ответ — беспрекословная готовность выполнить этот приказ. Хотя, допускаю, в душе ты можешь быть чем-то недоволен, мечтал о лучшей смене или о более легком участке, о непрерывном восьмичасовом сне или о выходном дне на завтра. Да мало ли у солдата за душой сокровенного! Но ты сознательно все это стараешься в себе заглушить и даешь волю лишь одному своему чувству — чувству долга. Так должно быть…
— Дозор на левый фланг — Максимов, Машонов. — Называю время — начало и конец службы.
Чуть слышный шумок по рядам. Поднимаю глаза: в чем дело? На лице Максимова еле заметная скептическая улыбочка. Беру себя в руки. Только бы не сорваться. Объявляю наряд до конца.
— Вопросы?
— Разрешите? — Это Максимов, Худощавое лицо, чуть насмешливые глаза.
— Пожалуйста. — Я подчеркнуто вежлив, порядок есть порядок.
— Товарищ лейтенант, а за сколько можно дойти дозором до левого фланга и обратно?
Вопрос явно с подтекстом: «Рогозный давал времени на час больше, а вы по молодости и неопытности своей этот час у нас отбираете». Но я делаю вид, что подтекста не улавливаю. Продумывая план охраны, я решил ограничить действия дозора локальной задачей и не держать его на стыке лишний час, как это обычно делал Рогозный, когда речь шла об обмене с соседями почтой и кинофильмами. Я мог бы сейчас выложить этот аргумент, но я сделал вид, что не уловил подтекста. Мне важен сам принцип: боевой расчет — это боевой расчет, и нечего его превращать в говорильню. И я решил это дать понять раз и навсегда. У Рогозного наверняка подобного бы не случилось.
— Если вы не расслышали, ефрейтор Максимов, повторяю…
Выслушав меня, Максимов пожал плечами.
— А в чем, собственно, дело? Вы сомневаетесь? — Я сам умышленно обострил ситуацию. Здесь, на глазах у заставы, считал я, вопрос должен быть исчерпан до конца. Иначе это лишние разговоры в кулуарах, как мы называли нашу сушилку, шушуканье по углам. — Хорошо, Максимов, — говорю я. — Завтра мы с вами вдвоем проверим это практически. Любая теория проверяется практикой. Верно? — Это уже относилось ко всем, и мне ответили молчаливым согласием.
Сомнения грызли меня весь вечер: правильно ли я поступил, намеренно обострив ситуацию, и вообще, правомочен ли командир таким вот образом решать свой спор с подчиненными? Честно говоря, моя принципиальность уже не казалась мне такой убедительной. Но дело было сделано, поезд, как говорится, ушел, и надо было готовить себя к наряду. Я еще не знал, каким странным образом все это обернется против меня завтра…
Рассвет мы с Максимовым встретили в пути. Еще затемно в темпе проскочили первые пять километров — участок этот тыловой, несложный и считается у нас «прогулочным» — и вышли к «Разлуке». Перемахнув эту сопку (происхождение ее странного названия мне предстояло еще выяснить), мы спустились к морю и оказались во власти камня, мелкой сыпучей гальки и коварных непропусков. Начали мы резво, легко и ловко прыгая с камня на камень, точно горные архары. В Максимове без труда угадывался умелый ходок. Сухой, поджарый, хорошо координированный, он играючи расправлялся со сложным маршрутом, безошибочно выбирая в хаотичном нагромождении валунов и вулканических бомб самый рациональный путь, умудряясь при этом держать в поле зрения и опасный обрывистый берег, нависавший над нами, и капризный морской накат. Шли мы налегке, в штормкуртках, имея при себе только самое необходимое: оружие, боеприпасы, бинокль, телефонную трубку, сухой паек. Погода нам тоже благоприятствовала. Выпавший два дня назад мокрый снег начисто был съеден туманом. В свою очередь туман ночью разогнало ветром, и видимость с утра была нормальная. Единственное, что меня заботило, это непропуски. Отлив еще не начался, и они нас здорово могли задержать. И все-таки настроение у меня было хорошее. Да и отчего ему быть плохим? Темп мы с самого начала взяли отменный. Если и дальше дело пойдет таким образом, мы с Максимовым намного перекроем тот график, который я определил на боевом расчете. Собственно, Максимов сам, своими ногами доказывал то, что должен был, по идее, доказать ему я. Дальнейший наш путь представлялся мне такой же несложной прогулкой, и в душе я уже радовался тому, что вышло именно так. Что киснуть на «Казбеке»? Особых дел сегодня нет. Занятие по строевой проведет старшина. А к бане и боевому расчету мы поспеем. В ту минуту мне и в голову не могло прийти, что все обстояло совсем не так легко и просто, как казалось на первый взгляд. К сожалению, я понял это с большим опозданием…
За первые два часа пути мы не обменялись с Максимовым ни словом, ни даже взглядом. Как и положено младшему наряда, он шел впереди и в мою сторону старался не оборачиваться. Привлекать его внимание у меня тоже не было особой необходимости, а отвлекать — тем более не в моих интересах. Мы отмахали уже приличное расстояние. Один за другим мелькали знакомые по схеме ориентиры. С ходу мы проскочили мыс Нескучный, форсировали две небольшие речушки, миновали то место, где море выбросило когда-то на камни рыбацкую шхуну — напоминанием о ней и сейчас торчали крепко засевшие в расселинах скал обглоданные ребра шпангоутов и массивный ржавый двигатель. И только тут я обратил внимание, что Максимов все наращивает и наращивает темп, и у меня шевельнулась первая запоздалая догадка…
Прошло еще минут сорок. Теперь мы уже не шли, а буквально галопом неслись по берегу. Темп был сумасшедший. В сплошном мельтешении камней я едва успевал находить удобоваримый путь, не говоря уже о чем другом. Насчет намерений Максимова я больше не заблуждался. Теперь, задним числом, мне вдруг стали понятны многие моменты вчерашнего вечера: и необычное оживление в сушилке, царящее до самого отбоя, и то, как неожиданно все замолчали, едва я вошел в столовую. Значит, эта ситуация обсуждалась и проигрывалась, так сказать, коллективно, и вот результат — Максимов экзаменует меня на предмет выносливости. Чтобы доказать мою неправоту. Видимо, это следует понимать именно так. Ну что ж, в остроумии моим подчиненным не откажешь. Расчет тут беспроигрышный: или я скисну, «распишусь» на дистанции, или вынужден буду в приказном порядке прекратить эту бессмысленную гонку. Занятная складывалась ситуация. А главное — непростая. Не скажу, что у меня не было вариантов выйти из «игры», но парадокс заключался в том, что ни один из них я не мог осуществить. В шахматах такое положение, кажется, называется цугцванг. Любой следующий ход ведет к поражению. И я решил: ничего менять не буду, пусть все идет своим чередом, посмотрим — кто кого. В конце концов, этот эксперимент — моя
