— Ничего я с тобой не договаривался! Хочешь бери, а не хочешь — валяй отсюда!
Моджахеды с угрожающим видом направились к автомобилю.
— Я согласен, — испуганно пробормотал Лех.
— Получишь еще ковер в придачу, — сказал Ясир, предварительно посовещавшись с торговцами.
Моджахеды ушли в дом и через пару минут один из них приволок завернутый в ковер большой сверток.
— Деньги! — крикнул Ясир.
Лех быстро отсчитал доллары и вручил толстую пачку моджахеду. Тот не стал пересчитывать, бросив ковер со «стингерами» в машину.
— Сын отвезет тебя, — сказал Ясир, в то время как парень уже забирался в машину.
Обратно ехали так же быстро. На окраине Кабула афганец затормозил, вышел из машины, и не говоря ни слова, скрылся среди домов.
Только в отеле, куда Лех притащил сверток, он обнаружил, что «стингер» был всего один. Его нагло обманули! Но Мазовецкий хорошо понимал, что попытаться предъявлять какие-либо требования бесполезно: его просто прикончили бы.
Англия (Лондон)
Глубоко засунув руки в карманы и зябко поеживаясь, когда за воротник попадала капля холодного дождя, Вера шла по Бонд-стрит. Слева и справа светились со вкусом оформленные витрины магазинов. Настоящие храмы ювелирного искусства, духов, одежды, обуви, косметики.
Вера никуда не спешила и внимательно разглядывала попадавшихся навстречу прохожих. Публика на Бонд-стрит была самая разнообразная. Много туристов, которых не испугала слякоть и непрекращающийся мелкий дождик декабрьского Лондона. В основном немцы и американцы, хотя встречались и испанцы. Вера недоумевала, что заставило их покинуть Испанию, в которой сейчас стояла сухая теплая погода, и отправиться в сырой и серый Лондон.
Но в основном Бонд-стрит была заполнена осевшими в Лондоне выходцами из бывших британских колоний, среди которых выделялись бородатые сикхи в характерных чалмах, пакистанцы, выходцы из Вест-Индии и представители африканских стран Британского Содружества.
После того как Вера сняла квартиру неподалеку от Гайд-парка и получила вид на жительство сроком на два года, у нее осталось сорок тысяч франков — или четыре тысячи фунтов стерлингов. Пока Вера присматривалась к британской жизни. После всех потрясений, испытанных во Франции, ей хотелось действовать наверняка.
Несколько попыток Веры уговорить директоров лондонских цирков предоставить ей место на своей арене закончились безрезультатно. Не оказали своего воздействия даже вырезки с хвалебными рецензиями из парижских газет. Вера, бережно хранившая их, как-то в порыве гнева выбросила вырезки в мусорную корзину.
Два директора цирка, как и в Париже, предложили Вере стать их любовницей. Оба были низенькие, толстенькие, седые, с выпячивающимися брюшками. «Смогу ли я после этого когда-нибудь по-настоящему полюбить хоть одного мужчину?» — ужасалась Вера.
В конце концов она поняла, что просить бесполезно. «Надо полагаться на свои силы», — решила Вера. Просидев два часа на телефоне, она отыскала перебивающегося случайными заработками циркового антрепренера Соломона Гинзбурга. Поговорив с Верой, он согласился открыть цирк на паях. После горячих дебатов они решили дать ему название «Медрано». Так назывался цирк, вошедший в историю, так как его частенько посещали Пабло Пикассо, Кес Ван Донген, Жорж Брак, Хаим Сутин и другие великие художники, жившие в начале столетия в Париже. Они не раз рисовали артистов «Медрано» и сцены цирковых постановок.
Кроме четырех тысяч фунтов, Соломон Гинзбург вложил в совместное предприятие свой опыт, энергию и предприимчивость. Вера же должна была стать примадонной нового цирка. Гинзбург раздобыл ей смирную невысокую лошадь по кличке Стелла, на которой она начала усиленно тренироваться. Несколько недель, проведенных на ступенях церкви Сен-Эсташ, привели к тому, что Вере приходилось теперь практически разучивать заново те акробатические элементы, которые она не так давно выполняла автоматически.
Соломон нашел мастеров, согласившихся за умеренную плату построить на северной окраине Гайд-парка небольшое помещение с ареной. Оно было рассчитано на сто зрительских мест. Когда строители возвели каркас здания, Вера начала свои тренировки. Часто она выезжала на Стелле в Гайд-парк, где исполняла разные трюки под восхищенные аплодисменты детей и их родителей.
Германия (Мюнхен)
Оборвав разговор, Эрик Мюллер бросил взгляд на часы.
— Тебе пора, — со вздохом произнес он.
Кунигунда нежно поцеловала его поросшую редкими белокурыми волосками грудь и выскользнула из постели. Накинув халат, она скрылась в ванной и через пару минут вышла свежая и пахнущая шампунем.
Майор стоял у окна и курил. Сквозь легкую пелену сизого табачного дыма он с восхищением наблюдал за одевающейся Кунигундой.
— В жизни не встречал женщин с более совершенной фигурой! — вырвалось у Эрика.
— Застегни мне молнию на спине, — попросила жена фон Мольтке и вздрогнула от удовольствия, когда Мюллер запечатлел на ее шее пламенный поцелуй.
— Готова? — спросил майор.
Кунигунда кивнула. В прихожей майор накинул на плечи женщины норковую шубу. Министерша мельком взглянула на свое отражение в зеркале и, спустившись по нешироким каменным ступенькам крыльца дома, унаследованного майором от деда, богатого владельца пивоварен, подошла к «БМВ» Эрика.
Прошуршав шинами по усыпанным гравием дорожкам сада, «БМВ» выехал на идеально ровную дорогу, проходившую через центр застроенного богатыми виллами района, и помчался по направлению к городу.
Стекла автомобиля были покрыты специальным составом и казались снаружи непрозрачными. Эрик и Кунигунда ревниво оберегали тайну своей связи.
Подъехав к парку Рейнгартен, Мюллер заметил оранжевый мусоровоз, который медленно проезжал через ворота в чугунной ограде. Он прибавил скорость и нагнал неповоротливый автомобиль. Затем вслед за ним поехал по направлению к модернистскому зданию Музея Людвига.
За пятьсот метров до здания музея дорога стала значительно шире. Мюллеру удалось пристроиться слева от мусоровоза. Огромный автомобиль полностью закрыл корпус юркого «БМВ».
— Твой шофер нас ни за что не заметит, — усмехнулся майор.
Кунигунда пропустила его реплику мимо ушей. Она думала о чем-то своем.
— Ну, вот мы и приехали, — проговорил майор, остановившись у низкой двери с табличкой «Служебный вход».
Кунигунда очнулась и глубоко вздохнула.
— Когда мы встретимся снова?
— Я тебе позвоню, — пообещал майор.
— До свидания, любимый, — чмокнула его в щеку жена фон Мольтке и скрылась за дверью служебного входа.
Мюллер развернулся и поехал назад. По пути он несколько раз довольно улыбнулся. День выдался удачным. Он узнал много нового о мыслях и поступках фон Мольтке.
Подъезжая к дому, Мюллер помрачнел, предчувствуя, что именно сейчас у него начнется настоящая работа. Предстоит вспомнить все самое важное, о чем шептала ему Кунигунда в промежутках между поцелуями и любовными судорогами, когда с ее губ срывались лишь стоны и неразборчивые восклицания. Потом надо все толково изложить на бумаге. «А Роммель опять доймет меня своими придирками, — тоскливо подумал Мюллер, заглушая мотор „БМВ“. — Господи! Как будто он сам развлекает в постели эту прекрасную даму!»
* * *
Постояв три минуты перед картиной русской художницы Татьяны Назаренко «Сентябрь в Одессе», Кунигунда направилась к выходу.
Читавший газету шофер выскочил из черного «мерседеса» и, услужливо изогнувшись, распахнул дверцу. Вежливо спросил:
— Как вам понравилась выставка?
— Очень интересно. Жаль, что вы не пошли со мной…
— К сожалению, не могу, — вздохнул шофер, ловко лавируя в потоке машин. — Служба. Целый день прикован к рулю…
— Сходите в Музей Людвига в воскресенье. Лучше всего с детьми, — посоветовала Кунигунда и уткнулась носом в мягкий мех норки.
Не успела она отдать шубу горничной, как зазвонил телефон. Отто сообщал, что сегодня уйдет с работы пораньше.
— Я буду ждать тебя, дорогой, — пообещала Кунигунда.
Германия (остров Фер)
После вкусного ужина: бифштекс, жюльен из грибов, французские сыры с плесенью и несколько рюмок греческой «Метаксы» супруги фон Мольтке прошли в гостиную.
Отто сел рядом с Кунигундой и нежно коснулся рукой ее узкой ладони.
— Знаешь, после того, как я последовал твоему совету и стал чаще бывать дома, не особенно задерживаясь на работе, словно начал жить по-новому.
— Ах, Отто, я всегда говорила, что работа — твое призвание и одновременно погибель. Мне тоже очень приятно, что мы наконец-то можем спокойно посидеть друг подле друга и поговорить о том, что интересует нас обоих…
Глаза Отто фон Мольтке загорелись.
— Знаешь, Куни, я часто вспоминаю первые после нашей свадьбы годы. Тогда мы были по-настоящему счастливы!
