— Да.
— Ты перешел из Отречения в Бесстрашие?
— Да, — огрызается Тобиас. — Разве это не очевидно?
Я кусаю губы. Он должен успокоиться, он тратит слишком много энергии. Чем более неохотно он отвечает на вопрос, тем более желанно для Найлса услышать ответ.
— Одна из целей этого допроса состоит в том, чтобы определить ваши привязанности, — говорит Найлс. — Поэтому я должен спросить: почему ты перешел?
Тобиас смотрит на Найлса и держит рот на замке. Секунды проходят в полной тишине. Кажется, что, чем больше он пытается сопротивляться сыворотке, тем это труднее: к его щекам приливает кровь, дыхание ускоряется и становится тяжелее. От этого зрелища сердце сжимается у меня в груди. Подробности его детства должны оставаться с ним, если это то, чего он хочет. Искренние жестоки, принуждая, забирая его свободу.
— Это ужасно, — говорю я, обращаясь к Кристине. — Неправильно.
— Почему же? — удивляется она. — Это простой вопрос.
Я мотаю головой.
— Ты не понимаешь.
Кристина слегка улыбается мне.
— Ты, действительно, заботишься о нем.
Я слишком занята, наблюдая за тем, как Тобиас отвечает.
Найлс продолжает.
— Я должен спросить снова. Это важно, необходимо понять степень твоей верности выбранной фракции. Итак, почему ты перешел в Бесстрашие, Тобиас?
— Чтобы защититься, — говорит Тобиас. — Я перешел, чтобы защититься.
— Защититься от чего?
— От отца.
Все разговоры в комнате прекращаются; наступившая тишина страшнее недавнего бормотания. Я жду, что Найлс продолжит копать, но он не делает этого.
— Спасибо за вашу честность, — говорит Найлс. Искренние шепотом вторят ему. Вокруг меня раздается "спасибо за вашу честность" на все лады, и мой гнев начинает таять. Шепот будто приветствует Тобиаса, обнимает его и принимает его самую темную тайну.
Все-таки это не жестокость, скорее желание понять его мотивы. Но я не начинаю меньше бояться собственных действий под сывороткой правды.
— Ты предан своей текущей фракции, Тобиас? — спрашивает Найлс.
— Моя преданность относится ко всем, кто не поддерживает нападение на Отречение, — говорит он.
— Поговорим вот о чем, — предлагает Найлс. — Я думаю, мы должны сосредоточиться на том, что произошло в тот день. Что ты помнишь из того, что делал, являясь объектом моделирования?
— Во-первых, я не был в моделировании, — говорит Тобиас. — Это не работает.
Найлс слегка усмехается.
— Что ты имеешь в виду, говоря, что это не работает?
— Одна из определяющих характеристик Дивергентов в том, что их умы устойчивы к моделированию, — говорит Тобиас. — И я Дивергент. Так что нет, это не сработало.
Бормотание нарастает. Кристина толкает меня локтем.
— Ты тоже? — говорит она мне прямо в ухо, чтобы не нарушать тишину. — Вот почему ты была в сознании?
Я смотрю на нее. Последние несколько месяцев я боялась слова "Дивергент", страшась того, что кто-то может узнать, кто я такая. Но я не хочу и дальше скрываться, поэтому киваю.
Ее глаза расширяются и заполняют глазницы настолько, насколько это вообще возможно. Мне трудно понять их выражение. Шок? Страх? Трепет?
— Ты в курсе, что это значит? — интересуюсь я.
— Я слышала об этом, когда была маленькой, — шепчет она.
Определенно, трепет.
— Что-то вроде легенды, — говорит она. — Люди с особыми способностями. Вроде Тобиаса.
— Что ж, это не легенда, и в этом нет ничего страшного, — говорю я. — Когда мы осознавали, что происходит, это было очень похоже на пейзаж страха, на который мы можем оказывать влияние. Для меня так проходит любое моделирование.
— Но, Трис, — говорит она, касаясь моего плеча. — Это невероятно.
В центре зала Найлс поднимает руки, пытаясь утихомирить толпу, но тех, кто шепчется, слишком много — некоторые реагируют враждебно, некоторые с ужасом, а некоторые с тем же трепетом, что и Кристина. В конце концов, Найлс встает и кричит:
— Если вы сейчас же не успокоитесь, вам придется уйти!
Наконец, все успокаиваются. Найлс садится.
— Сейчас, — говорит он. — Когда ты сказал, что "устойчив к моделированию", что ты имел в виду?
— Обычно, это означает, что мы остаемся в сознании во время моделирования, — говорит Тобиас. Кажется, он переносит сыворотку правды легче, когда они затрагивают факты, а не эмоции. Не похоже, что он полностью подчинен сыворотке правды, хотя его сутулая спина и блуждающие глаза без всякого выражения говорят об обратном. — Но атаки моделирования были разные, с использованием разных видов сыворотки, одна из них работала на передатчиках большой дальности. Очевидно, на Дивергентов передатчики не подействовали вовсе, проснувшись, я все еще оставался в своем уме.
— Ты сказал, что первоначально не был в моделировании? Можешь объяснить, что это значит?
— Меня обнаружили и привели к Джанин, она ввела мне сыворотку, ориентированную на Дивергента. Во время моделирования я осознавал, что происходит, но это в любом случае оказалось бесполезно.
— Видеокадры из штаба Бесстрашных показывают, что ты находился в моделировании, — мрачно замечает Найлс. — Как ты это объяснишь?
— Когда начинается моделирование, твои глаза видят и воспринимают реальный мир, но твой мозг не осмысливает происходящее. Хотя на каком-то уровне твой мозг все еще понимает, что ты видишь и где находишься. Смысл нового моделирования в том, что он фиксирует эмоциональные реакции на внешние стимулы, — говорит Тобиас, закрывая глаза на несколько секунд. — И возвращает их, изменяя значение. Моделирование превратило моих врагов в друзей, а друзей во врагов. Я думал, что уничтожаю моделирование. На самом же деле, я получал инструкции о том, как поддерживать его работоспособность.
Кристина кивает его словам. Я чувствую себя спокойнее, когда вижу, что большинство из толпы делают то же самое. Это благодаря сыворотке правды, понимаю я. Из-за нее показания Тобиаса являются неопровержимыми.
— Мы видели видеозапись и знаем, что произошло с тобой в комнате управления, — говорит Найлс. — Но это лишь больше запутывает. Пожалуйста, расскажи нам о случившемся.
— Кто-то вошел в комнату, и я подумал, что это солдат Бесстрашных, желающий удержать меня от уничтожения моделирования. Я боролся с ней и… — Тобиас хмурится. — …она остановилась, я растерялся. Даже будь я в сознании, смятения было бы не избежать. Почему она сдалась? Почему она просто не убила меня?
Его глаза обыскивают толпу, пока не находят мое лицо. Сердце бьется где-то у меня в горле, щеки заливает румянец.
— Я до сих пор не понимаю, — говорит он мягко. — Откуда она знала, что это сработает.
Его слова отдаются в кончиках пальцев.
— Полагаю, мои противоречивые эмоции запутали моделирование, — говорит он. — А потом я услышал ее голос. Каким-то образом, это помогло побороть действие сыворотки.
Мои глаза жжет. Я стараюсь не думать о том моменте, когда решила, что он для меня потерян, когда поняла, что я умру, и единственное, чего мне хотелось — это почувствовать его сердцебиение. Теперь я стараюсь об этом не думать, едва сдерживая слезы.
— Наконец, я узнал ее, — говорит он. — Мы вернулись в комнату управления и остановили моделирование.
— Как зовут этого человека?
— Трис, — отвечает он. — Я имею в виду Беатрис Приор.
— Ты был с ней знаком до этого?
— Да.
— Как хорошо ты ее знал?
— Я был ее инструктором, — говорит он. — Теперь мы вместе.
— И заключительный вопрос, — говорит Найлс. — В Искренности, прежде чем человек принимается в общество, он должен полностью раскрыть себя. В связи со страшными обстоятельствами мы вынуждены требовать от тебя того же. Итак, Тобиас Итан, каковы твои самые глубокие сожаления?
Я осматриваю его: от потрепанных кроссовок до длинных пальцев и прямых бровей.
— Я сожалею… — Тобиас наклоняет голову и вздыхает. — Я сожалею о своем выборе.
— Каком выборе?
— Бесстрашие, — отвечает он. — Я был рожден для Отречения. Я хотел уйти из Бесстрашия, стать Афракционером. Но, когда я встретил ее… Я почувствовал, что, возможно, смогу сделать что-то большее, чем просто уйти.
Ее.
На мгновение кажется, будто я смотрю на совершенно другого человека, находящегося в теле Тобиаса, того, чья жизнь не так проста, как мне казалось. Он хотел покинуть Бесстрашие, но оставался там из-за меня. Он никогда не говорил мне об этом.
— Выбрав Бесстрашие, чтобы покинуть отца, я поступил, как трус, — говорит он. — О чем очень сожалею. Это значит, что я недостоин своей фракции, о чем буду жалеть до конца своих дней.
Я жду, что Бесстрашные начнут возмущенно кричать, зарядят в него стулом или изобьют до полусмерти. Они способны на вещи и покруче, чем это. Но они этого не делают — стоят молча, с каменными лицами, и смотрят на молодого человека, который не превратился в предателя, но никогда по-настоящему не чувствовал себя одним из них.
