Сегодня не его день. Утром он едва не опоздал в школу, был строг и ставил двойки и тройки, а вечером узнал новость от Оли. Великое счастье – идти на день рождения этой Крыленко вместо кино. «Базарная баба» – сказано в точку. Удивительно, что она не ушла в коммерцию еще лет десять тому назад, в эпоху дикого рынка: у нее соответствующий склад ума и характера. Какой из нее врач?
А ты?
Кто ТЫ?
Брюзга. Моралист. Предъявляя претензии, что можешь сам? Десятилетиями сидеть на месте, теша себя мыслями о своей пользе для общества? Мнить себя Достоевским и изводить бумагу банальностями? Ах да! Как насчет того, чтобы себя жалеть? Не уделяют тебе внимания? Вся в работе? Ты ведь знаешь: прежде чем обвинять, нужно быть уверенным в том, что ты прав. Иначе ты обвиняешь себя, и всякое злое слово однажды вернется к тебе.
Не желаете еще два-три удара?
Вы, Сергей Иванович, интеллигент, не научившийся жить. Рак-отшельник, спрятавшийся в своей раковине, чтобы его не трогали и не было страшно.
Почему не оправдываетесь, не защищаетесь? В конце концов у вас есть достоинства, но вы забыли о них. Вы то и дело режете себя скальпелем без наркоза и рассматриваете внутренности. Они дурно пахнут и плохо выглядят, но настоящего исследователя это не останавливает. Вот и сердце. Оно кровоточит. А где душа? Где то светлое, что в тебе есть? Разве все кончено? Откуда ощущение, что война проиграна?
«Оля ни в чем не виновата передо мной. Она молодец, она настоящий боец. Не то что я».
Он выключил свет и подошел к окну. Из-за стекла желтыми глазами окон на него глянула ночь. Кто-то не спит в пятиэтажке напротив. Может, там ссорятся. Или мирятся. Или занимаются сексом. Мы отделились друг от друга каменными стенами, и нас не трогает то, что совсем рядом, в полуметре от нас. Главное, чтоб не мешали. Есть еще невидимые стены, не менее крепкие, чем камень. Наткнувшись на них, ты можешь разбиться в кровь, а тому, кто там, все равно: он не почувствует ничего, не услышит.
«The Wall».
Вспомнилось. Он ведь тоже строит свою стену и уже такую высокую выстроил, что бывают дни, когда он не видит солнца и ему холодно.
Он вернулся к столу и сел. Без света. Он подумал об Оле.
Как же ему повезло. Она необыкновенная. Сравнивая с ней других женщин, всякий раз находишь, что это сравнение не в пользу них. А с тем, что она так много работает, надо смириться, иначе никак. Это ее. Это она. Если ты не можешь сам, то не мешай ей. Если тебя не оставляет в покое чувство собственной неполноценности, то сделай что-нибудь, что позволит тебе вырасти в собственных глазах. Потрудись над собой. Энергетика на нуле, раскис, ничего не хочешь, не желаешь понять любимую женщину, которая, не в пример тебе, рвется вперед и вверх. Что тебе надо? Чтобы она сидела дома и кормила тебя с ложечки? Приревновал ее к работе? По-твоему, она у нее на первом месте? Даже если так. Имеешь ли право требовать? Не веришь в любовь? Как бы и нет. Ты ее приземлил. Ты думаешь, что любовь – это маска инстинкта, поэтому нет в ней возвышенного и волшебного. Прячась за ней, он заставляет нас совершать глупости, превращает друзей во врагов, возводит города и сравнивает их с землей, рождает шедевры – он главный. Он в центре мира, он ее ось. Он страшен в своей силе. Бывает, что разочарование в Эросе пробуждает Танатоса, бога смерти, и влечение к саморазрушению охватывает несчастного. Он не может жить, он ищет смерти. Инстинкт жизни подталкивает его к ней.
Достаточно Фрейда и Шопенгауэра.
Пора спать.
Он почувствовал, что готов. Час тридцать.
Он прошел в спальню.
Он слышал ровное дыхание Ольги. Ступая на цыпочках, он подошел в темноте к кровати, сбросил халат на пол и юркнул под теплое одеяло. Он случайно задел откинутую в сторону руку Ольги. Она пробормотала что-то, вздохнула, придвинулась ближе и, уткнувшись головой в его плечо, затихла. Ее дыхание выровнялось. Она вернулась в объятия сна.
А ему расхотелось спать.
Он лежал на спине с открытыми глазами и думал. Он знал, что утром будет плохо. Через пятнадцать минут он попробовал было считать слоников, но едва дошел до двадцатого, как те исчезли. Их вытеснил хаос. Клочковатые мысли, расплывчатые образы, фантасмагоричные сочетания слов, – все смешалось, и он не мог избавиться от этого мусора. Мозг работал впустую. От ночных мыслей утром ничего не останется.
Спать.
Спать…
Оля… Ее глаза… Такие красивые… Шесть лет назад он впервые их увидел… Почти шесть лет… Олег и Ира. У них была свадьба. Было весело… Там они познакомились… Они танцевали… Эти глаза… «Сережа, это две половинки моей жизни»… «Ты подумай. Утро вечера мудреней». Завтра рано вставать. Зачем? Проспать? Проскурячиха и Штауб… Как надоели… Все… Нет, не все. Там Лена Стрельцова… Леночка… А теперь, мои слоники, дайте-ка я вас опять сосчитаю. Перепрыгивайте, пожалуйста, через забор. Один… Два… Три… Четыре… Пять… Ее улыбка… Шесть… Семь… Восемь… Девять… Десять… Перепрыгивайте, не останавливайтесь. Одиннадцать… Двенадцать… Тринадцать… Четырнадцать… Им интересно друг с другом… Одиннадцать… Двенадцать… Уже было двенадцать. Сбился. Один… Два….. Три….. Четыре….. Пять. Это не слоны, а собаки. Да и ладно. Семь….. Восемь….. Девять….. Десять….. Одиннадцать…..
Собаки тоже исчезли.
Извини, Оля, что вновь покидаю тебя и возвращаюсь на кухню. Я сбегаю от хаоса, от того, что внутри. От самого себя.
На часах два десять, но нет уже прежнего томления духа при мысли о том, как трудно вставать утром, если полночи не спал. Вместо этого хочется чаю. Шлепок по чайнику – и тот зашумел, радостный и благодарный.
Через пять минут он пил чай на кухне с открытой форточкой. Легкий ночной бриз составил ему компанию.
Он быстро писал в тетради.
«Чего не хватает людям? Почему они все усложняют, не уживаются друг с другом, искренности предпочитают склоки и источают желчь? Если человек создан Богом, то почему Он сделал его таким – себялюбивым и завистливым, безжалостным, когда дело касается его выгоды? Это необходимо для выживания? Бог – это природа, которая признает только силу? Разве кто-то станет отрицать, что есть какое-то особенное удовольствие в том, чтобы уничтожать другого: словом, взглядом, делом; в демонстрации превосходства? Все хотят выглядеть более сильными, чем они есть, и самоутверждаться. Они не знают, как они жалки и неестественны со своими ужимками, ханжеством, лицемерием. Вместо того чтобы радоваться успехам ближнего, они озлобляются; они обвиняют, они безапелляционно высказываются; они отыскивают недостатки, из которых, по их мнению, и состоит он, этот ближний; сплетничают, – и все это проделывают за его спиной, тогда как в глаза ему улыбаются. Это воля к жизни? Воля к власти? Если нет возможности уничтожить врага физически, его надо убить морально. Если возьмешься за нож, тебя упекут в тюрьму, да и не сможешь, все-таки ты не убийца, а представитель интеллигенции, – тогда как за уколы словами и сплетни не наказывают по Уголовному кодексу.
Есть одно качество, которое помогает ужиться с собой даже самой последней твари: дистрофия способности к самоанализу. Кому-то она неведома вовсе, а другой видит себя как в кривом зеркале, без недостатков. Он идеал. Зачарованные собой набрасываются на тех, у кого есть изъяны. Или не так? Может, наши критики, напротив, не удовлетворены собой, их самооценка занижена, страх перед будущим гложет их, и отсюда их отношение к людям и к жизни? Взгляните на них – если б могли, бросились бы и загрызли. Вы сгорите, коллеги, от адского пламени, бушующего внутри вас.
Трудно себя развенчать и надеть терновый венок вместо короны из золота? Страшит перспектива быть распятым на собственном кресте? Гвозди неудобных вопросов – хватит ли сил, чтобы взмахнуть молотом самокритики и вогнать их сквозь кожу и жилы в залитое п о том черное дерево? Готов ли ты почувствовать себя человеком? Видел ли ты, как из ран течет кровь, орошая землю для будущих всходов?
Обманывал ли ты себя?
Да.
И других?
Да.
Пришло время расплаты. Готов?
Да.
А кто-то – нет. Он распнет тебя, но не себя. Он насладится твоими муками. Богу место на небесах, а не на кресте, палачу место у плахи, а не на ней. Проще смотреть наружу, чем внутрь.
Где мы? Мы где-то между. Между небом и землей. Между человеком и Богом. Мы умеем заглядывать внутрь, но не уверены, что наши оценки верны. Эти сомнения уже благо. Если они есть, значит, есть и надежда. Человеческое, слишком человеческое – мы о нем помним. Еще мы знаем, что человек многогранен и любые классификации слишком просты в сравнении с его сложностью. Если есть намерение разложить его так или так, или иначе – пожалуйста, но для этого нужно многое упростить, укрупнить, использовать штампы, – чтобы создать систему, где на ограниченном числе полок поместится все человечество. Ты знаешь, что это фантом, но все равно прилаживаешь полки и ставишь на них маленькие фигурки. Ты упорядочиваешь мир. Ты ненавидишь хаос. Хаос тебя тревожит. Если все модели мира упрощены, это не повод не создавать их».
