Открыв входную дверь квартиры, Тихонов шагнул в темную прихожую и тут же, споткнувшись обо что-то, почти грохнулся на пол, но успел, расставив руки в стороны, ухватиться за куртки, висевшие на вешалке. Он чертыхнулся, оглянулся и увидел под ногами ящик из-под посылки — младший сын игрался этим ящиком, воображая его машиной, каретой, клеткой для кота и вообще всем, чем только угодно. В сердцах Тихонов поддал этот ящик, выбросив его на середину комнаты.
Средний сын, сидя на диване и положив на колени гладильную доску, делал уроки, старшая дочь пристроилась у подоконника — с чем-то она там возилась: может, уроки делала, а может — записки кому-то писала. Да, она была в том возрасте, когда юные девушки уже начинают писать тайные свои записки.
— Так,— сказал Тихонов и прошел на кухню. Жена Зинаида смотрела телевизор. Молча, неотрывно, с совершенно пустыми глазами, поскольку ничего она в эти минуты на экране не видела — а там неимоверной красоты женщины показывали блестящие, струящиеся свои волосы, лодыжки, коленки, подмышки и все остальные потрясающие выпуклости и впадины, которые, собственно, и создавали впечатление жизни достойной, прекрасной и совершенно недоступной.
— А ящик в чем виноват?— спросила Зинаида, не отрывая взгляда от экрана.
— А ни в чем,— ответил Тихонов.
— Ну и нечего,— равнодушно произнесла жена.— Тоже еще...
Когда-то, лет пятнадцать назад, Зинаида имела соблазнительный носик, который вполне можно было назвать вздернутым. В моде были такие носики, ими обладали знаменитые актрисы, певицы и даже победительницы конкурсов красоты. Но сейчас на Тихонова смотрели с лица жены только две круглые дырки — всё, что осталось от былой вздёрнутости.
Да, ребята, да! Тихоновы жили в однокомнатной квартире. Комната около восемнадцати метров, кухня — меньше пяти, санузел совмещенный, балкон не достигал и двух "квадратов", а остальное нетрудно себе вообразить. В таких случаях, как известно, жизнь определяется не характером жильцов, не их воспитанием или образованием — жизнь определяется количеством квадратных метров. Именно вокруг этого вертятся все разговоры, мечты, надежды, и даже исчезнувшую вздернутость носика Зинаиды можно отнести на счет этих злосчастных метров.
Бывает, что делать, что делать...
— Как прошел день?— спросила Зинаида, по-прежнему глядя на радужные рекламные картинки.
— Нормально,— Тихонов присел на табуретку, с трудом втиснувшись между столиком и холодильником.
— Случилось что-нибудь радостное?
— Пива с Колей выпили по дороге.
— Хорошее пиво?
— Среднее.
— Принес бы бутылочку.
— А мы разливное пили.
— Ну, что ж... Главное — было бы что ответить. Тут родня звонила. Приветы тебе.
— Чья родня?— Тихонов тоже включился в телевизионную рекламу.
Яркие разноцветные блики проносились по лицам супругов одновременно, делая их неразличимо похожими друг на друга. Конечно, Зинаида дерзила в разговоре, конечно, давала понять, что Тихонов что-то там сделал не так или не сделал, в чем-то провинился, в чем-то перед ней если и не виноват, то укорить его всё равно есть за что.
— Не моя же!— дернула плечом Зинаида и уселась поудобнее на кухонной табуретке с подкашивающейся ножкой.
— И что?
— Интересовались.
— Чем?
— Нашей с тобой жизнью.
— И что ты сказала?
— Я спросила, долго ли они еще собираются жить на этом свете.
— А они?
— Говорят: пока еще не торопимся... Послушай, Женя... Два старика живут в трехкомнатной квартире. А ты, их ближайший родственник, с семьей из пяти человек — в однокомнатной. Не кажется ли тебе, Женя, не кажется ли тебе, Женя, что они могли бы предложить нам поменяться квартирами?
— Так не делается.
— Почему, Женя? Почему?
— Потому.
— Когда им что-то нужно, ты ведь несешься...
— Не так-то я уж и несусь. Не курица...
— А Катя замуж собралась.
— Надо же...
— Но жить им негде. И так будет всегда. И мужики наши подрастают. И мы с тобой стареем. А спать нам с тобой негде.
— Спим же...
— Так муж с женой не спят. Муж с женой спят совсем иначе. Я уже забыла, какой ты. А ты забыл, какая я,— Зинаида всё так же неотрывно смотрела в экран телевизора, и разноцветные блики всё так же проносились по ее лицу, создавая игру бликов,— радостную, почти каранавальную.
— Ты права, Зина.
— А ты неправ. Так нельзя.
— А как можно?
— Как угодно,— последние слова Зинаида произнесла совершенно без всякого выражения.— Как угодно,— повторила она.— Здесь не может быть никаких сомнений, колебаний, раздумий и прочего дерьма. На кону жизнь твоих детей, Женя. Они уже сейчас убогие какие-то. К ним никто не может прийти. Поэтому и они ни к кому не ходят. Они никогда не поднимутся. У них характер людей, выросших в однокомнатной квартире с совмещенным санузлом.
— Сейчас многие ломают перегородки между туалетом и ванной. На Западе вообще этих перегородок не делают,— усмехнулся Тихонов.— Появляется больше места.
— Подумай, Женя, о том, что я сказала. Это не настроение сегодняшнего дня... Это настроение последних десяти лет.
— А мы с Колей на рыбалку собрались.
— Значит, будем с рыбой...
— В эти выходные и поедем.
— Возьми пацанов с собой.
— Возьму.
— Мы с Катей хоть дух переведем.
— Переведите,— Тихонов встал, подошел к газовой плите, открыл крышку кастрюли — на него пахнуло тушеной картошкой.— О!— обрадовался он.— Что же ты молчишь?!
СЛЕДОВАТЕЛЬ ЗАЙЦЕВ ЕЩЕ РАЗ ОБОШЕЛ ВСЮ КВАРТИРУ, заглянул в ванную, в туалет, внимательно осмотрел все три комнаты и с тяжким вздохом опустился на старенький, продавленный диван. Перед ним, почти у самых ног, лежали два трупа — старика и старухи. Старику выстрелили в затылок, и выходное отверстие полностью обезобразило его лицо. Старуха получила свою пулю в спину. Было это немного странно, но не настолько, чтобы сразу можно было понять — что же здесь, в конце концов, произошло.
Зайцев еще раз окинул взглядом комнату. Тела были распростерты на полу, скатерть со стола тоже была сдернута на пол, вокруг лежали тарелки, блюдца, недопитая бутылка водки, из которой, кажется, даже сейчас продолжала вытекать прозрачная жидкость. Из стенки были выдернуты все ящики, их содержимое было разбросано по полу — видимо, убийца что-то искал, что-то его интересовало в этих ящиках. А что можно искать в квартире двух стариков? Зайцев похлопал по дивану ладошкой, ощутив выпирающие пружины и беспомощно вздохнул.
— Ни фига не понимаю,— сказал он.— Как говорил какой-то классик, ум меркнет.
— Разберемся,— ответил эксперт с фотоаппаратом. Он уже отщелкал, наверное, целую пленку, заходя с разных сторон к распростертым телам хозяев.
— Что отпечатки?— спросил Зайцев.
— Есть отпечатки, капитан. Есть. Но разные.
— Это как понимать?
— Смазанных много. Как говорят ученые люди, не поддающихся идентификации.
— А так бывает?— поинтересовался Зайцев: пустоватый разговор был ему неинтересен.
— Всё бывает, капитан, всё бывает,— эксперт тоже разговаривал как-то механически, произнося первые подвернувшиеся слова.— Убийца, похоже, был в перчатках.
— Значит, не бытовуха,— пробормотал Зайцев.
— Какая бытовуха, если в затылок стреляют?!— хмыкнул эксперт. При бытовухах ножом полосуют, топором, вилкой... А тут всё грамотно, продуманно, можно сказать.
— А почему в затылок?— уныло спросил Зайцев.
Эксперт оторвался, наконец, от видоискателя.
— Об этом ты своего бомжару спроси. Удивительной проницательности был человек... Помнишь? Бывший звездочет или что-то в этом роде.
— Да какой бомжара, господи!— простонал Зайцев.— Только бомжар здесь и не хватало. Тогда-то всё у него на глазах происходило, много ума не надо...
— Не знаю, не знаю,— с сомнением проговорил эксперт, сворачивая свою аппаратуру.— Но вспомнился мне тот мужичок, вспомнился. А то соседи ничего не видели и не слышали, отпечатки смазаны, а те, что остались, наверняка принадлежат хозяевам. Висяк получится, а, капитан?
