сделать только два выстрела, настолько стремительной атаковали испанцы. Артиллеристы уже погибли.
— Бам! Бам! — бьет барабан.
— Да будь ты проклят! — я стреляю в барабанщика, но его перекрыл пехотинец, пуля попала тому ровно в грудь.
Не тот.
Я вскидываю еще один пистолет, но боковым зрением замечаю, что Лермонта теснят два противника. Пистоль выплюнул пулю, которая вошла в плечо испанца сбоку. Того отбросило влево, под ноги пехоте. Джок мощным ударом снес голову своему основному противнику. С кавалерией испанцев было кончено.
— Эскадрон! Перестроится! Бить во фланг! — я заорал так, что казалось, потеряю после такого голос. — Бейте сбоку!
Мои солдаты ударили во фланг терции. Но поздно. Пехота вместе с аркебузирами дрогнула и побежала. Но бегство стало смертельным, длинные испанские копья прекрасно добивают развернувшихся и бегущих голландцев.
— Бам! Бам! — отбивает смертельную дробь барабан.
Мушкетеры пытаются отстреливаться. Командира нигде не видно. Началось беспорядочное бегство.
— Стоять! — я, беспорядочно нанося уколы испанским пикенерам, рву глотку в надежде, что хоть кто-то послушается.
— Шотландцы! Стоять насмерть! Buaidh na bas! — вспоминаю я фразу на гаэльском.
Раздается рев шотландских рейтар, такой, что даже терция останавливается. Мы усиливаем напор. Под лучами яркого солнца бьются и погибают мои упрямые товарищи. Лужи на песке стали красными.
Но сделать уже ничего нельзя. Пехоту Соединенных провинций истребили почти полностью, мушкетеры бьются в рукопашную. Тут и там моих рейтар стаскивают с лошадей и добивают на земле. Справа от меня неизвестно откуда взявшийся кавалерист противника обрушивает рукоять палаша на голову Лермонта.
— АААА!!! — я реву как загнанный зверь. Пуля из последнего пистоля попадает в челюсть наездника и просто сносит ее, испанец заваливается на спину коня в беззвучном вопле. Рядом бьются кавалеристы. Испанцы шаг за шагом наступают.
— Бам! Бам!
Да разрази тебя гром! Жаль пули для этого барабанщика не осталось.
— Лермонт! — я направляю коня вперед, но он встановится как вкопанный, а меня грубо стаскивают с него вниз. Я кручусь волчком чтобы короткий меч не проделал в моей голове дыру и оказываюсь на ногах.
Ненавижу рубку!
Отмахиваясь райтшвертом, я отступаю к месту где должен был быть оглушенный Лермонт.
Лишь бы был жив! Лишь бы был жив!
Переживал за грудь, а пропустил удар в голову. Ирония жизни во всей своей красе. Пусть оглушен, но бы был жив.
Я отбиваю испанское копье и бросаю дагу. Клинок входит точно в грудь незащищенного доспехом испанца.
— Лермонт!!! — из-за невероятной свалки тел я не вижу своего друга. Рядом рубяться оставшиеся шотландцы.
— Buaidh na bas! Buaidh na bas! — мрачно повторяют они. Звук их голосов сливается с боем испанского барабана, вводя в транс.
Ботфорты скользят по мертвым телам. Я пытаюсь удержать равновесие откидывая несчастных убитых в поисках Лермонта.
Листовидное лезвие молнией чиркает по моей правой руке, я роняю меч и уворачиваюсь от второго укола. Я мгновенно подхватываю райтшверт левой рукой, сократив дистанцию с пикенером — и с ненавистью вгоняю кусок отточенной стали в его грудь! После чего резко выдергиваю меч обратно… Противник заваливается на кучу тел павших солдат.
— Бам! Бам!
Терция под яростью оставшихся рейтар немного сдает назад, чтобы следующим ударом просто смести нас с поля и пройти по нашим телам.
— Лермонт! — я развернулся к месту, от которого ушел.
Раскидывая мертвые тела, я замечаю голубую перевязь шотландца. Хватаю его за руку и пытаюсь вытащить. Тщетно. Руки скользят из-за крови.
Благодарю тебя, Господь!
— Я здесь, друг мой! — я с невероятным усилием вытаскиваю Джока на солнечный свет и припадаю к его груди.
— Бам! Бам! — гремит проклятый барабан.
Сердце друга билось. Шотландец дышал.
— Мы справились, брат мой. — я закинул товарища на спину и побрел к стоящему коню. — Мы смогли выиграть время. Теперь нужно убираться. И убираться быстро.
Меньше десятка рейтар седлали коней. Испанцы не атаковали. Видимо отдавая дань безрассудной смелости, а может просто решили не добивать горстку выживших. Понятия чести у испанской пехоты есть. Лермонт пробормотал что-то невнятное, он понемногу приходил в себя. И правильно. Битва только начиналась.
…Я очнулся ото сна, словно из крещенской проруби вынырнул. Судорожно глотая ртом воздух, я принялся нащупать успокаивающий меня пистоль.
— Господи прости. — я встряхнул головой. Вокруг стояла сплошная тьма, недалеко слышались зычные голоса рейтар и стрекот цикад.
Голова раскалывается. Сказывается добрый привет ляпуновцев.
— Будешь часто получать по голове, станешь дурачком. — вспоминаю я слова деда. Не думал, что вспомню его слова, но ведь в чем-то он был прав.
Я ухмыльнулся.
Находясь в чужом теле я каждый раз надеялся, что, это все просто фантазия, и засыпая, я обязательно проснусь дома в кровати. Но нет…
Со сном я становился сторонним наблюдателем за прошлым Себастьяна. Но до этого дня сны были неяркие и обрывочные, а вот сегодня сон был словно реальность. Я чувствовал на губах соль моря, а запахи наполняли мои легкие.
Стоило бы удивиться, но… Я был в семнадцатом веке, в теле немецкого рейтара! Я! В семнадцатом веке!
Никогда не привыкну. Не то что мой друг.
— Все в порядке, Себастьян? — полог палатки откинулся и показалось встревоженное лицо Лермонта. Шотландец невероятным чутьем всегда понимал, когда Себастьяну не по себе. Мне не по себе.
— Голова гудит, Джок. — я тру виски.
— Ну так выпил бы вина. Мне помогает. — улыбается горец. — Всегда.
— Даа. А еще от всех болезней и горестей тебе помогают сударыни, которые обчищают твой кошелек и оставляют раны на твоем чутком сердце.
— Да, Господь милосердный! — стонет Джок. — Ты мне до конца наших грешных жизней будешь напоминать про Лессинген?
Я уже надеваю сапоги.
— Сон.
Улыбка сходит с лица шотландца.
— Мне тоже часто это снится. Только в моем сне никто не приходит чтобы меня спасти, и я бессильно задыхаюсь под кучей мертвых тел. Раз за разом.
— Хорошо, что сны не могут влиять на нашу судьбу. — произношу я и осекаюсь. Именно со снов началось мое приключение в прошлое. Приключение, которого я не хотел.
Сразу же подумалось о том, что я занимаю чужое тело. И не какого-то злодея, а обычного человека своего времени, который сражается и любит, дружит и смеется. Что стало с ним? Неужто он растворился без следа, и я буду вынужден проживать его жизнь? Честно ли это?
Я глубоко вздохнул. Лермонт по-своему интерпретировал мое беспокойство и подошел ближе.
— Не принимай близко к сердцу, фон Ронин. — его рука ложится мне на плечо. — В конце— концов ты спас меня. Думаю, перед вратами в Царствие Небесное тебе должно это зачесться.
Я невольно улыбнулся.
— Уверен? Может там
