В будке Елпанов, Колобов и Кокорин дымили сигаретами и изредка переговаривались. А Кречетников спал. Он заснул сразу, как выехали из Ванъемяо, приткнувшись между вещами на полу на японских шубах. Лицо ефрейтора было поднято кверху, рот слегка приоткрыт. Одну руку ефрейтор зажал меж колен, другой держался за угол скамьи. Так он и спал, держась за скамью, чтобы уберечься от толчков.
Елпанов до сих пор не выпускал из рук газету, подаренную младшим лейтенантом-артиллеристом. Почти всю ее он прочитал вслух Колобову и Кокорину. Последний, слушая, то и дело вытирал грязноватым платком морщинистую шею и лысину. В сводке Информбюро сообщалось, что на всех фронтах идет прием пленных, освобождены еще такие-то и такие-то китайские города. На другой странице газета писала, что американцы одержали ряд крупных побед на островах в непосредственной близости от Японии… Однако о капитуляции — ни слова.
— Что ж, Семен Семеныч, выходит, врал младший лейтенант? — дрогнувшим голосом спросил Кокорин.
— Не знаю, Петрович, не знаю, — ответил Елпанов.
Они ехали по ровной низменной местности, пустынной и унылой. Не было больше ни гор, ни холмов. Солнце в этот день еще не выглядывало из влажных серых облаков, низко нависших над землей. Было душно.
Андрей проснулся оттого, что машина остановилась. Он пробрался к выходу, выглянул наружу и выпрыгнул из машины. Путь впереди был забит «студебеккерами».
Легоньков и Лесин стояли на дороге. Оказывается, рухнул мост через небольшую речушку. Наверное, танки разнесли его своими гусеницами. Кречетников вскинул плечи:
— Так что ж тут торчать? Давай в объезд, где-нибудь переберемся на ту сторону.
— В Таонань тебе не терпится? — съязвил шофер.
— Не терпится, — признался Андрей. — Место для РП подыщем.
Старший сержант, попыхтев сигаретой, решился:
— Поехали. В ту или в ту сторону?
— В ту, — уверенно указал Кречетников. — Вон какая-то деревушка. Китайцы народ трудолюбивый, мостов тут небось сколько хочешь.
Андрей вскочил на крыло.
Солдаты и офицеры, сопровождавшие «студебеккеры», сидели на траве на обочине дороги или в кабинах с открытыми дверцами. Курили, закусывали. На выползший из общего ряда «шевроле» они не обратили внимания.
Тонкий, злой, подвывающий звук, исходивший с неба, Андрей даже не услышал, а как бы уловил всем своим существом.
Он стукнул кулаком по крыше кабины, соскочил с крыла и отбежал на несколько шагов в сторону, чтобы не мешал рокот мотора. Неужели в облаках крался самурай? Ефрейтор до предела напряг слух и зрение.
Самолет неожиданно вынырнул из-за низких облаков. Должно быть, летчик сразу увидел автомашины на дороге. Самолет сделал вираж — самурай хотел получше разглядеть колонну. Андрей обернулся к сидевшим на обочине дороги эрэсовцам, крикнул во всю силу легких:
— Во-оздухІ!
Едва он прыгнул на крыло «шевроле», Лесин дал газ, — в таких делах он был опытным. С трудом удерживаясь на скачущем под ногами железе, Кречетников старался не выпустить японский самолет из поля зрения. Это был одноместный истребитель с одной пушкой и одним пулеметом. Сделав круг на высоте пятисот-шестисот метров, самурай решился атаковать и клюнул носом вниз.
От дороги в поле во весь дух бежали люди. Никто из шоферов не пытался разогнать машины. Впрочем, времени на это не было… Японец камнем падал к земле, но огня почему-то не открывал. Андрей вдруг ужаснулся, поняв, что летчик не хочет выравниться в горизонтальный полет. Ясно были видны красные круги в белых квадратах на черных крыльях; звук мотора падавшего истребителя перешел в осатанелый звериный рев.
Земля содрогнулась, затем в один страшный гул слились взрывы эрэсов.
Еще могли взорваться отдельные снаряды, поэтому шоферы и те, кто сопровождал автомашины, собрались на краю обожженной площади. Там, где была дорога, дымились ямы… От всей колонны уцелели два «форда», стоявшие в хвосте. Пахло горелым железом и взрывчаткой.
Когда вносовцы подошли к группе растерянных, перепачканных землей солдат и офицеров, их глазам представились угрюмые лица. Синяки, ссадины… На многих было порвано обмундирование. Кто-то крутил головой — оглох, кто-то натужно кашлял… Но — вот чудо! — не было ни одного убитого или серьезно раненного.
— Здорово сделали пробежку! На значок ГТО второй степени, — хмуро пошутил Кречетников.
Бывший колхозный бригадир Кокорин, вздохнув, проговорил:
— Все тот акт о капитуляции!
— Понял теперь, почему о нем в газете не написали? — с горькой иронией ввернул Колобов. — Только слух прошел, а уже позабыли о боевой готовности.
— Оно так — осточертело оружие нашему брату, — согласился Кокорин.
Елпанов передал радиограмму о самоуничтожении японского истребителя. Ротный пост приказал повторить ее дважды. Теперь Легоньков должен был составить форму четыре. Она заполнялась на каждый сбитый в квадрате дислокации поста ВНОС вражеский самолет. Ею подтверждались донесения командиров авиационных или зенитных частей.
Кречетников вспомнил посещение роты в Монголии членом Военного совета фронта. Он тогда говорил о камикадзе, пилотах-смертниках. За что угробил себя этот? «Отработал» большое жалование при жизни? Или боялся мести недобитых начальников — самураев? Или в нем кипела ненависть ко всему живому на свете? Эх, звери, нечеловеки! Неужели люди после войны позволят, чтобы где-нибудь снова росли такие?..
19
Как и предполагал Андрей, возле китайской деревушки, стоявшей на берегу речки с темной водой, был другой мост. Узкий, огражденный низкими перильцами. Лесин и Легоньков прошли по нему до другого берега и решили, что «шевроле» он выдержит. Однако солдаты вылезли из машины.
Реку форсировали благополучно. Из фанз тотчас высыпали китайцы. Советских солдат приветствовали, как везде, — поднятым кулаком с отставленным большим пальцем. В проеме глиняной стены Андрей приметил седобородого старика в длинном синем халате. Что-то потянуло ефрейтора подойти к нему.
— Здравствуй, отец, — проговорил он и протянул старику пачку сигарет. Андрей не собирался вступать со стариком в длинный разговор с помощью жестов и междометий: угостит сигаретой, и все. Уж очень живописный был старикан.
— Здравствуй, — неожиданно по-русски ответил тот дребезжащим голосом. Наверное, ему было лет восемьдесят.
Андрей от изумления открыл рог.
— Знаешь по-русски?
— Мамо-мало помню. Жил в России. Давно. Молодой был, — медленно подбирая слова, произнес старик.
Андрей, сложив ладони рупором, закричал товарищам:
— Эй, сюда!
Вносовцы, поджидавшие его у машины, недоуменно помедлили, потом подошли.
— Русский знает, у нас жил! — восторженно проговорил Кречетников. Глаза ефрейтора блестели, он выпятил грудь, гордясь своим открытием. Еще бы! Солдаты впервые встретили китайца, говорившего по-русски.
— Спроси, он до революции у нас жил? — сказал Колобов, обращаясь к Андрею, словно тот один имел право разговаривать со стариком.
— Конечно, до революции, молодым, — ответил ефрейтор, но все же повернулся к старику: — Царь в России был?
— Царь, — повторил старик.
— А о Ленине ты слышал?
Старик кивнул и, подняв руку, указал тонким, с белым ногтем пальцем на звездочку на пилотке Колобова.
— Теперь Россия хорошо.
— И вам надо делать хорошо, отец! — с жаром сказал Андрей.
— Спасибо, — поклонился старик, понявший из горячей речи ефрейтора если не все, то главное.
Приветливо выглядел степной ландшафт. Было тепло, даже парно, но не палило сжавшееся в белую точку беспощадное солнце. Похоже на степную Сибирь: до горизонта разлив зеленой травы, рощицы, канавки, наполненные водой… Китайские деревушки, сбегавшиеся к дороге, выглядели не такими нищими, как в горах: вон базар под раскидистыми деревьями — горки желтых дынек, красных помидоров, арбузов, огромных, с руку длиной, огурцов; ишаки, впряженные в двухколесные повозки, везут с полей возы зеленых стеблей кукурузы; можно увидеть женщин, в темных шароварах и свободных кофтах. У многих за спиною привязанный ребенок…
Андрей сидел в будке у открытой двери, сжигал одну сигарету за другой. Думал о том, что в Таонани сразу же постирается, подстрижется и начистит сапоги. Хорошо бы остановиться в самом городе, устроиться в настоящем доме, добыть кровати, матрацы. В Таонани ротный пост простоит наверняка не меньше недели — штаб армии с места на место быстро не переезжает.
О чем Андрей приказывал себе не думать — это о том, что через три дня действительно могут кончиться боевые действия. Он боялся расслабиться. Лучше уж потерпеть еще немного. Сейчас голодно ли, трудно ли — что поделаешь, ладно! Главное — не разевай рот, не лови ворон. Если же не будет покоя от мысли, что всего каких-то семьдесят два часа осталось до конца твоего четырехлетнего пребывания на двух войнах, голова пойдет кругом. Налетит какой-нибудь гад, вроде летчика-смертника, и как раз один из этих семидесяти двух часов может стать твоим последним…
