескье, о постыдном извращении, корни которого восходят к детству: молодая женщина в позе маленькой девочки, заслуживающей наказания, предоставлялась на пятнадцать-двадцать минут для утоления грубых прихотей престарелого супруга. Именно в подобном обмане естественного чувства он черпал пьянящую сладость восторга, что любой более нормально устроенный мужчина предпочел бы испытать в объятиях восхитительной де Люрси.
Девушке милой, изысканной, воспитанной в достатке и далекой от педантизма, подобное обращение поначалу показалось излишне суровым. Однако ей было предписано послушание в браке, и она наивно полагала, что, вероятно, все мужья ведут себя подобным образом. По-видимому, и Бернак постарался укрепить ее в этой мысли. И юная особа самым простодушным образом поддалась извращенным фантазиям своего сатира.
День за днем повторялось одно и то же, порой и по два раза в день. Через два года мадемуазель де Люрси – мы по-прежнему зовем ее этим именем, ибо она оставалась столь же девственной, как и в первую брачную ночь, – потеряла отца и мать, а вместе с ними и надежду облегчить свои страдания, поделиться которыми решилась некоторое время назад.
Утрата эта лишь усилила предприимчивость Бернака. Держась в некоторых рамках при живых родителях жены, после смерти их он перестал сдерживаться, ибо отныне она лишилась защитников, к которым могла взывать о помощи. То, что прежде носило характер баловства, теперь превратилось в сущую пытку.
Мадемуазель де Люрси больше не в силах была терпеть. Сердце ее ожесточилось, и она думала только об отмщении. Мадемуазель де Люрси почти не бывала в свете: муж постарался изолировать ее от всякого общения. Однако кузен ее, шевалье д'Альдур, невзирая на противодействие де Бернака, по-прежнему навещал родственницу. Этот необычайно привлекательный молодой человек упорствовал в посещении кузины, ибо имел на нее виды. Д'Альдур был известен в свете, поэтому старый ревнивец, боясь быть осмеянным, не отваживался резко отказать ему от дома... Мадемуазель де Люрси обратила взоры на юного родственника, надеясь с его помощью освободиться от своего рабского положения. Она с благосклонностью внимала ежедневным признаниям кузена, пока окончательно во всем ему не призналась, раскрыв тайные пристрастия мужа.
– Отомстите за меня этому гадкому человеку. Устройте ему в отместку сцену, которую он ни за что не осмелится разгласить. Преуспеете – получите награду. Только такой ценой я стану вашей.
