— У каждого ребенка, — согласилась Вера Михайловна, — свои маленькие демоны. Я в детстве боялась цыган. Кто и когда внушил мне, что цыгане воруют детей, не помню. При виде цыган я пускалась наутек и, даже повзрослев, поспешно переходила на другую сторону улицы.
— Расскажи, как съездила в Англию, — сменила тему Полина Сергеевна. — Ксюша действительно обручилась с настоящим английским лордом?
— Эндрю не лорд, он из старой аристократической обедневшей семьи, и у него даже замок имеется. Правда, сейчас в этом замке отель. Рекламный проспект обещает привидения, но меня по ночам не посещали ни прапрабабушка Эндрю, которая покончила с собой, повесилась из-за несчастной любви, ни прапрадедушка, который, обнаружив любимую свисающей с люстры — до люстры, кстати, метров семь, — заколол себя кинжалом, привезенным предыдущими прапрапра из какого-то индийского похода. Признаться, я не стала уточнять, как эти великовозрастные Ромео и Джульетта умудрились нарожать кучу наследников, страдая от несчастной любви.
— Ты там всех, конечно, потрясла своим знанием раннего Диккенса?
— До Диккенса дело не дошло. Послушай, какая фраза получилась: «До Диккенса дело не дошло» — все слова на «д», но аллитерация скучная. Я их историей Кромвеля доконала. Поразительно, как англичане, отчаянные ксенофобы, между прочим, плохо знают историю своей страны.
* * *
Представить себе более разных людей, чем Ксюша и Вера Михайловна, невозможно. Но девушка привязалась к Вере Михайловне горячо и прочно, и найти этому объяснение было трудно. Зачем Ксюше, энергичной, разбитной, шумной, ведущей вольную жизнь, презирающей авторитеты, Вера Михайловна — пожилая, допотопная, пыльная, архивная? Ксюша что на русском, что на английском разговаривала как геймер, чей словарь ограничивается двумястами словами, из которых треть — примитивные неологизмы. Речь Веры Михайловны, особенно при общении с Ксюшей, была нарочито правильной, книжной, со множеством «извольте, сударыня», «не обессудьте», «соблаговолите».
— Когда я вас слушаю, — говорила Полина Сергеевна, — мне кажется, что разговаривают Раневская из «Вишневого сада» и бандитка из «Бонни и Клайда».
Инициатива общения, безусловно, принадлежала Ксюше, именно она испытывала в нем потребность. Если у Веры Михайловны и проявлялись когда-то материнские инстинкты, то не слишком сильные, да и те были давно погребены под завалами тысяч чужих жизней, о которых она прочитала. По ее судьбе прошелся тяжелый каток великой любви, размазал, растоптал и глубоко вдавил в землю ростки всех иных чувств, кроме тех, что требовались самому катку.
Вера Михайловна не горела желанием по-матерински опекать Ксюшу, но не могла отказать девушке, чьи родители, честолюбивые буржуа-обыватели, кичились купленной машиной, построенной дачей и отдыхом на Канарах, а сами при этом говорили «ложить» и «калидор». Дядюшка, вечный депутат всех созывов, забронзовел от кончиков ногтей на ногах до плеши на макушке.
Пообщавшись с дядюшкой Ксюши, Вера Михайловна рассказывала подруге:
— Это какой-то новый, поразительно мутировавший человеческий тип. Полинька, у меня было ощущение, что я общаюсь с этим… как же его? Золотой робот в «Звездных войнах»?
— Три-пи-о.
— Верно. Только больших размеров и не восторженно-глупый, а какой-то… я не нахожу определений. Если позолотить гоголевского Городничего, все равно не получится точного образа. Он принимал меня в своем кабинете, большей частью вещал сам, но и задавал вопросы по моим анкетным данным. Я настолько растерялась, столкнувшись с неведомой раньше особью, что блеяла не помню что. Если бы обнаружилась и заговорила статуя Давида, я бы растерялась меньше.
— Зачем ты к нему вообще отправилась?
— Ксюша упросила. Ее родителей и дядюшку волновало мое влияние на девушку. Поскольку я блеяла, мое влияние было признано неопасным.
— А что сама Ксюша сказала?
— Ты ведь ее знаешь. Хмыкнула: «Не берите в голову, мама говорила, что когда дядя был маленьким, он обожал вытаскивать из носа козявки и поедать их».
Ревность Ксюшиной мамы, которой не могло нравиться, что дочь к какой-то полунищей архивной мыши относится трепетнее, чем к ней самой, постепенно сошла на нет. Веру Михайловну воспринимали как блаженную всезнайку, почти как клоуна-затейника, способного развлечь гостей за церемонным обедом в родовом замке.
Веру Михайловну это оставляло равнодушной, Полину Сергеевну коробило.
Ксюша советовала:
— Не парьтесь, Полина Сергеевна. Что с них взять? У них ведь под крышей, — стучала себя по голове девушка, — только мешки с валютой.
— Ксюша, ты действительно собираешься замуж за Эндрю? Ты его любишь? Или… или для прикола?
— А что, слабый прикол? Мои дети будут баронятками.
— Браки совершаются на небесах…
— На земле, Полина Сергеевна! Исключительно на земле, и дети рождаются не на облаках. Уж вам, на примере Сеньки, это отлично должно быть известно.
— Девочка, в молодости жизнь кажется долгой, бесконечной. На самом деле она коротка.
— «И прожить ее нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Николай Островский «Как закалялась сталь». Между прочим, в детстве я читала эту книгу всю ночь и обливалась слезами. Чистыми, как бриллианты, девичьими слезами!
«Сколько намешано в этой девочке», — подумала Полина Сергеевна.
— Ксюша, иногда мне хочется тебя выпороть, — сказала она вслух, — а иногда мне кажется, что ты — удивительная личность.
— Чаще вспоминайте второй вариант.
По мнению Полины Сергеевны, Ксюшина привязанность, вызвавшая у Верочки ответный порыв, замаскированный, изо всех сил сдерживаемый, помогла подруге пережить обрушившееся на нее горе.
У Игоря Петровича, Вериного избранника, ее единственной любви, случился тяжелый мозговой инсульт. Незадолго до несчастья жена Игоря Петровича узнала о многолетней связи мужа и Веры Михайловны. Для жены это был не просто гром среди ясного неба, это была молния, ударившая в грудь, испепелившая, сделавшая недостойной и бессмысленной всю ее жизнь. Жена-подвижница, которая ради мужа-гения перебивалась с хлеба на воду, которая считала себя музой, вдохновительницей, надеждой и опорой, вдруг оказалась исполнительницей роли второго плана. Впрочем, теперь уже не разобрать, кто был примой, а кто выступал в дублирующем составе. Факт остается фактом — нет подвига длиною в двадцать лет. А есть предательство, вранье, обман, молния, пылающий факел. Жена Игоря Петровича вышла из огня другим человеком.
Скандалы и разбирательства с женой вряд ли были основной причиной инсульта. Сосуды в мозге изнашивались многие годы. Где тонко, там долго тончилось и рано или поздно все равно порвалось бы. Но негодование жены, безусловно справедливое, подтолкнуло к роковой черте.
Врачи удивлялись тому, что при столь обширном поражении мозга Игорь Петрович остался жив. Компьютерная томография показывала несовместимое с жизнью омертвение.
Разговор Веры Михайловны и жены Игоря Петровича состоялся у его больничной койки.
— Вы его долго хотели? — спросила супруга Игоря Петровича, похожая на великомученицу, проклявшую свое служение. — Получите! Он весь ваш!
Из больницы Вера Михайловна привезла Игоря Петровича к себе домой, в маленькую квартирку, забитую книгами. Поместила на диван, сама спала на раскладушке.
Правая половина тела Игоря Петровича была парализована, левые рука и нога едва шевелились. Он не мог говорить, только мычал. Живыми остались лишь глаза — безумные от сознания случившегося. Из глаз часто лились слезы. Вера Михайловна их вытирала, меняла Игорю Петровичу памперсы, кормила его и твердила о том, что нужно надеяться на лучшее. Ни она сама, ни Игорь Петрович в лучшее не верили.
Иногда приходили дочери, жена не пришла ни разу. Дочери Игоря Петровича, хотя и настраивались держаться бодро, срывались и плакали вместе с отцом. Всем было понятно, о чем он просит глазами: «Прекратите мои мучения! Я же другой человек! Я — фейерверк, гигант мысли, а не эта беспомощная кукла. Зачем вы допускаете мое унижение? Не терзайте! Убейте меня!»
Все понимали, никто не обсуждал его немой просьбы, ни у кого не было и быть не могло права оборвать чужую, его, жизнь.
Полина Сергеевна помогала Верочке финансами, и та, как истинно интеллигентный человек, брала деньги на массаж для Игоря Петровича и на сиделок без рассыпания в благодарностях.
Поразительно, но так естественно принимать материальную помощь могут только люди, находящиеся на крайних полюсах морали, — благородные подвижники, подобные Вере, или беззастенчивые трутни вроде Юси.
Возвращаясь домой от подруги, Полина Сергеевна мысленно твердила, как заклинание: «Через неделю она поедет в Лондон. Ксюша там ее встряхнет». Но удручающая картина того, во что превратился Игорь Петрович, стояла перед глазами. «Какой ужас! Нет, так нельзя умирать, так неправильно. Нужно умирать по-другому», — думала Полина Сергеевна.
