Теперь, когда наступила весна, он растянулся на траве. Была та пора, когда в воздухе черным-черно от мошкары. Я набросила сетку на ветви дерева, получилась прозрачная палатка. Я сидела в ней, недосягаемая для укусов москитов, но Топси отказывался залезть ко мне, как я его ни уговаривала.
— Ты просто сумасшедший. Иди, посиди рядом со мной, — убеждала я пса в тот день, когда Билли Келли женился во второй раз.
Мы с Топси не покинули кладбища, нас разделяла тонкая сетка. Я захватила с собой еду, чтобы мы с ним могли позавтракать, но у нас не было аппетита, и я покрошила все птицам. Топси вздрагивал, когда мухи кружили над его головой. На носу и лапах у него оставались следы от их укусов. Наш дом в честь свадьбы был украшен розовыми лентами. Розовый — любимый цвет Анни. Темно-розовый, нежно-розовый, бледно-розовый. Я вспомнила, как Сара, упаковывая подарки, завязывала их вместо ленточек веревкой, потому что не любила бессмысленных трат. «Так тоже хорошо, — отвечала она матери, когда та говорила, что ее упаковка выглядит грубовато. — Так даже лучше». Моя сестра терпеть не могла розовый цвет, она предпочитала глубокие, густые оттенки красного. Думая о розах, которые она когда-то посадила, я сидела в сетчатой палатке и плакала. Наверное, Топси пожалел меня, потому что, когда я пошла домой, он проводил меня до ворот.
К тому времени почти все в Блэкуэлле уже знали, что собака Сары поселилась на кладбище и отказывается уходить оттуда. Школьники всем классом приходили проведать Топси, а пастор каждое воскресенье после проповеди навещал его и приносил печенье. Трава в том месте, где лежал Топси, вытерлась, как старый ковер, из-под нее торчала голая земля. Топси отходил по своим делам в кусты и бегом возвращался обратно. Он принимал угощение, но только если его клали прямо перед его носом. Он отдергивал голову, когда его пытались погладить. Ничья привязанность его не интересовала. Ранней осенью, когда исполнилась годовщина со дня смерти Сары, Анни Келли родила девочку, которую назвали Бет Энн. Ханна часто нянчила ее — она души в младенце не чаяла, — но я была равнодушна. Когда ребенок оказывался рядом, я старалась не прикасаться к нему. Я говорила, что я неловкая и могу причинить вред такому крошечному существу. Я стала брать учебники на кладбище, там никто не мешал мне читать.
Я была на кладбище в тот день, когда приехали ученики школы искусств из Ленокса. Они расставили мольберты и стали зарисовывать Топси. Учитель был поклонником таланта Сары и подарил мне один из рисунков. Я показала его Топси, и он посмотрел неодобрительно. Я рассмеялась и согласилась с ним — действительно, сходства не очень много. Совсем недавно моя сестра баловала Топси, разрешала спать в своей кровати, и Топси был жирный, как поросенок. Сейчас от него остались кожа да кости, несмотря на то что я каждый день приносила ему еду. Глаза его затянулись белой пленкой.
Мне не верилось, что Топси переживет еще одну зиму, но он пережил. Он всегда вставал, встречая меня, а когда я уходила, вежливо провожал до ворот. Если не считать этих двух ритуалов, он не обращал внимания на мое присутствие. Иногда я заговаривала с ним, но он ни разу даже головы не повернул в мою сторону. Он игнорировал меня. На моем запястье так и остался шрам от его укуса в день смерти сестры. След побледнел, но, дотрагиваясь пальцем, я чувствовала его на коже. Весной мне исполнилось двенадцать лет. Я выучилась печь ревеневый пирог с хрустящей корочкой и читать на латыни. Я коротко подстригла волосы, это вызвало скандал. Об этом говорили все в городе, но к лету большинство девочек последовали моему примеру. Теперь, когда я подходила к кладбищу, Топси уже ждал меня у ворот — ровно в четыре часа. Похоже, он умел определять время и, если я задерживалась, выглядел огорченным. Пока мы шли к могиле сестры, я рассказывала ему, что происходит в городе, все новости и сплетни. Его это не особенно интересовало. Я говорила ему, что плохо сплю по ночам, что начала плавать в Угорьной реке, хотя, конечно, никогда не стану такой замечательной пловчихой, как Сара.
Однажды днем, когда в воздухе кружилось так много пыльцы, что он казался желтым, на кладбище появился Билли Келли. Я читала «Франкенштейна» Мэри Шелли и была под большим впечатлением — не только от самой истории, но и от того, что ее осмелилась написать женщина. В городе открылась новая библиотека, и я заходила туда каждую неделю. Библиотекарь засомневался, когда я выбрала «Франкенштейна».
— Не беспокойтесь, — сказала я. — Я не боюсь слов.
Иногда я читала вслух. Оторвав взгляд от книги, я увидела перед собой Билли Келли. Он стоял и внимательно смотрел на Топси. Топси внимательно смотрел на Билли.
— Боюсь, он умрет от холода, — заключил Билли.
Насколько я знала, Билли никогда не бывал на кладбище. Может, мать напичкала его голову небылицами о том, что зараза способна просочиться сквозь землю. А может, он просто не любил ходить на кладбища.
— Он очень упрямый, — ответила я. Топси бросил на меня мрачный взгляд, и я добавила: — Все мопсы такие. Это особенность породы.
— По-твоему, тебе идет на пользу то, что ты так много времени проводишь на кладбище? — спросил Билли. Тут до меня дошло, что горожане судачат обо мне и считают ненормальной.
— Я не думала о своей пользе, — тихо ответила я.
Билли пошел прочь, а я осталась и сидела дотемна. Я не хотела ужинать за одним столом с семьей и разговаривать с кем-нибудь из них, хотя той ночью Ханна пришла ко мне в кровать, как делала, когда была младше. Мы с ней стали чуть ближе, но все-таки были очень разными. Я не сказала ей, чтобы она уходила, но отвернулась к стенке. Я стала больше времени проводить в библиотеке. Я решила продолжить образование, поступить, возможно, в колледж Смита, и Ханна теперь ходила в библиотеку со мной. В доме появился второй младенец, и супруги Келли с головой ушли в своих детей. Даже Ханна считала, что дома слишком шумно и суматошно. Для меня же пребывание там было сродни пребыванию в сумасшедшем доме, где меня сводили с ума бесконечные пеленки, кормежки, стирки и люди, которые что-то значили друг для друга, но не для меня.
За чтением время летит незаметно, и я не заметила, как мне исполнилось пятнадцать лет, затем шестнадцать, я стала почти взрослой. Роста я высокого, волосы стригу коротко. Люди говорили, что я похожа на Сару, но они ошибались. Сара была красавицей. Все, что мне осталось от нее, это имя и Топси. Ему уже было больше двадцати лет, дряхлый старик. Он с трудом передвигался, но по-прежнему встречал меня каждый день ровно в четыре у ворот кладбища и трусил за мной до ворот, когда я уходила. За ворота он ни разу не сделал ни шага. Ни разу не вышел на дорогу. Иногда из-за непогоды я не могла принести ему еды. Однажды поднялась такая буря, что я несколько дней не могла выйти из дома, сугробами занесло не только окна, но и двери. Я была уверена, что Топси не выжил — то ли умер от голода, то ли погребен под снегом. Когда я наконец добралась до кладбища, Топси ждал меня. Он нашел дупло в старом дубе и спрятался от бури там. Он позволил себя гладить, сколько я хотела, а когда я заговорила, повернул в мою сторону голову, хотя я не сомневалась, что он слеп и ничего не видит.
Летом того же года похоронная команда обнаружила его мертвым у могилы Сары. Не спросив разрешения у городского совета, могильщики похоронили его рядом с моей сестрой. Все вокруг зеленело. Я больше всего люблю это время года, перед тем как в округе Беркшир листья станут разноцветными и опадут. Говорят, что собаки видят сны. Когда Топси постарел, его лапы часто шевелились, когда он спал. С закрытыми глазами он издавал звук, почти человеческий, словно приветствовал кого-то во сне. Сначала я думала: он ждет, что вернется Сара. Но с годами поняла: его преданность не требовала награды. Порой любовь принимает странные формы. Его желание было скромным, как и последнее желание Сары: просто быть рядом с ней. Что касается меня, то я всегда знала: мое желание неисполнимо.
Жена рыбака
1935
Жена рыбака появилась весной. Она жила с рыбаком в доме из одной комнаты на отшибе возле Угорьной реки. Рыбак на неделю уходил, а следующую неделю проводил с молодой красавицей-женой, длинные черные волосы которой влачились бы за ней по пятам, не закалывай она их шпильками. Она ни с кем в городе не разговаривала, даже не поднимала глаз, когда с ней здоровались. Никто не знал ее имени и откуда она родом. Никто и не спрашивал в то время.
Время было трудное, и неприязнь возникала легко. Возможно, поэтому поползли разные слухи. Истории имеют над людьми власть, даже когда мир распадается на части. Банк закрылся, а семья банкира вынуждена была перебраться в коттедж за церковью. Они ухаживали за церковным двором в обмен на кров и пищу. Кожевенная фабрика стояла заброшенная, как и большинство мельниц вдоль реки. В городах люди голодали. В Нью-Йорке, в Центральном парке, выросли сотни лачуг. В Олбани изголодавшиеся люди взбунтовались. Жителям Блэкуэлла, штат Массачусетс, повезло больше, чем многим другим. У многих были собственные сады. Люди сами шили себе одежду и выжимали из своего хозяйства все возможное. Однако постепенно последствия краха финансового рынка ощутили на себе не только сильные мира сего, но и обычные люди. Каждый так или иначе пострадал: кому-то заморозили или закрыли банковский счет, у кого-то отменился заказ на поставку яблок, у кого-то прохудилась крыша, у кого-то сын или дочь не смогли окончить школу. Каждый день люди слышали низкие гудки поездов, которые везли сирот, высылаемых на запад. Эти поезда не останавливались в Блэкуэлле — только в Амхерсте или Олбани, но иногда пассажирам удавалось выскочить из вагона, когда они замечали место, которое внушало им симпатию — даже если это был всего лишь лесок или полоска поля, где можно устроить лагерь. Скоро развелось так много чужаков, что обитатели Блэкуэлла уже не знали в лицо всех жителей в окрестностях многих миль, как это было раньше. Пастор начал советовать держать с незнакомцами ухо востро. Рекомендовал запирать на ночь двери.
