– Ты для меня радость и ничего, кроме радости. Можешь у Слита спросить, в каком я был настроении на прошлой неделе в Лабиринте, и как оно изменилось, когда ты присоединилась ко мне. А Шанамир… Тунигорн… любой тебе скажет…
– Знаю, любимый. У тебя был такой мрачный, угрюмый вид, когда я приехала. Я едва тебя узнала – такого хмурого, с таким тусклым взглядом.
– Несколько дней, проведенных с тобой, полностью меня исцелили.
– И все же мне кажется, что ты немного не в себе. Неужели тебя все еще терзают воспоминания о Лабиринте? Или подавляет пустыня? Или развалины?
– Думаю, что дело в другом.
– В чем же?
Он изучал пейзаж за окном флотера, замечая, как в нем появляется все больше и больше зелени, увеличивается количество деревьев и травы, а местность становится все холмистее. Но радость Валентина омрачало тяготившее душу бремя, от которого по-прежнему не удавалось избавиться.
Мгновение спустя он произнес:
– Тот сон, Карабелла – то видение или знамение – никак не могу выбросить его из головы. Эх, ну и след же мне суждено оставить в истории!
Коронал, лишенный трона и ставший жонглером, вернул себе престол, а потом управлял настолько дурно, что допустил низвержение мира в хаос и безумие… Ах, Карабелла, неужели именно к этому я иду? Неужели после четырнадцати тысячелетий мне суждено стать последним Короналом? Как ты думаешь, останется ли хоть кто-нибудь, кто напишет мою историю?
– Ты никогда не был дурным правителем, Валентин.
– Разве я не слишком мягок и сдержан, разве я не слишком стремлюсь к тому, чтобы понять в любом деле обе стороны?
– Это нельзя поставить в вину.
– Слит считает, что можно. Слит чувствует, что мой страх перед войной, перед насилием любого рода ведет меня по неверному пути. Кстати, я цитирую его почти дословно.
– Но войны не будет, мой лорд.
– А тот сон…
– Мне кажется, что ты слишком буквально воспринимаешь его.
– Нет, – возразил он. – Слова, подобные твоим, приносят мне лишь иллюзию успокоения. Тисана и Делиамбр согласны со мной в том, что мы стоим на пороге какого-то большого потрясения, возможно – войны. А Слит в этом просто убежден. Он решил, что метаморфы замышляют восстание, вот уже семь тысячелетий готовятся к священной войне.
– Слит слишком кровожаден. Вдобавок он с юного возраста испытывает перед метаморфами панический страх. Да ты и сам знаешь.
– А когда восемь лет назад мы отбили Замок и застали там кучу замаскированных метаморфов, это что? Одно воображение?
– Но ведь их попытка с треском провалилась?
– А если они начнут все сначала?
– Если твоя политика, Валентин, увенчается успехом…
– Моя политика! Какая политика? Я пытаюсь добраться до метаморфов, а они ускользают у меня из рук! Ты же знаешь, что я надеялся иметь при себе с полдюжины вождей метаморфов, когда объезжал Велалисер на прошлой неделе.
Чтобы они могли увидеть, как мы восстанавливаем их священный город, посмотреть на найденные нами сокровища и забрать, может быть, наиболее драгоценные реликвии с собой в Пьюрифайн. Но я не дождался от них вообще никакого ответа, даже отказа.
– Ты предполагал, что раскопки в Велалисере могут вызвать осложнения.
Возможно, им ненавистна сама мысль о том, что мы проникли туда, не говоря уж о восстановлении. Ведь, кажется, есть легенда насчет того, что когда-нибудь они отстроят его сами?
– Да, – сумрачно подтвердил Валентин. – После того, как вновь обретут власть над Маджипуром и вышвырнут нас из своего мира. Так мне однажды рассказал Эрманар. Ладно, возможно, приглашение в Велалисер – ошибка. Но ведь они проигнорировали и все остальные мои попытки примирения. Я пишу их королеве Данипьюр в Иллиривойн, и если она вообще отвечает, то ее письма состоят из трех холодных, формальных, пустых… – Он глубоко вздохнул. – Хватит этих мучений, Карабелла! Войны не будет. Я найду способ пробиться сквозь всю эту ненависть, которую испытывают к нам метаморфы, и привлеку их на свою сторону. А что до лордов с Горы, которые пренебрежительно к тебе относятся, если это действительно так – умоляю, не обращай на них внимания. Отвечай им презрением! Кто тебе Диввис или герцог Галанский?
Просто глупцы – вот и все. – Валентин улыбнулся. – Скоро я заставлю их поволноваться по более серьезному поводу, чем родословная моей супруги.
– О чем это ты?
– Если они не согласны с тем, что супруга Коронала – простолюдинка, то каково им будет, если простолюдин станет Короналом?
Карабелла удивленно посмотрела на него.
– Я ничего не понимаю, Валентин.
– Поймешь. В свое время поймешь. Я собираюсь произвести в мире такие перемены… ах, любимая, когда будут писать историю моего правления, если Маджипур доживет до этого, то понадобится не один том, уж я тебе обещаю! Я совершу такое… настолько грандиозное… настолько переворачивающее устои… – Он рассмеялся. – О чем ты думаешь, Карабелла, слушая мое пустословие? Мягкосердечный Лорд Валентин переворачивает мир вверх дном!
Способен ли он на такое? Сможет ли он осуществить задуманное?
– Вы заинтриговали меня, мой лорд. Вы говорите загадками.
– Возможно.
– И не даете ключа к разгадке.
После некоторого молчания он ответил:
– Ключ к разгадке – Хиссуне, Карабелла.
– Хиссуне? Уличный мальчишка из Лабиринта?
– Больше не уличный мальчишка. Теперь он – оружие, которое я направляю против Замка.
Она вздохнула.
– Загадки, загадки, и нет им числа.
– Говорить загадками – привилегия королей. – Валентин подмигнул, притянул жену к себе и поцеловал в губы. – Не лишай меня этой небольшой милости. И…
Флотер вдруг остановился.
– Эй, смотри! Мы приехали! – воскликнул он. – А вот и Насцимонте!
Вдобавок – клянусь Леди! – он, кажется, притащил с собой полпровинции.
Караван расположился на широком лугу, поросшем короткой густой травой, настолько ярко-зеленой, что она, казалось, имела какой-то другой цвет, некий неземной оттенок, находящийся на самом краю спектра. Под ослепительным полуденным солнцем уже разворачивалось грандиозное празднество, охватывавшее, вероятно, несколько миль; в карнавале участвовали десятки тысяч людей, заполонивших все обозримое пространство.
Под оглушительные орудийные выстрелы и нестройные пронзительные мелодии систиронов и двухструнных галистанов над головами залп за залпом возносились к небу удивительно четкие фигуры дневного фейерверка черного и фиолетового цветов. В толпе резвились шагавшие на ходулях весельчаки в огромных клоунских масках, что отличались багровостью лиц и повышенной носатостью. На высоких шестах колыхались на легком летнем ветерке знамена с эмблемами звездного огня; полдюжины оркестров с такого же количества подмостков разом наигрывали гимны, марши и хоралы; со всей округи собралась целая армия жонглеров, вероятно все, кто имел хоть малейшие навыки в столь многотрудном ремесле. В воздухе кишмя кишели палки, ножи, булавы, горящие факелы, весело раскрашенные шары и другие предметы, что летали в разные стороны, напоминая Лорду Валентину о боготворимом им прошлом. После сумрачного и гнетущего Лабиринта лучшего продолжения великой процессии невозможно было представить: суматошное, ошеломляющее, немного нелепое, а в целом – восхитительное зрелище.
Посреди суеты стоял в спокойном ожидании высокий, сухопарый человек старше среднего возраста с необычайной силы взглядом светлых глаз; резкие черты его лица смягчала доброжелательнейшая из улыбок. То был Насцимонте землевладелец, ставший разбойником, сам себя называвший когда-то герцогом Ворнек Крег и владыкой Западного Пограничья, а теперь, повелением Лорда Валентина, получивший более благозвучный титул герцога Эберсинулского.
– Ой, ты только посмотри! – воскликнула Карабелла, которую душил смех.
– Он надел для нас свой разбойничий наряд!
Валентин, усмехнувшись, кивнул.
Когда они впервые встретились с Насцимонте в заброшенных развалинах какого-то города метаморфов в пустыне к юго-западу от Лабиринта, герцог большой дороги носил причудливую куртку и гамаши из густого красного меха пустынной крысоподобной твари, а также нелепую желтую меховую шапку. В ту пору Насцимонте, разоренный и изгнанный из своих владений приспешниками лже-Валентина, которые проезжали по этим местам во время совершения узурпатором великой процессии, завел обычай грабить странников в пустыне.
Теперь его земли вновь принадлежали ему; стоило Насцимонте пожелать, он мог бы вырядиться в шелка и бархат, обвешаться амулетами, перьями и самоцветами, но вот ведь – предпочел столь любимое им во времена изгнания неряшливо-живописное, нелепое одеяние. Насцимонте всегда отличался большим вкусом; Валентину подумалось, что ностальгический наряд герцога в такой день был ни чем иным, как проявлением вкуса.
С тех пор, как Валентин познакомился с Насцимонте, минуло немало лет.
