– Что именно?
Юноша неуверенно посмотрел на Диввиса и Мириганта.
– Я полагаю, что сообщение предназначено лично вам, мой лорд.
– Это лорды Миригант и Диввис, кровные родственники Коронала. Можете говорить при них.
– Очень хорошо, сэр. Лорд Валентин велел мне передать Элидату Морволскому – забыл сказать, сэр, что я – кандидат в рыцари Хиссуне, сын Эльсиномы – велел передать, что изменил первоначальные планы и собирается посетить с великой процессией Цимроель, а перед возвращением нанесет визит своей матушке, Леди Острова, и потому просит вас исполнять обязанности регента в течение всего срока его отсутствия. По его мнению, этот срок составит…
– Помилуй меня Дивин! – хрипло пробормотал Элидат. -…год или, возможно, полтора, сверх запланированного.
11
Вторым признаком надвигающейся беды стали для Этована Элакки увядшие через пять дней после пурпурного дождя листья ниуковых деревьев.
Пурпурный дождь сам по себе не предвещал чего-либо необычного. Он не такая уж редкость на восточном склоне Дулорнского Рифта, где на поверхность выходят пласты мягкого, легкого песка-скувва, имеющего бледную красновато-голубоватую окраску. В определенное время года северный ветер, называемый «Скребком», поднимал этот песок высоко в небо, где он на несколько дней загрязнял облака и придавал дождю красивый бледно-лиловый оттенок. Но дело в том, что земли Этована Элакки лежали на тысячу миль к западу от тех мест на другом склоне Рифта, неподалеку от Фалкинкипа; насколько было известно, ветры с песком скувва так далеко на запад не залетали. Однако Этован Элакка знал, что ветры имеют обыкновение менять направление, и Скребок, по всей видимости, решил в нынешнем году нанести визит на противоположный склон Рифта. В любом случае, пурпурный дождь беспокойства не вызывал: после него повсюду оставался лишь слой песка, смываемый следующим, уже обычным дождем. Нет, первым знаком беды стал не сам пурпурный дождь, а увядание чувственников в саду Этована Элакки: это произошло за два или три дня до дождя.
Есть над чем призадуматься, но в общем-то ничего из ряда вон выходящего. Не так-то это и сложно – заставить чувственников увянуть. Они представляют из себя небольшие растения, чувствительные к психологическим излучениям; у них золотые листочки и неприметные зеленые цветки. Их родина – леса к западу от Мазадоны, и любой психический диссонанс в пределах их досягаемости – будь то гневные выкрики, рев дерущихся в лесу животных или даже, как утверждают, одно лишь приближение человека, совершившего серьезное преступление – приводит к тому, что листочки чувственников складываются, как ладони во время молитвы, и чернеют. Такая реакция, казалось, не имеет никаких биологических объяснений, как часто думал Этован Элакка; но нет никакого сомнения в том, что тайна будет раскрыта при внимательном изучении, которым он собирался когда-нибудь заняться. А пока он просто выращивал чувственники у себя в саду, потому что ему нравилось, как весело сверкают их золотистые листья. Поскольку во владениях Этована Элакки царили порядок и гармония, то ни разу за все время, что он выращивал чувственники, не случалось ничего такого, чтобы они зачахли – до сих пор. Загадка. Кто мог переругиваться у границ его сада? Какое злобно рычащее животное в провинции, где встречалась только домашняя скотина, могло внести сумятицу в порядок, которым отличалось его поместье?
В порядке для Этована Элакки, шестидесятилетнего земледельца-джентльмена, высокого и статного, с крупной седой головой, заключался смысл бытия. Его отец был третьим сыном герцога Массисского, а оба брата последовательно занимали пост мэра Фалкинкипа, но его самого государственная служба не привлекала: как только он вступил в права наследства, то приобрел роскошный участок земли в безмятежной, холмистой зеленой местности на западном краю Рифта, где устроил Маджипур в миниатюре, – маленький мирок, воспроизводивший красоту и спокойствие всей планеты, ее ровный гармоничный дух.
Он выращивал обычные для этих мест культуры: ниук и глейн, хингамоты и стаджу. Стаджа была основой его хозяйства, поскольку спрос на сладкий воздушный хлеб из клубней стаджи никогда не падал, и хозяйства Рифта должны были производить ее в достаточных количествах, чтобы обеспечить потребности примерно тридцати миллионов жителей Дулорна, Фалкинкипа и Пидруида, а также еще нескольких миллионов, проживавших в окрестных городках. Чуть выше стаджи по склону располагалась плантация глейна – ряды густых, куполообразных кустов, между удлиненными серебристыми листьями которых гнездились крупные гроздья небольших, нежных, налитых соком голубых плодов. Стаджа и глейн всегда росли рядом: давно было известно, что корни глейна выделяют в почву азотосодержащую жидкость, которая после дождей опускается по склону и стимулирует рост клубней стаджи.
За елейном виднелась рощица хингамотов, где из почвы торчали мясистые, грибовидные желтые отростки, вздувшиеся от сахарного сока: они улавливали свет, энергию которого поставляли растениям, что прятались глубоко под землей. А вдоль границ всего поместья протянулся чудесный сад Этована Элакки. Сад состоял из деревьев ниук, посаженных, как принято, группами по пять, причудливыми геометрическими фигурами. Элакка любил прохаживаться среди них и ласково поглаживать ладонями тонкие черные стволы, которые были не толще человеческой руки и такими же гладкими, как самый изысканный атлас. Дерево ниук жило не больше десяти лет: первые три года оно росло поразительно быстро, вымахивая до сорокафутовой высоты, на четвертый на нем появлялись первые изумительные золотые цветы в форме чаши с кроваво-красной серединой, а затем оно начинало в изобилии приносить беловато-прозрачные серповидные плоды с резким запахом, и плодоносило до тех пор, пока внезапно не умирало: за несколько часов изящное дерево превращалось в сухую палку, которую мог сломать и ребенок. Будучи ядовитыми в сыром виде, плоды ниука были незаменимы для приготовления острого, пряного жаркого и каш, столь ценимых в кухне хайрогов.
По-настоящему хорошо ниук рос только в Рифте, и Этован Элакка со своим урожаем занимал прочное место на рынке.
Земледелие наполняло жизнь Этована Элакки ощущением полезности, но не совсем удовлетворяло его любовь к красоте. Поэтому-то он создал у себя частный ботанический сад, где устроил восхитительную, живописную экспозицию, собрав со всех концов света всевозможные удивительные растения, какие только могли прижиться в теплом, влажном климате Рифта.
Были здесь алабандины с Цимроеля и Алханроеля всех естественных тонов и оттенков, а также большинство искусственно выведенных сортов. Были танигалы, твейлы, деревья из лесов Гихорны с цветами, которые лишь в полночь по пятницам являлись взору во всем своем ошеломляющем великолепии.
Имелись также пиннины, андродрагмы, пузырчатые деревья и резиновый мох; халатинги, выращенные из добытых на Замковой Горе черенков; караманги, муорны, сихорнские лианы, сефитонгалы, элдироны. Экспериментировал Элакка и со столь прихотливыми растениями, как огненные пальмы из Пидруида, которые иногда жили у него до пяти-шести сезонов, но в таком отдалении от моря никогда не цвели; игольчатыми деревьями с гор, которые быстро чахли без потребного им холода; странными, призрачными лунными кактусами из пустыни Велалисер, которые он безуспешно пытался оградить от слишком частых дождей. Этован Элакка не брезговал и местными растениями: выращивал странные надутые деревья-пузыри, качавшиеся, как воздушные шарики, на своих толстых корнях, и зловещие, плотоядные деревья-рты из лесов Мазадоны, поющие папоротники, капустные деревья, несколько громадных двикк, полдюжины папоротниковых деревьев доисторического вида. Для покрытия почвы он небольшими кучками рассаживал чувственники, которые своим скромным и изящным видом являли приятный контраст более ярким и выносливым растениям, составлявшим основу его коллекции.
Тот день, когда он обнаружил, что чувственники пожухли, начинался великолепно. Ночью прошел небольшой дождик, но ливня, как заметил, совершая обычный обход сада на рассвете, Этован Элакка, не предвиделось; воздух был прозрачен настолько, что лучи восходящего солнца били в глаза зеленым огнем, отражаясь от гранитных скал на западе. Сверкали цветы алабандины; деревья-рты, проснувшиеся голодными, безостановочно шевелили щупальцами и пестиками, полупогруженными в глубокие чащи, расположенные посреди огромных розеток. Крошечные долгоклювы с малиновыми крыльями порхали, как ослепительные искорки, между ветвей андродрагмы. Но поскольку в Элакке было сильно развито предчувствие дурного – ночью он видел нехорошие сны со скорпионами, дхимсами и прочей нечистью, что копошилась на его земле, – он почти не удивился, наткнувшись на злосчастные чувственники, почерневшие и скукожившиеся от неведомой болезни.
