Ей досталось по жизни.
Муж-алкоголик ушел, когда их сыну не было года, алименты не платит, и она рассчитывает лишь на себя. Это значит жить с ребенком на зарплату учителя средней школы, очень скромно жить, без роскоши, и знать, что никто в случае чего не подставит плечо, не поможет. Никто однако не слышал, чтобы она оплакивала себя. «Что не убивает меня, то делает меня сильнее». Это о ней, о Елене Стрельцовой. Она работает здесь полтора года, и если сначала их общение сводилось к «здравствуйте – до свидания» и к эпизодическим светским беседам на бытовые и школьные темы, то однажды все изменилось. Они вместе дошли до метро и поняли, что им интересно друг с другом. Они подружились. Порой они присаживались на лавочку в парке, болтали – и людская молва сделала их любовниками. Смешно. Они все еще обращались друг к другу на вы – вот так любовники. Но если кому-то хочется – нате вам.
Елена – загадка.
Разве кто-то знает ее? Кто-то заглядывал за ее маску? Ее броня искусственная, наращенная, и за ней она от всех прячется. Он, пожалуй, единственный в школе, кому она позволила сделать шаг-другой к себе, а потом – стоп, там терра инкогнито, нет. Пока нет. Я еще не готова. Других я и сюда не пускаю. Есть те, кто по-свински нагадит и натопчет по чистому.
Когда она только пришла в школу, два года назад, бабушки хотели взять ее, новенькую, под свое крылышко, в свою кучку, навязывали ей свое наигранное участие, но она увидела их истинные лица за улыбочками и сюсюканьем и отвергла их дружбу. Она деликатно дала им это понять. Они напели ей про всех кучу гадостей, а сами были аки белые ангелы с крыльями. Само собой разумеется, когда они поняли, что она не с ними, она тут же стала врагом номер два (после Грачева). Она задела их за живое и дряблое. Они-то к ней со всей душой – как к дочери – а она вон значит как. В таком случае кто не с нами, то против. Красавица и умница стала зазнайкой, бездарностью с изъянами внешности – и воображение, подстегнутое эмоциями, гнало не на шутку. Здесь и роман с Грачевым, и прочее. Ах вот ты какая! Воротишь нос? Ладно, ладно! Ты тут никто, а уже возомнила о себе Бог весть что! Мы тебе рожки-то пообломаем, наша козочка!
Однажды они напали и куснули ее больно, почти до крови. А она дала сдачи. Да такой, что еще пару месяцев они не отваживались на реванш. Зализывая раны и копя злобу, они доказывали себе и другим, что на самом деле они выиграли тот раунд. Потом они еще раз напали – и им снова досталось. С тех пор они не играли в открытую, а пакостили исподтишка.
Ладно, хватит о грустном. В глазах Лены – блики солнца. Она улыбается.
– Хотите домой? – спрашивает она.
– Да.
Через минуту они вышли из класса.
Глава 15
Хромого рвало. Его скручивало, изо рта выплескивалось толчками, и сугроб перед ним покрывался желто-зелеными пятнами. После каждого приступа он громко хрипел матом.
Он упал. Кое-как встал, пошел, а через пару метров снова упал. Немногочисленные прохожие, завидев его издали, заранее сдвигались к краю тротуара.
Навстречу проехал уазик с милицией. Проехал медленно. Его видели. Но не остановились. Кому он нужен? Что с него взять?
Его снова мутило.
Он согнулся, прошла судорога – и его вырвало желудочным соком. Сплюнув прямо на валенок, он сказал что-то глухо и пошел дальше. Уже близко. Когда он вернется домой, то ляжет спать.
Мужик пришел в пять, когда было уже темно. На нем была дубленка и норковая шапка, в руках у него был портфель. И он улыбался. С чего вдруг? Ждала его телка с течкой? Или до задницы денег?
Он шел по другой стороне улицы и вдруг перешел к ним.
Хромой вздрогнул.
– Помогите ради Господа! Ради Христа! – завел он шарманку, крестясь.
Васька тоже стал ныть и креститься.
Мужик приблизился и, не снимая черную варежку, вынул
ПОЛТИННИК.
Он бросил его в банку Хромого.
– Выпей, – сказал он и пошел дальше.
Хромой опешил. Не спит ли он? Он спрятал полтинник в карман. Во внутренний карман спрятал, так как наружные были с дырками и в них даже поллитра проваливалась.
Васька завидует. Он хочет выпить. Все хотят, дело ясное. Когда есть бабки, к тебе лезут и ты свой. А если нет, то и не нужен ты, хоть сдохни. Здесь за просто так друг друга не любят и многие леты не тянут как в церкви. Васька другой. У него когда есть, он делится. И ему можно дать. А если еще кто-то пристроится, то хрен тому с маслом.
Братьев сегодня нет (жрут где-то водку), и можно потратить все. Здесь на завтра не оставляют.
Он встал с ящика. Уже не так холодно, как вчера, но все равно схватывает. Подморозило щеки, на бороде иней. Это не страшно с бабками. Без них сдохнешь. А из-за них того и гляди кончат. Все одно – что без них, что с ними. Дрянь.
Сделав два шага, он почувствовал боль в колене. Как будто зажали в тиски и давят. Мать вашу!
Ругаясь, он подошел к Ваське:
– Сколько?
Тот смотрел на него снизу вверх.
– Тридцать.
– Мало.
– Сколько уж есть. – Васька встал и повис на подпорках.
Негусто. Не брешет безногий?
– Хрен с тобой, – сказал Хромой хмуро. – Скидываемся.
Едва не подпрыгнув от радости, Васька сунул руку в карман, выгреб оттуда мелочь и стал считать ее под взглядом Хромого. Пару раз монеты падали на утоптанный снег, и тогда Хромой наклонялся, подбирал их и, матерясь, отдавал Ваське.
С грехом пополам они подбили итог: тридцать один рубль и двадцать восемь копеек. Вместе с деньгами Хромого это за сотню, и это значит, что можно поесть и выпить. Сегодня праздник. Без него как? А потом опять будет плохо, да и хрен с ним.
Сразу стало теплей. Это всегда так, когда есть деньги на водку. А еще теплей, когда ее пьешь.
Они шли к трехэтажному дому в двух кварталах отсюда. Там продавали водку в квартире на первом. Бывало, травились, блевали, но не дохли и ладно. Чтоб не травиться, бери в вино-водочном, а там те же пол-литра в два раза дороже.
Они подошли к дому.
Здесь все надо делать по правилам, иначе не купишь.
Подходишь к железной двери, звонишь два раза коротко и один раз длинно, ждешь, пока твою рожу рассмотрят в глазок, потом дверь открывается на цепочке, просовываешь руку с бабками, дверь закрывается. Ждешь. Дверь открывается. Высовывается рука с водкой, берешь ее – и на улицу. В подъезде нельзя пить. И нельзя ссать. Менты уже накатывали на хату, и были разборки. Сначала лавку прикрыли, а потом снова открыли. Главное, чтобы совсем не закрыли, а то придется ходить туда, где дороже и хуже.
Они купили водку и вышли.
Они обошли дом, пролезли в дырку в заборе, прошли по глухим дворам, где от них шарахались местные жители-тени; не стали рыться в контейнерах с мусором (зачем, когда есть деньги?) и в конце концов вышли на Красный проспект. Здесь светло даже ночью, много людей, поэтому надо все делать быстро и сразу обратно во двор, где спокойней. В кармане шубы – водка. Ее надо держать рукой, чтобы не вывалилась. Она булькает. Тепло от нее. Скорее бы уж, скорей.
Они шли к мясному ларьку.
На нем бычья морда с кольцом. А в окне жирное рыло тетки. Тетка смотрит на них злобно, но колбасу им продаст. Всегда смотрит и продает.
Порежь ее ломтиками, будь человеком.
Тетка скривилась, но ломтиками порезала.
В соседнем ларьке они купили полбулки хлеба, а у остановки – два пластиковых стаканчика. Можно было с одним, но сегодня в честь праздника два.
Вернувшись во двор, они нашли уголок потемней и на заснеженной лавке выпили все и съели.
…
Глава 16
В четверг вечером они поссорились.
Добрые две недели они хотели сходить в кино на «Игры разума» с Расселом Кроу в главной роли, и все никак не складывалось: то одно, то другое. И вот наконец сложилось. Суббота, 19.30. В воскресенье утром Оля летит в командировку во Владик, но суббота свободна.
И —
вот вам здравствуйте.
После работы она сказала, что их пригласила на день рождения Наташа Крыленко. В субботу. К сожалению, кино переносится на следующий уик-энд.
С Крыленко Оля работала в поликлинике, а теперь та владела сетью аптек и звала в ресторан с большим ценником. Она могла себе это позволить и, кажется, была не прочь этим похвастаться. Справедливости ради надо сказать, что ее взлет не случился бы без мужчины. Был у нее в свое время любовник из мэрии, двух лет ей хватило, чтобы встать на ноги, после чего нужда в нем отпала.
Сейчас она наверстывала упущенное. Как она жила без машины? Как ездила в трамвае с простолюдинами? Что такое «Вдова Клико» – разве она знала? Сущий ад это был, а не жизнь. Многие живут так и не стремятся к лучшему. Нет, только бы не вернуться туда, не надо. Она всегда была оптимисткой, но порой было так себя жаль, что хоть вой. Серость. А где не серо, там пусто. Где взять столько оптимизма, чтобы выдержать? Грезишь день за днем, за ночью ночь и ничего не делаешь. Сколько таких грез так и не стало явью? Сколько их умерло? Чего не хватило? Силы? Упорства? Везения? Маленького, совсем ничтожного случая?
