— Тогда я поставлю вопрос прямо! Когда ты женишься?
— Никогда! Ответ устраивает? Я могу идти? Я очень тороплюсь.
Он уходил. Раздраженный, рассерженный тем, что лезут туда, куда он никого не пускает, готовый и впредь защищать от всех и вся свое раненое сердце. Оно уже давно не кровоточило, шрамы зарубцевались, но под ними была мертвая ткань.
— Как тебе это нравится? — поворачивался к жене Олег Арсеньевич. — Никогда! Он никогда не женится! Истаскается, как… Я не знаю, как кто!
— Мы бессильны, Олег!
— Опять терпение и еще раз терпение?
— Другого не остается. Я иногда думаю про девушек, с которыми он имеет отношения.
— Что ты про них знаешь?
— Ничего не знаю. Но они, наверное, умные, красивые, достойные. Они ждут от Сеньки развития отношений, предложения руки и сердца.
— А он их цинично использует! У него по мужской части все в порядке!
— Так получается. И мне их жалко.
— Кого?
— Всех: девушек, Сеньку, Эмку, которому надо общаться с молодой мамой, с современной женщиной, а не с бабушкой, ни бельмеса не смыслящей в компьютерных играх и гаджетах. Слово-то какое! Точно производное от «гада».
— Насчет бабушки ты перегнула. Не у всякого ребенка есть такая мама, как у Эмки бабушка.
— Спасибо, родной!
* * *
Умер Игорь Петрович. Уморил себя голодом. Сжимал губы, отказываясь принимать воду и пищу, здоровой рукой выдергивал из вены иголку, когда ему пытались поставить капельницу. За пять дней этого кошмара Вера Михайловна постарела на десять лет, голова ее стала седой. На похоронах было много народа, у гроба стояли вдова и дочери, Вера Михайловна и Полина Сергеевна — в стороне, будто к другой могиле пришли.
Полина Сергеевна отвезла подругу к себе домой, где состоялись тихие, альтернативные официальным, поминки. Олег Арсеньевич знал историю Верочки, и потому Игоря Петровича не жаловал. Говорил, что для ученого-бессребреника Игорь Петрович уж больно ловко устроился — как отпетый эгоист: супруге всю жизнь врал, а Верочке исковеркал судьбу. Но смерть зачеркивала, стирала нелицеприятные характеристики. Сенька не имел понятия о запутанных обстоятельствах личной жизни тети Веры, которая всегда была для него лучшей маминой подругой и дьявольски умной, начитанной женщиной.
Теперь они слушали рассказ о неординарном, уникальном человеке, способном на очень и очень многое, но сделавшем едва ли десятую часть. И то, что он сделал, еще предстоит оценить. Полина Сергеевна на протяжении всего застолья мягко заставляла подругу, пребывавшую в полукоматозном состоянии, говорить об Игоре, не давала ей замолкнуть. «А помнишь, Верочка, как он?.. Расскажи, как Игорь… Я навсегда запомнила, что он сказал… Когда это было? Меня однажды поразило, как он… Вспомни, что Игорь учудил…» Олег Арсеньевич выражал сочувствие в чисто мужской манере — подливал и подливал Вере коньяк. Выпивали, не чокаясь, но и без ритуальных «земля пухом», «светлая память…». Эмка в гостиной наслаждался мультиками, ему разрешили смотреть сколько хочет, папа иногда приходил и менял диск. Эмка уснул в кресле, свернувшись калачиком, а Вера Михайловна отключилась на полуслове — закрыла глаза и уронила голову на грудь.
На девять дней Вера Михайловна и Полина Сергеевна приехали на кладбище. Погода была ненастной, природа злилась — яростно и бессильно, точно насылала на мир проклятия. Казалось, что низкое свинцовое небо опускается на землю, как ядерный гриб. Студеный октябрьский ветер без конца менял направление и стрелял брызгами ледяного дождя. Погода под стать настроению, только в душе у Веры Михайловны уже стихли осенние штормы, наступила зима, а природа еще сопротивлялась предстоящим холодам.
Они стояли у могильного холмика под одним зонтом, который все время выворачивало порывами ветра и который не защищал от колючих ударов небесной воды. Тесно прижавшись друг к другу, старались унять дрожь — то ли от холода, то ли от сознания неизбежности смерти, которая забирает близких и любимых и когда-нибудь заберет их тоже. Они смотрели на покрытую мокрыми венками могилу. Живые цветы после ночных заморозков почернели и пожухли, уродливые венки наводили на мысль о скоротечности печали, о недолговечности человеческой памяти.
— Я… не хочу… чтобы его труд… — с напряжением выдавливая слова, проговорила Вера Михайловна и замолчала.
— Что, Верочка? — спросила, стараясь не клацать зубами, Полина Сергеевна.
— Пойдем! Иначе простудимся, заработаем бронхит.
Пока пробирались между свежих могил, их ботинки облепила темно-желтая кладбищенская глина. Вышли на асфальтированную аллею, по которой неслись потоки воды. Они смывали грязь, и за Верочкой и Полинькой тянулись длинные коричневые разводы.
Вера Михайловна оглянулась и сказала:
— Будто привязывают меня к его могиле.
— Что за мистика, Верочка! Тогда и меня, что ли, привязывают? Не впадай в экзальтацию. Грязь — это всего лишь грязь. Я никогда не понимала тех, кто часто ходит на кладбища, рыдает на могилах. Разве это нужно тому биологическому материалу, что покоится в земле?! Значит, нужно самому рыдающему — живому и здравствующему. Светлая память не гранитный памятник, а сохранение, продолжение дела человека, будь то дети, внуки или научная школа. Ты что-то хотела сказать именно по этому поводу?
— Я хотела бы разобрать, систематизировать архив Игоря. Но жена, то есть вдова, против, отказывается отдавать бумаги. Ее можно понять.
— Можно понять ненависть к живому человеку, но мстить покойнику? Возможно, немного погодя она изменит свое решение.
— Возможно, — согласилась Вера Михайловна. — Это большая, не исключено, что непосильная, задача, требующая очень много времени. У Игоря жуткий почерк, он часто прибегал к сокращениям, писал, как Ферма: «Дальше и так понятно». Понятно было только ему.
Они стояли около автобусной остановки. Под козырьком самой остановки им не хватило места, там прятались от ненастья промокшие печальные женщины, такие же, как они. Автобус приходил с интервалом в сорок минут.
— Ксюша примчалась, — рассказывала Вера Михайловна, — несмотря на то что «по гланды», как она выражается, занята приготовлениями к свадьбе.
— Свадьба, как я предполагаю, должна быть королевской?
— Естественно. Вестминстерский дворец должен захлебнуться от зависти. Ксюша, кажется, не только очистила банковские счета родителей и дядюшки, но и вывернула их карманы. Ты поедешь на свадьбу?
— Вряд ли. Извини, Верочка! Эти царские утехи мне уже не по силам. Прозвучало так, — усмехнулась Полина Сергеевна, — будто прежде я постоянно бывала на подобных мероприятиях и мне они были по силам! Еще раз извини! Я иногда думаю, может, нужно было свести Арсения и Ксюшу?
— С ума сошла? Зачем тебе эта чума?
— Легка на помине.
К остановке подлетела иномарка, лихо развернулась и остановилась перед Верой Михайловной и Полиной Сергеевной. Из машины выскочила Ксюша.
— Я опоздала? Здравствуйте, Полина Сергеевна! Вы хоть и мокрая, как курица, а все равно английские леди отдыхают. Какие наши планы?
— Ксюша, — проговорила Вера Михайловна с интонацией, которую подруга никогда у нее раньше не слышала: смесь назидательности и материнской гордости, — на кладбище опоздать нельзя.
— Я и не тороплюсь. Но типа попа с кадилом привезти, панихиду отгрохать?
«У нее все тоже «типа», как у Сеньки», — отметила Полина Сергеевна.
Женщины на остановке возмущенно зашуршали.
— Обойдемся без кадила, — сложила зонтик Вера Михайловна. — Отвези нас домой.
«Девочка, — согреваясь в теплом автомобиле, подумала Полина Сергеевна, — какие ангелы тебя занесли к нам в референтуру?» Представлять в роли ангела, заботящегося о судьбе Веры Михайловны, Ксюшиного дядюшку-депутата было смешно и нелепо. Но ведь вышло именно так. Последствия людских поступков непредсказуемы. Желая сотворить добро, можно посеять зло. А чье-то кумовство может обернуться благом для совершенно незнакомого человека.
— Виделась я с дочками Игоря Петровича, — отчиталась Ксюша. — Нормальные девахи, ботаники, конечно. Консерватория, Первый концерт Чайковского… То есть детский сад, средняя группа. Они, ясен пень, понимают, что папин архив только Вера Михайловна может разобрать. Но их мама! Тра-ля-ля тополя. Тоже мне, три скорбных тополя на Плющихе! Я им мозги вправила, на свадьбу свою пригласила. И между делом ввернула: мол, не исключено, что я как бы типа внебрачный ребенок Веры Михайловны и Игоря Петровича.
— Что-о-о?! — хором воскликнули Вера Михайловна и Полина Сергеевна.
Посмотрели друг на друга и улыбнулись. Во времена их общей службы в референтуре, не сговариваясь, в моменты негодования или удивления они разом вопрошали: «Что-о-о?» И это действовало на возмутителя спокойствия как холодный душ. Но Ксюша была не из тонкокожих.
