Он с кряхтением залез на нары, пошурудил сеном в изголовье и достал свой старый, заржавленный дробовик.
— Деда, а сюда волки могут прийти? — спросил я.
— Дак, не минуют, наверно… Овечий-то запах далеко oнe чуют… По следам видать — стая большая… И откуда только взялись! Последние годы не слыхать о них было. Волки — оно ведь, как вши: ежели беда у человека — сразу чувствуют…
Раньше я видел волков только на картинках. Ничего страшного — точь-в-точь, как наш Полкан. Другое дело — мордастые страшные бегемоты или, скажем, крокодилы с зубатыми, как пила, челюстями.
Дедушка протирал ружье смоченной в керосине тряпицей и вздыхал:
— Зарядов у нас маловато, Серега. Порох-то еще есть, а вот дроби — кот наплакал…
Волки наведались к нашей заимке этой же ночью. Мы только поужинали и стали укладываться спать, когда во дворе истошно, с подвывом, залаял Полкан.
— Не иначе, пожаловали, голубчики, — сказал дедушка и как-то сразу изменился в лице. — На людей собака так лаять не станет…
Он оделся, взял ружье и вышел на улицу. Я накинул шубенку, шмыгнул следом за ним. Полкан надрывался до хрипоты, бешено рвался с цепи. Наконец перервал кожаный ошейник, метнулся под сенной навес и там затих.
Широкая, светлая ночь плыла над землею. Полная луна напоминала круг замороженного в миске молока с желтоватыми бугорками жира наверху. Сугробы сияли и переливались разноцветными искрами, под ними затаились загадочные синие тени. Стылая тишина, мертвое оцепенение…
Никаких признаков живого вокруг! Я напряженно, до слез, вглядываюсь в темную полоску камыша на берегу озера. И не вижу пока, а угадываю, чувствую: там кто-то есть. Вроде бы шевелится камыш, сыплется с него куржак… И вдруг оттуда стали выкатываться маленькие черные клубочки. На светлой поляне они выстраивались в ряд, как игровые бабки на кону.
Я дернул дедушку за рукав:
— Стреляй, деда, вон они, волки!
— Тиш-ше! — зашипел он. — Нельзя счас стрелять, далеко… Зачем палить в белый свет, как в копейку? Привыкнут oнe к выстрелам — тогда беда… Потерпеть надо, штобы они обвыклись маленько, стали ближе подходить… и садануть вожака, — дедушка говорил почему-то шепотом.
А волки сидели неподвижно. Неожиданно в тишине родился звук, похожий на утробное урчание грызущей кость собаки. Звук этот поднимался выше, становился протяжнее, — и нельзя было понять, откуда он берется: с неба? снизу из-под сугробов? Жуткий этот вой лился без перерыва, без роздыха, постепенно истончался, пока не достиг пронзительной высоты и не растаял в ледяной тишине ночи.
Потом снова послышалось глухое урчание… Что-то страшное и в то же время притягивающее, зовущее было в этом вое многих голодных глоток. Я уцепился за полу дедушкиного полушубка, потянул в избушку…
Мы почти не спали в эту ночь. Дедушка несколько раз выходил на улицу, без перерыва курил и кашлял.
Утром он сказал:
— Это у них разведка была. Седня надо ждать в гости.
Мы стали готовиться к встрече. Поскольку дроби у нас было — кот наплакал, дедушка покрутил, повертел и руках свою любимую свинцовую ложку с петушиной ручкой, тяжело вздохнул:
— Памятная вещица, жалко. С германской войны ее принес… Как-то в затишный час сидели в окопе. Курили, про жисть балакали. Я, помню, нагнулся обмоток на ноге поправить. А в это время рядом — кэ-эк шарахнет! Шальной разорвался. Осколок в окоп залетел и врезался в стену как раз на том месте, где голове моей быть, если бы я не согнулся-то… Господь, видно, помиловал за мои молитвы. Выкопал я на глины тот осколок и говорю ему: «Коли не убил ты меня, дак теперь кормить всю жись будешь». И отлил из него эту вот ложку. А дружок мой, мастак на все руки, деревянную ручку с петушиной головой вырезал…
Повздыхал дедушка, взял топор и стал рубить свою ложку на мелкие кусочки. Эти рваные кусочки он раскатал между двумя сковородками — получились круглые шарики-картечины.
— Голь на выдумки хитра, — невесело подмигнул мне дедушка.
Но ложки его хватило всего на три заряда. Пришлось выдергивать из прясел и рубить на картечь ржавые гвозди.
Потом отыскали подходящее место для засады. Затащили на крышу кошары несколько вязанок сена, таловых прутьев и соорудили скрадок — низенький балаган с дырками-бойницами. Сверху скрадок засыпали снегом, и он со стороны стал похожим на обыкновенный сугроб. Словом, подготовились к бою, как сказал дедушка, по всем правилам военного искусства.
Когда стемнело, мы плотно поужинали, напялили на себя всю, какая была, одежонку и залегли в засаду. В скрадке было тепло, уютно, как в летнем сенокосном балагане. И так же пахло земляникой, только вот комары не жундели.
— Главное дело — вожака нам ухлопать, — рассуждал дедушка, — без вожака оне сюда больше не сунутся.
— Деда, а если волки на нас нападут? — струхнул я.
— Дак у нас же дробовик вот он. И на крыше мы — не доскачут сюда. А вообще-то с волками шутки плохи. Помню, перед первой германской войной их тоже видимо-невидимо объявилось. Один и повадился в нашу деревню. У того овцу зарежет, у другого телка. Матерый был зверюга, хитрый: никак его выследить не могли. К богачу Сальникову в овчарню забрался — сразу четырех баранов задрал. Оно ему и не нужно столько — нажраться трех фунтов мяса за глаза хватит, да уж такой у этого зверя карахтер: сам не гам и другим не дам. Как вон сват Петра наш… Ладно. Залез к Сальникову разок — понравилось. У него там в овчарне этих овец штук полсотни зимовало. Через какое-то время приходит вдругорядь. Сунулся к лазу, а хозяин то оконце железными скобами забил. Стал метаться вокруг овчарни, по сугробам на крышу забрался. А крыша-то соломенная. Прорыл быстренько дыру, да и спрыгнул внутрь. Сколь там овец загубил — неизвестно. Только когда пришла пора овчарню покидать — понял зверюга, што промашку дал: назад-то ему ходу нет. Дыра в крыше высоко, не допрыгнуть. И што же ты думаешь он сделал? Всех до единой овцы порезал, стаскал их в кучу супротив той дыры да по ним и выбрался на волю…
Дедушка замолчал и, высунув голову в отверстие скрадка, долго вглядывался в темную полоску камышей. Луна сияла уже вовсю. Было слышно, как под нами, в кошаре, надсадно кашляют овцы. Он неуклюже перевернулся с живота на бок, закряхтел, доставая из кармана штанов кисет и спички.
— Рано ишшо… А то такой вот случай рассказывают. Не знаю, правда или выдумка, — за што купил, за то и продаю. Тоже прибег ночью волк к одному мужику на подворье. А там в землянке об одно оконце овцы находились. Землянка низкая, оконце-то это у самой земли и тряпками заткнуто. Ну, волк, знамо дело, тряпки зубами вырвал — и к овцам. А хозяин-то, видно, давно его караулил, начеку был. Только волчий хвост скрылся, он приказывает жинке своей: иди, мол, загороди окошко, а я в землянку заскочу, с гостеньком дорогим побалакаю. Баба растопырилась у того оконца, юбкой выход заслонила.
А юбки раньше носили широкие да длинные — до самых пят…. Хозяин-то с вилами только в двери — волк и маханул в оконце. В бабью юбку запутался, та с перепугу верхом на него села. Он и понес! Версты две баба отмахала на ём, как в той сказке… Потом-то их нашли обоих мертвыми. Разрыв сердца с перепугу получился…
В это время под навесом, в сеннике заскулил Полкан. Мы с дедушкой высунулись из скрадка. От камышей споро катились в нашу сторону черные клубочки. Много, больше дюжины. Они быстро увеличивались, превращались в бесформенные серые лоскутья, которые неслись по степи, словно тени от мелких облаков, гонимых ветром. Вот уже зеленоватые угольки глаз запрыгали в полумраке, до нас донеслось хриплое дыхание многих глоток.
В сотне шагов от кошары волки остановились. С минуту принюхивались, клацая зубами. Потом один из них задрал оскаленную морду к луне, глухо, как из-под земли, зарычал. Его поддержали остальные.
От страха я зарылся головою в сено. На самой высокой ноте вой оборвался. Я снова выглянул. Стая медленно двигалась к кошаре. Волки были ужо совсем рядом, в нескольких шагах от нас. И тут полыхнуло огнем и так оглушительно треснуло, что на миг показалось — проломился потолок кошары, и я лечу в черную бездну… Стая крутанулась на месте, сбилась в кучу, из серого рычащего клубка полетели клочья шерсти.
Волки откатились назад и снова остановились. Только один остался лежать на снегу — убитый выстрелом и тут же, в один миг, растерзанный своими собратьями. Несколько минут волки сидели недвижно, ошарашенные, видно не понимая, что произошло. Потом один отделился от стаи, медленно двинулся вперед, по-лисьи пластаясь на снегу. Снова грохнул выстрел. Волк подпрыгнул, кувыркнулся в воздухе, юлой закрутился на месте, вздымая клубы искристого снега. Раздался еще выстрел, еще… Волк судорожно вытянулся, затих.
Это был вожак стаи.
И сразу же по степи замелькали стремительные тени. Волки исчезли мгновенно, словно растворились в голубых снегах.
