Элизабет Бернтссон сняла очки, сложила их и положила перед собой на письменный стол.
— Нет, — ответила она. — Алкоголь.
— Это могло быть катализатором. Но не причиной.
— Возможно, а может, и нет.
Йельм сменил тему.
— Почему вы удалили все письма Хасселя?
Чавес вмешался:
— Это было нетрудно установить.
Йельм украдкой бросил на него благодарный взгляд.
Однако мысли Элизабет Бернтссон, похоже, были заняты другим. На ее лице отразилась тяжелая внутренняя борьба. Наконец она произнесла:
— Активная половая жизнь, которую вы упомянули, в первую очередь происходила при моем участии. Ларсу было нужно что-то более основательное, чем эта нимфетка. У них и так уже все заканчивалось. Я только слегка поторопила конец. Катализатор, — усмехнулась она сардонически.
— А что дальше? Вместе “во веки веков, аминь”?
Бернтссон фыркнула.
— Ни он, ни я не хотели быть вместе “во веки веков”. У каждого из нас был негативный опыт жизни в семье. И приятный от общения на стороне. Встречи one night[31] имеют свои преимущества. Я сама живу активной социальной жизнью и не хочу ограничивать свою свободу. Ларсу всегда нравились женщины… постарше. А для меня он был прекрасным любовником, наши отношения придавали моей жизни стабильность. Знаете, как телевизионная программа. В одно и то же время, на том же канале.
Йельм долго рассматривал ее, потом принял решение:
— Он показывал вам письма с угрозами?
— Мне это надоело. Все время одно и то же, только разными словами. Какое-то нечеловеческое упорство. Навязчивая идея. Кто-то нашел козла отпущения и хотел переложить на него ответственность за все свои несчастья.
— Это мужчина?
— Скорее всего да. Судя по языку.
— Сколько было писем?
— Первые полгода они приходили периодически. В последний месяц повалили валом.
— То есть это продолжалось больше полугода?
— Примерно так.
— Как реагировал Хассель?
— Сначала очень беспокоился. Потом понял, что для пишущего это своего рода терапия, и задумался. Задумался о себе, за что ему такое испытание. Позднее, когда поток писем увеличился, он опять испугался и решил на время скрыться. Тогда-то и родилась идея поездки в Нью-Йорк.
Йельм решил не обсуждать затраты на командировку Хасселя. Вместо этого он сказал:
— Вы можете более подробно рассказать о содержании писем?
— Много слов о том, как гадок и отвратителен Ларе и как это плохо скажется на его здоровье. Но никаких конкретных примеров злых поступков, им совершенных. Я думаю, это-то и нервировало Ларса — он не понимал, откуда ноги растут.
— Кто, по-вашему, это мог быть?
Она запнулась и некоторое время теребила очки, разглядывая их на свет.
— Думаю, кто-то из писателей, — произнесла она наконец.
— Почему?
— Вы же читали статьи Ларса.
— Откуда вы знаете?
— Мёллер сказал. Следовательно, вы знаете, что если ему что-то не нравилось, он не выбирал выражений. Это было отличительной чертой его статей. Так он создал себе имя. Он обижал людей. И некоторые из обиженных уже не смогли подняться. Как аукнется…
Йельм удивленно воззрился на нее. К чему она это сказала?
— Значит, автором угроз был писатель?
— Писатель-неудачник. Да.
Йельм рассеянно провел пальцами по болячке, хотя обычно никогда не трогал ее на людях. Кусок засохшей корочки отвалился и упал ему на брюки. Элизабет Бернтссон бесстрастно смотрела на него.
Бросив на Чавеса многозначительный взгляд, Йельм сказал:
— Тогда вернемся к моему вопросу. Почему вы удалили почту Хасселя?
— Я этого не делала.
Йельм вздохнул и повернулся к Чавесу. У того было достаточно времени, чтобы придумать историю. Если он, конечно, понял его намек. А то за последнее время их мозги что-то заржавели.
Заговорил Чавес. Нейтральным тоном.
— Мы вошли в редакцию в 15.37. В 15.40 Бертильссон спросил у вас пароль Хасселя. В 15.41 он его ввел, но почта не открылась. Он вернулся к вам, вы вспомнили правильный пароль в 15.43. В 15.44 мы зашли в почтовый ящик Хасселя. К этому времени все было удалено. Я нашел время удаления — 15.42, спустя две минуты после того, как вы узнали о цели нашего прихода и дали нам неправильный пароль.
Чавес прочитал его мысли и превзошел сам себя. Он не только успел состряпать целую историю, он ее даже продумал в деталях.
Элизабет Бернтссон молчала, не поднимая глаз от крышки стола. Йельм подвинулся к ней.
— Если не вы писали эти письма, зачем было их удалять? Хотели спасти репутацию Ларса? Вряд ли. Где вы находились в ночь на третье сентября?
— Во всяком случае не в Нью-Йорке, — тихо ответила она.
— Вы ненавидели его все эти годы? Когда вы писали эти письма? В рабочее время?
Элизабет Бернтссон медленно взяла в руки очки, расправила дужки и водрузила очки на крупный нос. На мгновение она зажмурилась, потом открыла глаза. Теперь это был совсем другой взгляд.
— Я думаю, я любила его. Письма с угрозами вынимали из меня душу.
— И вы наняли убийцу, чтобы положить конец страданиям?
— Конечно же, нет!
— Но он рассказывал вам о своих подозрениях, не так ли? И вы решили удалить письма, чтобы защитить его убийцу. Довольно странное поведение в отношении умершего возлюбленного, вы не находите?
Теперь в ее взгляде читалась отчаянная решимость. Она ничего им больше не скажет.
Этим молчанием она сказала больше, чем могла выразить словами.
— Это вас не касается, — только и смогла произнести она. И вдруг сорвалась. Неожиданно для всех, прежде всего для нее самой, наружу хлынуло тщательно подавляемое горе, одна за другой накатывали волны слез, от которых сотрясалось все ее существо.
Поднимаясь со стула, Йельм подумал, что ему в сущности симпатична эта женщина. Он бы хотел обнять и утешить ее, хотя бы ненадолго. Но он знай, что это не поможет, горе было слишком глубоким.
Они ушли, оставив ее наедине с ее горем.
В лифте Чавес сказал:
— Пиррова победа, кажется, это так называется? Еще одной такой победы я не выдержу.
Йельм молчал. Он пытался убедить себя в том, что планирует следующий шаг. На самом деле он плакал.
“Как аукнется…”
Они взяли такси до Пильгатан. За всю дорогу они произнесли лишь несколько слов:
— Хорошо, что она не обратила внимания на время. Я ошибся по крайней мере на пять минут, — сказал Чавес.
— Я думаю, она сама хотела признаться, — ответил Йельм. И добавил: — А сработал ты классно.
Ему уже не надо было объяснять Чавесу, куда они едут. Поднимаясь по лестнице великолепного дома, стоящего на улице Пильгатан между площадями Фридхемсплан и Кунгсхольмсторг, он только спросил:
— Ты помнишь пароль?
Чавес кивнул, и они пошли на верхний этаж. Йельм достал связку ключей и отпер три замка на двери с табличкой “Хассель”. Они вошли и попали в спортивный зал. Огромный холл был оборудован самыми разными тренажерами.
В прошлой жизни Ларс-Эрик Хассель, очевидно, был алхимиком, стремящимся найти источник вечной молодости.
Оставив позади современный вариант колб и сосудов, они, наконец, добрались до квинтэссенции современности — компьютера, который стоял на богатом письменном столе посреди гостиной. Чавес включил компьютер и устроился поудобнее в огромном кресле, служившем хозяину рабочим местом.
— Как ты думаешь, у него был пароль? — спросил Йельм, устроившись за спиной хакера.
— Дома вряд ли, — ответил Чавес. — Иначе у нас будут проблемы.
Пароль был. Компьютер издевательски замигал “enter password”[32].
— Попробуем тот же, — сказал Чавес и медленно набрал заглавными буквами: “Л-А-Б-А-Н”.
Издевательское мигание прекратилось. Они вошли в компьютер.
— Странно, что отец и сын живут так близко друг от друга, — проговорил Чавес, пока компьютер с легким жужжанием загружался.
Йельм посмотрел в окно на красивое древнее здание ландстинга[33], которому, казалось, было холодно без солнца. Если бы окно располагалось под другим углом, отсюда хорошо был бы виден квартал Кунгсклиппан.
