Я умолк, мне не удавалось избавиться от впечатления, что все эти расспросы сильно забавляют Катаржину. Примерно через полчаса она поднялась, взяла полотенце, зубную щетку, пасту и удалилась в туалетную. Едва за нею закрылась дверь, Зузана уселась мне на колени и обхватила шею руками.
— Борек, Катаржина едет завтра к тете. Останется там на ночь. Ты придешь?
У меня вдруг заколотилось сердце.
— К тете? А когда?
— Скорее всего сразу после занятий.
— Завтра у нас до пяти семинар, еще договоримся… Да, — словно бы мимоходом поинтересовался я, — Катин блокнот уже нашелся?
Зузана слегка нахмурилась.
— Не знаю. Она больше о нем не говорила. Я тут же ушел, не дожидаясь Катаржины, и решил дождаться ее на следующий день. Когда в начале шестого она села возле института в трамвай, то, конечно же, не подозревала, что сквозь дырочку в развернутой «Вечерней Праге» я слежу за каждым ее движением. После четвертой остановки она стала пробираться к выходу. Я выскочил, не дожидаясь, пока трамвай затормозит, и с тротуара наблюдал, как она выходит, смотрит на часы и ждет следующего трамвая. Дальше события развивались так, как я и предполагал. Минут через пятнадцать она вышла на Малостранской площади. Я следовал за нею поодаль, но с таким же успехом мог и обогнать ее, потому что уже твердо знал, куда она идет. Тетя обитала именно в том доме, который я вчера так тщательно обследовал. А еще точнее — в башенке. Это архитектурное излишество имело отдельный вход с боковой улочки. Спустя минуту после того, как там исчезла Катаржина, в угловом окошке появился свет.
Я медленно пересек мостовую. Что дальше? Подождать, пока прибудет «клиент», и убраться восвояси или же обратиться к нему. Набить этому паршивцу морду или подняться наверх, следом за Катаржиной, и заявить, что ее «дневник любви» у меня, и…
И?… И что?…
Пару минут я прикидывал, какой вариант выбрать, и наконец остановился на последнем, рассчитанном на импровизацию, с вопросительным знаком в конце. Я взялся за ручку тяжелых дверей башенки, медленно и осторожно нажал на нее. Дверь отворилась, я переступил через порог, и меня словно проглотило таинственное чудовище. Откуда-то сверху, из-за изгиба винтовой лестницы, на сырые каменные ступени падал тусклый желтоватый свет, у меня даже дыхание перехватило, такую мрачную картину я увидеть не ожидал и почувствовал даже некоторое уважение к Катаржине. Как она не боится сюда заходить?… Но, припомнив цифры из ее «бухгалтерии» со значками «м», «$», «£» и т. п., усмехнулся, представляя себе «господ клиентов». Наверно, Катаржина берет с них надбавку за романтику и таинственность.
Шаг за шагом я поднимался наверх. Примерно через пятнадцать ступенек в стене обнаружилась ниша с окном, вернее, окошечком, а еще точнее — бойницей, а над ним, в изящном фонаре, горела слабенькая лампочка в виде свечки, подключенная, видимо, к батарее.
С фонаря свисала коротенькая цепочка, я легонько потянул за нее, и лампочка погасла, я потянул снова — она снова загорелась; удобное приспособление, которое повторялось через каждые пятнадцать ступенек. Те четыре светильника скупо освещали всю лестницу, отбрасывая по сторонам кошмарные тени и позволяя посетителям забраться наверх, не ломая костей или хотя бы не разбивая носов. Последний фонарь бросал свет на небольшую, обитую кожей дверь с. массивной ручкой, явно изготовленной тем же мастером, что и фонари. На секунду я заколебался, но потом осторожно нажал на ручку. Дверь подалась, и я очутился в шестиугольной комнате, оборудованной под прихожую. От неожиданности я вздрогнул и инстинктивно закрыл лицо руками при виде угрожающей фигуры, стоящей между дверями и кованой решеткой изящной вешалки. Наконец я сообразил, что это не какое-то загадочное чудовище и не замаскированный сутенер Берт, а всего лишь латы, настоящие, неподдельные латы. С чувством облегчения я ступил на клетчатый половик, посмотрел на почерневшие брусья потолка и резко и отчетливо постучался. Изнутри раздался мелодичный голос Катаржины, говорившей по-немецки:
— Augenblick, bitte, ich gehe schon.[14]
Я стал считать эти «аугенблики», насчитал их одиннадцать, и тут в открытых дверях возникла Катаржина. Элегантное золотисто-черное платье с блестящим шитьем, длинные золотистые волосы зачесаны на левое плечо, на обнаженной шее — цепочка с крестиком из чешских гранатов, на ногах — туфельки из настоящей крокодильей кожи (полученные от ВГ в дополнение к 200 м. в апреле этого года). Она смотрела на меня испуганными глазами подстреленного олененка, губы скривились в непритворном ужасе, она мгновенно побелела и стала похожа на восковые фигуры в славном паноптикуме мадам Тюссо.
— Guten Abend, mein Liebe. Entschuldigen Sie, bitte, wenn ich störe,[15] — весело произнес я, слегка отстранив ее с дороги, прошел внутрь и закрыл за собою дверь. Помещение, открывшееся передо мною, было превосходно оборудовано для проживания, отдыха и… проституции. Когда-то здесь, очевидно, ночевали привратники или караульные, дух столетий витал над стенами, украшенными фонарями и карнизами.
— Милая квартирка, это тебе устроил дядюшка из Калифорнии? — небрежно спросил я и огляделся.
Обстановка здесь была довольно пестрая: старинный темный комод и элегантные кресла с асимметричным курительным столиком, мягкий, черный с серым, ковер и удобный широкий диван, на стенах — современные картины, а под ними — видавшая виды полка с книгами и оловянными кружками, словом, с бору по сосенке. В целом Катаржинин «кабинет» выглядел не только уютным и комфортабельным, но и гармоничным, весь этот стилевой разнобой был подобран так умело, что излучал согласие и покой.
Я нахально устроился в одном из клубных кресел, стоящих возле имитации английского камина.
— Уж извини, что говорю по-чешски, — фамильярно бросил я. — Ты, как понимаю, настроилась на немецкий, но при желании мы сумеем договориться.
На столике стояла початая бутылка «Хеннесси» и две огромные кружки. Я налил себе одну из них, поднял ее в направлении окаменевшей мисс Ядран и произнес благожелательным тоном:
— За здоровье самой красивой и самой дорогой из всех туземных и заграничных девок! Girls of all countries, united![16]
И выпил.
Наконец она зашевелилась. Ступила два шажка, и с ее подкрашенных в розовый цвет губ сорвались два слова:
— Чего хочешь?
Я засмеялся.
— Погоди, погоди… «Чего хочешь?» — это что, такой разговорный оборот? Was willst du? Пфуй, das ist unerhört. Ich kann mich nicht genug wandern. Schämen Sie sich, Katherine![17]
— Чего хочешь? — повторила она и сделала еще два шажка, а ее правая рука вдруг дернулась и прикрыла шею. Движение показалось мне таким искусственным, мертвым, что я снова представил себе паноптикум, но теперь уже в деталях — с Наполеоном, Цезарем, Александром Македонским и мадам Помпадур, а самое привлекательное — фигура с подвижными бедрами и зеркалом вместо лица. Между тем Катаржина в третий раз произнесла все те же два кратких слова. Я пожал плечами.
— Ну что я могу сказать? По-моему, слово за тобой.
Наконец- то она снова превратилась в живое существо. Покачала головой, пригнулась к креслу и произнесла:
— Ты украл мой блокнот, я знаю.
— Именно так, — согласился я, — украл. Спасибо, что выбрала подходящее выражение. Одно свинство стоит другого. Значит, нам теперь будет легче разговаривать. Я вор, а ты курва, если уж выражаться точно. Но это по форме, а по содержанию — величины несравнимые.
Эти циничные фразы срывались у меня с языка удивительно гладко, но при этом я чувствовал себя как-то странно: точно все происходило не наяву, а во сне. Неужели я и в самом деле разговариваю так с недостижимой, божественной Катаржиной?…
— Я так и думала, что ты придешь, — чужим, бесцветным голосом произнесла она, — что мы как-то столкнемся.
Я чуть заметно поклонился.
— Ты очень предусмотрительная и умная девица. Впрочем, я никогда не сомневался в твоих талантах. Но то, что у тебя есть и другие, более практичные способности… Извини, человек не может знать все.
— Я тебя понимаю, — твердо и холодно заявила она. — Итак, сколько?
Смысл вопроса дошел до меня только тогда, когда она повернулась к столику, взяла сумочку (из кожи американского бизона, если я правильно расшифровал сокращение «сум. ам. биз.», приписанное в блокноте следом за инициалами ВГ и стандартной суммой 200 м. в июне) и многозначительно щелкнула патентованным замочком. Меня охватила внезапная ярость. Откинувшись на спинку кресла, я еле-еле удержался, чтобы не хватить Катаржину по голове одной из стоящих на столике кружек.
— Сколько? — повторила она, уже с нетерпением. — Сто пятьдесят долларов хватит?
Я поднялся с кресла и встал напротив нее, наши взгляды встретились, мы смотрели друг другу в глаза так твердо и напряженно, что, если бы один из нас отклонился назад, второй, наверно, упал бы.
